Бурлеск

Сцена сначала мягко, а затем все более ярко осветилась софитами, выделяя центральную — высокую и нескладную, но оттого более соблазнительную фигуру. Музыканты мягко взяли первые ноты, живая масса на сцене зашевелилась, из яркого цветка расплетаясь в миниатюрных юношей. Высокий парень в центре улыбнулся и мягко запел. Голос его — прекрасно-томный, слегка сиплый, но очень сильный, прокатился по небольшому помещению — и зрители захлопали. Длинные черные кудри певца мягко стелились по его узким плечам, подчеркнутым длинным жакетом. Танцоры вились вокруг него, показывали великолепную гибкость и соблазнительность форм, подчеркнутых яркими одеяниями. Последние аккорды, длинно пропетое последнее слово — и зал взорвался аплодисментами. Наполеон и себя поймал на том, что ожесточенно хлопает, не сводя глаз с высокого певца. Рядом зашевелился неугомонный Джек, улыбающийся во весь свой невозможно большой рот. — Я же говорил, что Оноре тебе понравится! — А поет только он? — Бонапарт упал на мягкий диван в самом углу зала, оглядываясь по сторонам. — Да, здесь пою только я, — Оноре прошагал к дивану, пошатываясь на высокой платформе, и сел, вытягивая невыносимо длинные ноги вперед. — Эти малыши могут только подпевать, зато их галдеж можно услышать, только подойдя к гримерке. Наполеон растянул губы в улыбке. — Вы потрясающий. — Спасибо, — Бальзак отбросил локоны за спину, окончательно разваливаясь на диване, но все еще будучи очень соблазнительным. Кроме жакета, на нем были плотные черные шорты, в облипку на нем сидящие, и высокий полосатый корсет с расшитой блестками рубашкой кремового цвета. Удивительно женственно, но Бальзаку шло. Даже очень. — Между прочим, Джек, я просил тебя не приводить больше знакомых. Тот русский чуть не угнал Есенина! — Между прочим, Баль, мои знакомые платят по двойному тарифу, — слегка по-обезьяньи осклабился Лондон, постукивая пальцами по планшету. — И вообще, подгони уже мальчиков, иначе прибыли не будет. Бальзак тяжело вздохнул, но все же поднялся на свои ходули и скрылся за неприметной дверью. Гамлет искал в залежах косметики помаду, но она как-то не находилась. Конечно, стоило, наверное, встать со шпагата и нормально поискать, но Датский так делать не желал. Вместо этого он точечно швырнул в Доста карандашом и рявкнул: — Помаду верни! Достоевский выгнул бровь, пожал плечами и отдал помаду. Свою. Слава богу, оттенка того же, что и пропавшая помада Гамлета. Не сказав более ни слова, Датский быстро накрасил губы и, плавно встав на ноги, поставил тюбик на стол Доста. — Не тормозим, — раздался от двери гримерной звучный голос Бальзака. — Быстро, быстро! Панталоны натянули, глазки накрасили и марш на сцену, иначе я вас лично выдеру любимым ремнем. Гексли пытался что-то вякнуть и получил-таки пудреницей по лбу. После такого аргумента возражать никто не стал — танцоры укатились на сцену, оставив в гримерке только Оноре и какого-то невзрачно мальчишку в джинсах. — А ты кто? — Бальзак присел на ближайший столик, закидывая ноги на стул. — Робеспьер я… Я у вас работать хочу… — Юноша поднял на певца глаза. — Можешь пока работать официантом, а вот через неделю уже глянем, насколько ты готов к бурлеску, — Баль усмехнулся, сверкнув глазами. — Скажешь, что от меня, тебе в баре все скажут и объяснят. Мальчишка просиял, сбивчиво поблагодарил Оноре и исчез. — Эй, дылда! Оноре! — Бальзак оглянулся. Его звал этот… Сегодняшний. Ну, как его там зовут? А, Бонапарт. — Я не дылда, у меня просто ноги длинные, — фыркнул Оно, процокав каблуками по направлению к мужчине. Тот зачесал светлые волосы назад и ослепительно улыбнулся. — И язык тоже, да? Давай подвезу, а то район так себе, — Наполеон хлопнул по крыше машины, явно имея в виду ее. — Или боишься? — Знакомые Лондона обычно чем-то на него похожи, так что мне плевать, — Бальзак признательно кивнул на открытую для него дверь. — Хочешь — подвези. Тогда я могу… Допустим, напоить тебя чаем с конфетами. — У меня уже полгода не было чая с конфетами, — Бонапарт рассмеялся, садясь за руль и пристегиваясь. — И мне нравятся твои ноги. — Мне тоже. — Я думал немного о другом чае с конфетами, — Наполеон разломил шоколадную конфету, рассматривая начинку. — Если ты думаешь, что моя работа в бурлеске означает еще и то, что мы все там шлюхи, то ты глубоко ошибаешься, — Бальзак сжал чашку в ладонях, грея пальцы. — И если мой чай тебе не нравится, то можешь проваливать. Бонапарт пожал плечами, слизывая шоколад со своих рук. Уходить ему не хотелось, тем более, Оноре его привлекал. Может, не физически — ибо такую дылду еще найти было надо, кроме того, ассиметричное длинное лицо с характерным носом с горбинкой, крупным ртом и яркими глазами, явно накрашенными тенями с блестками. Не физически, так еще чем-нибудь. Наполеон так и не разобрался в этом всем. Отбор проходил неплохо. Оноре, впрочем, уж очень жестко критиковал мальчиков-танцоров, отсеяв, однако, десяток подходящих кандидатур. И если Робеспьер неплохо танцевал, то была и явная блондинистая звездочка по имени Гюго. Парень мало того, что весь отдавался танцу, так и спрашивал, а нельзя ему при этом петь. Несмотря на такое странное желание, Гюго в бурлеск взяли. Конечно, Бальзак морщился на энтузиазм юноши, но отказать не смог. Язык не поверхнулся. Гамлет прикусил губу. Этот Гюго мешал… Он даже обратил на себя внимание Оноре, который ко всем относился одинаково, а теперь эти двое тесно общаются… И Бальзак даже помогает мальцу с косметикой… Сегодня Гамлет опоздал и на его место тут же поставили блондинистую выскочку! В общем, Датский уже даже придумал, как можно отомстить. Делов-то — выгнать звуковика из его кабинки, сказав, что Бальзак хочет его видеть. И после начала фонограммы подождать, пока обряженный в черное Гюго вроде как «запоет» — и выдернуть главный шнур из гнезда. Фонограмма резко оборвалась. Юноша вскинул голову и прищурился, пытаясь понять, в чем дело. Гамлет усмехнулся. Ты — блондинистая пустышка, ты не можешь ничего, малыш Гюго, тебя выгонят с позором. Гюго плавно обошел микрофон, успокаивая сердцебиение. Занавес начал медленно опускаться, но он им покажет все, на что способен. Юноша напрягся и запел. Голос — мощный и чистый, с отзвуком страстного рычания вышел из него, как начало песни. Зашевелились музыканты, дав рассыпчатое начало музыки, не такое быстрое, как в оригинале, но и так сойдет. Зал зааплодировал, послышались возгласы и пожелание продолжения. И зрители его получили. Давно выученные слова легко ложились на живую музыку, парни сзади подпевали, а Гюго… Гюго жил этим танцем, этой песней, выкладываясь на полную. И даже выходка с музыкантом казалась приятной, возбуждающей шалость на фоне песни о потребности в страстном любовнике. Музыка закончилась, зал взорвался аплодисментами, а Гюго счастливо рассмеялся. Он смог! Ничто не стало преградой на пути к танцу и дебюту Гюго как певца. Гамлет прикусил губу. Кажется, он сделал только хуже. Для себя хуже. Бальзак подошел на подламывающихся ногах к Гюго и прижал юношу к себе, тиская худосочное тельце того. — Ты огромный молодец, мальчик, и ты потрясающе талантлив. Извини за то, что не давал тебе петь и… Спасибо за то, что помог танцу не сорваться, — Оноре взъерошил светлые волосы Гюго и отпустил. К парню тут же подскочил темнокожий Арден, смеясь и говоря, что такими голосами поют только «Плохие черные мальчики». Гюго рассмеялся. Наполеон усадил Баля на свои колени, поглаживая длинные ноги Оноре своими горячими руками. Кажется, у него фетиш на эти ноги, учащенное сердцебиение и совершенно однозначная реакция тела в виде возбуждения. Бальзаку на это, кажется, плевать. Он обнимает Бонапарта, слегка улыбаясь одними губами, и долго смотрит прямо в глаза, гипнотизируя. Глаза у Оноре темные и притягательные, поэтому Наполеон ненадолго отключается, но приходит в себя, когда Баль уже сидит на столе и мягко водит ступнями и пальчиками ног по бедрам и паху мужчины. На Оноре черные чулки, которые иму очень сильно идут, и короткие узкие шорты, настолько узкие, что можно… Он не успел додумать, потому что Бальзак откинулся на руки, отставленные назад, и скользнул ножкой по груди Бонапарта. Наполеон окончательно пришел в себя и ухватился за изящную ступню, поднимая ногу (идеально прямую, господи, какая же у него растяжка?) и целуя свод стопы, щекоча ее губами. Оноре тихо смеется, подергивая плечами, ерзает задницей по столу и приглашающе раздвигает ноги. Это было так сказочно, что Бонапарт ни разу не пожалел, что уже с первой встречи с Балем у него никого не было. Он добивался эту дылду и был верен ради этого потрясающего зрелища. У Бальзака тонкие шрамы на боках, впалый живот и совершенно нежная светлая кожа, на которой так приятно оставлять следы. Они делают это на столе, потом доходят до кровати и снова занимаются любовью, именно любовью, аж два раза. Или три. Оноре совершенно восхитительно стонет и хнычет, а еще обожает руки на бедрах или спине, да с силой, чтобы до синяков… У Наполеона ни разу так не было, а тут он весь — оголенный чувственный нерв, точнее, они оба такие. Они раскрываются друг перед другом, как не делали это ни с кем. И тем же временем Гюго зажимает Робеспьера в опустевшей гримерке, не заботясь ни о чем. Несмотря на явные лидерские замашки, Гюго снизу и его стоны даже слаще, чем пение. А Гамлет, получив трепку от Бальзака, в расстроенных чувствах пьет в баре, где натыкается взглядом на статного полицейского — Максимилиана Горького. С полицейским они знакомятся только после пяти жадных поцелуев в грязноватом туалете бара, и оба решают, что такие знакомства надо продолжать в более уютной обстановке. Наутро Гамлет позорно сбегает, оставив, однако, записку с адресом клуба, в котором он выступает по вечерам. Максимилиан ему нравится, но оставаться Датский не намерен. Пусть сам приходит. С каждым номером талант Гюго все ярче и ярче, что выливается в общий танец-песню под названием «Покажи мне, каков твой бурлеск?». Разрекламировав эксклюзивный номер, Лондон нагреб денег, кажется, на пару лет вперед. Это было красиво и зажигательно. Бальзак гордился — он вручную сшил все костюмы, которые теперь будоражили воображение присутствующих в зале. Танцы на столиках, выход из зеркал… Это был самый, что ни есть, бурлеск. Наполеон улыбался, Джек вертел попкой под музыку, которую до этого не смел услышать. Это было самое лучшее, что они все могли представить. Это было красиво и не пошло, это было страстно, это был Бурлеск.