C for Caffeine

      Ча Хакён работает фотографом для корейского издания «Vogue». Он предпочитает черный цвет в одежде, европейскую кухню в еде, а из аксессуаров носит только черный крест на тонкой серебряной цепочке — подарок Воншика на день рождения — и Rolex лимитированного выпуска. Он ведет здоровый образ жизни, не считая красного полусладкого по особым случаям и того факта, что часто пропускает приемы пищи из-за забитого графика. Он живет один в огромной полупустой студии в центре Сеула и видится с родственниками не чаще, чем раз в год. Ча Хакён молод, красив и успешен. И, естественно, одинок.       Каждое второе число месяца Хакён просыпается на несколько часов раньше и идёт в одно и то же кафе, затерянное среди переплетения переулков. Ради этого он готов отказаться даже от самой выгодной работы. Особенно теперь, в октябре, когда мир окрашивается в багряные тона, а небо затягивает сплошной пеленой цвета пепла, как от тех дорогих сигарет, которые курил Воншик. Его чуть сгорбленный силуэт на фоне окна появляется перед глазами Хакёна так четко, словно только вчера они засыпали на смятых простынях в объятиях друг друга на 17 этаже в номере элитного отеля, а наутро его разбудил шум мегаполиса из распахнутого окна. Воншик поворачивает голову в его сторону и жмурится довольно, как кот на солнышке. Потом отправляет сигарету в пепельницу и поворачивается, словно в замедленной съемке, прислоняясь поясницей к подоконнику. Хакён хочет с горечью усмехнуться, но вместо этого захлебывается приступом кашля. Некому было ругаться, когда он выбегал на улицу без куртки и забирать со съемок, когда он забывал дома зонт. Может быть, это даже и к лучшему. Он идет по пустынным в столь ранний час улицам. Холодный воздух кажется кристально чистым, а коробки старых зданий выглядят сошедшими с одной из его многочисленных фотосессий благодаря догорающему на деревьях пожару листвы. На Хакёне тонкая чёрная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. На длинных ногах — чёрные, порванные в нескольких местах скинни. Ча не замечает обжигающего ветра — внутри гораздо холоднее. В грудной клетке засела вечная зима с февральской вьюгой и колотым льдом между ребер. Еще немного — и он сам замерзнет и покроется трещинами.       Кофейня расположена вдали от излюбленных туристами маршрутов и любопытных глаз прохожих. Ничего кричащего, излишнего. Может быть, Воншику оно приглянулось именно из-за обстановки. Такой же простой, как и он сам. «И такой же красивой», — отрешенно добавляет про себя Хакён. Аромат кофе наполняет легкие уже с порога, и это приятно расслабляет. Дарит эфемерную иллюзию тепла и уюта. — Как обычно? — широко улыбается молодой парень в форменной рубашке в мелкую клетку — здешний бариста, давно изучивший привычки клиентов, и в какой-то мере хороший друг Ча. Друг, с которым он хоть и видится нечасто, но может говорить абсолютно обо всем, не задумываясь.       Хакён кивает в ответ и садится за столик на двоих у крайнего окна. Он рассеянно размешивает сахар в своем ванильном латте, остановившись взглядом на чашке американо напротив. Такой же темный, холодный и горький, как и он сам. И, даже таким, его любили.       Латте слишком сладкий и напоминает мороженое, которое они ели, когда в первый и, наверное, единственный раз выбрались на настоящее, нормальное свидание. Валялись в парке на траве и разглядывали облака на горячо любимом Хакёном небе. Целовались липкими от сладкого губами на закате. Больше подобной приторно-розовой романтики у них не было. А было много, чересчур много работы, совместные ночи в отелях Китая и томные взгляды Воншика на камеру во время съемок. Но даже этого было ничтожно мало.       Ча практически не помнит их первую встречу в студии, зато никогда не забудет, как впервые услышал свое имя низким, чуть хриплым голосом. «Хакён-а», — настолько интимно, что мурашки бегут. Настолько, что он даже нарушил свое профессиональное правило не спать с моделями. Ему просто не оставили выбора, когда заперли дверь гримерки и впечатали в ближайшую вертикальную поверхность. «Я видел, КАК ты смотрел на меня во время съемки», — ухмыляется Воншик, позволяя Хакёну судорожно хватать воздух опухшими губами. Ким не исчезает бесследно, как другие модели, после пары ночей, не сбрасывает звонки даже на работе, появляется в студии с огромным букетом цветов в его день рождения (откуда только узнал). Ведет Ча в своё любимое кафе и улыбается смущенно и счастливо, когда тот хвалит его фотосессии. Хакён больше не смотрит на те фото в глянцевых журналах, в его воспоминаниях Воншик совсем другой. Не холодная, пафосная оболочка, а живой человек: милый, дурашливый, усталый, с грустными глазами и тихим смехом. Большой ребенок, который шутит несмешные шутки на пару с Ли Джехваном из кофейни и рыдает на девчачьих мелодрамах. Он тот, кто понимал своего личного фотографа с полувзгляда и умел наполнить светом самое хмурое утро. Тот, кто обещал вернуться первым рейсом, как только Хакёну потребовалась его поддержка… — Хён, не хочешь вместе выпить после моей смены? — молодой бариста уже некоторое время сидит напротив, наблюдая отрешенное лицо фотографа. — Не думаю, что это хорошая идея, — Ча растягивает пухлые губы в подобии улыбки, — не сегодня. Уже у порога он оборачивается и тихо зовет: — Джехван. — Да? — выглядывает из-за стеллажей со всевозможными сиропами Ли. — Спасибо тебе.       По пути домой он вытаскивает из кармана старую пачку Mackintosh и закуривает. Хакён больше не смотрит на небо, которое так любил когда-то. Оно стало для него холодной, сырой могилой с чернильным «Ким Воншик» в газетных заголовках.