Мелодия

Ты - моя мелодия, Я - твой преданный Орфей...

      Да будет прошлым горе твое, госпожа.       Я не вправе писать тебе, я не вправе была бы даже заговорить с тобой при встрече, но наш XXI век стер многие условности, и, надеюсь, ты будешь снисходительна к неучтивым потомкам.       Госпожа, покорнейше прошу простить за то, что это письмо доставит тебе поначалу несколько неприятных минут, тревожа в скорби и бередя незаживающие раны, за то, что осмеливаюсь совершить абсолютно недопустимое, непростительное и отвратительно бестактное — вмешаться в твою личную жизнь, коей стала свидетелем. Прости мне эту невольную жестокость. Но именно сейчас я хочу сказать тебе всё то, что скажу в этом письме.       Вчерашние слова Шах-Хубан (а до того — Хюррем, Нигяр) и та боль, которую они тебе причинили… Все-таки причинили, хотя я полагала, что время и смерть Ибрагима притупили воспоминания о… Но, видимо, нет, и это побудило меня дерзнуть написать тебе. Говорят, что для того, чтобы проститься с прошлым, прошлой болью (хотя бы с этой, ты понимаешь), нужно выпить ее всю, до донышка — только тогда она отпустит тебя. Почему-то все вокруг считают калфу твоей соперницей, и она даже смеет попрекать тебя, видимо, считая, что знает о вас с Ибрагимом всё, а твоя сестра в порыве злости (или ревности?) посмела напомнить тебе о ней, но ведь это ты — соперница Нигяр, а ни в коем случае не наоборот. На первый взгляд и снисходительная похвальба твоей бывшей рабыни, и ядовитые уколы Хюррем имеют под собой основания, потому и ранят тебя, но только на первый, поверхностный взгляд. А ведь не зря у нас на Западе говорят, что Восток — дело тонкое, поэтому давай не будем доверять слепому первому взгляду и в подтверждение моих слов позволь открыть тебе то, чего ты не знала, ибо не могла знать всё. Только прошу, будь терпелива и дочитай письмо до конца.       Знаешь, что меня больше всего удивило в этой… истории? То, что о Нигяр в итоге не осталось никаких воспоминаний и никакого волнения, беспокойства — за ее судьбу. Несколько лет отношений, по истечении которых — ничего? Вот так сразу — как отрезало? Что же это за женщина, которая и не вспоминается, и не волнует? Ведь воспоминания, как сказал один умный человек, вещь драгоценная, тем более, что речь идет о матери его ребенка. И знаешь, к какому выводу я пришла? А вспоминать-то было некого. Женщины по имени Нигяр в тех отношениях не существовало — она растворилась в нем и его удовольствиях. Паша всем своим поведением, своим отношением показывал то, что впоследствии озвучит второй муж Нигяр Рустем: «А тебя и нет в моей жизни».       Госпожа, когда всё началось, то это и вправду можно было принять за любовь — настолько сильна была тяга к ней. Да, именно так — влечение. Его, эстета, знатока и ценителя прекрасного, в том числе женской красоты, вопреки всему влечет к уродинке… Его, сноба и деспота, притягивает рабыня, жалкая (а по его мнению они таковы) рабыня… И не нужны стихи, воспевание, преклонение — она пришла сама. Так просто, доступно, так бесстыдно-естественно… Можно было подумать, что в нем вспыхнуло новое чувство — сильное, способное вытеснить любовь к тебе, и он — прости его! — в упоении так и думал. Он ничего не мог поделать, ибо это была природа, ее зов. Но… на первый взгляд. Только на первый взгляд. На этом естественность и закончилась, так как вторая половинка любви — отношения, отношения двух людей, развивалась уже очень странно и — противоестественно, хотя и вполне логично, исходя из их характеров.       Это были не двое любящих, а хозяин и его имущество. Он распоряжался всем: где ей жить, как ей жить, с кем жить и жить ли. Прости, что говорю о такой гнусности, но когда вечером после ее никяха он по-хозяйски явился в дом Матракчи, ясно давая понять, что будет она жить вовсе не с мужем, она даже не пикнула. Она, словно муха, летящая на мёд, не в силах сопротивляться. Она — раба (хотя формально таковой больше не является: она выдана замуж, а значит, стала свободной), раба хозяина, раба любви. Блаженно покоряется его силе, властности, подавлена и подчинена полностью: «Какой же он сильный, красивый, мужественный! И так любит меня…» Только и нашла в себе силы, чтобы пролепетать:       — Так значит… мы с вами…       В ответ он ничего не сказал, лишь довольно улыбался, а в глазах появилось это удовлетворенное самодовольство, которое станет его частым спутником в адюльтере: «Умница, девочка! Всё правильно понимаешь!» Как же ему нравится ее смятение, ее обожание! И его власть над нею.       Это была очень странная связь. Мне вспоминается совет, который Нигяр когда-то дала Александре, провожая ее на первую ночь с султаном: «Не будь глупой рабыней». Вот только сама она поведет себя именно так! Ее личность сходит до нуля. Смышленая, ловкая, хитрая, в общем-то беспринципная, но по-своему очень обаятельная, наделенная своеобразной прелестью девушка, которой как соперницы стоило бы опасаться, в отношениях с пашой становится почему-то безвольной и бесхарактерной. С чего бы? Видимо, при всех перечисленных качествах, это в ее природе, природе рабыни, ведь совсем не случайно при возникновении проблем она во всем винит судьбу: «Я не виновата - он сам пришел, а что я могу? Он же паша, а я кто?» Или: «На мне вины нет — это судьба…» Или: «Госпожа, что поделать - так распорядилась судьба». Покорность. Снова покорность. Якобы судьбе. У раба нет ответственности за свои поступки, за то, как складывается его жизнь, ведь он только исполнитель чужой воли. Но это с одной стороны. А с другой, покорность, подчинение — то единственное, что паша теперь приемлет, ибо не выносит неповиновения от рабов, не признает их воли, их желаний. Надо же, как совпали эти странные «половинки»! Казалось бы, все условия для счастья, но… опять-таки, на первый взгляд. Ей не позволено ничего, что может омрачить ему усладу: быть в плохом настроении, задавать вопросы, не дай Бог требовать и возражать! Его раздражает и злит малейшая шероховатость (например, когда она не сразу открывает ему) - даже в постели не дает себе труда сдерживать недовольство, неизвестно откуда взявшееся. Ему неинтересны и досадны ее проблемы (как тогда, когда Дайе решает вновь выдать ее замуж, дабы «выбить дурь») — пусть решает сама. Ему нужна удобная женщина: улыбающаяся, безропотная, на все готовая и не доставляющая хлопот — он и без того натерпелся и имеет право на отдохновение. Мертвые отношения — сплошная благость и удовольствия.       Госпожа, отвратительно знать, что муж еще с кем-то делит постель, но если бы ты видела эти сцены! Ты не почувствовала бы не то что гнева, а даже и любопытства, прости за такие слова. Можешь ли ты представить, чтобы любимая женщина, а она считает себя именно таковой, называла своего мужчину на «вы» и «паша»? Даже во время их встреч? Более того — в постели? Без возражений с его стороны, кстати, говорящего ей всегда "ты"? Знаешь, кого мне это напомнило? Бали-бея и его подружку из борделя:       — Бей, ну когда же ты на мне женишься? Обещал ведь. Отогнал от меня всех, а сам…       — Если ты недовольна, могу тебя оставить.       — Нет, что ты! Просто…       Стиль отношений - точь-в-точь паша с калфой. Но шлюшка бея — увереннее: позволяет себе нетерпеливо спрашивать, тогда как Нигяр могла только, тихонько вздохнув, сказать, что не хочет, чтобы он уходил, даже такой малостью вызывая неудовольствие "владыки"... До какого же уровня можно низвести женщину! До того самого, с той лишь разницей, что не нужно платить ей за визит. Но калфа, в общем-то, счастлива. Она не знала ничего другого, она привыкла к тому, что ей приказывают, что ее жизнью распоряжаются, что перед вышестоящими нужно склоняться, даже если и спишь с ними… Рабство наложило свой отпечаток, и для нее это в порядке вещей, но вот для него… Он-то познал чувство на порядок выше! И оно, оказывается, никуда не делось, хоть и молчало так долго. Всё как будто хорошо, вот только твоих слов, госпожа, он почему-то не может забыть. Никак не может. Не отпускают. Ранят. И уже даже Нигяр начинает понимать, что всё совсем не так однозначно:       — Вы ведь меня не любите…       В ответ паша заводит старую песню об утешении и исцелении (которое почему-то так и не приходит), а на лице — то же ублаготворенное, чуть снисходительное и довольное выражение. Но вот Нигяр мечтательно и осторожно (и не без умысла: Дайе, сама того не желая, навела на мысль) заговаривает о детях, которых хотела бы подарить ему… и тут паша меняется: с него слетает эта расслабленная томность, он искренне заинтересован, взволнован. Не ею, нет — ребенком. ЕГО РЕБЕНОК… Так нужный ему человечек… Дар Божий… О, прости - дар Аллаха. То бесценное, что не принадлежит Династии, не даровано султанской милостью, не завоевано интригами. То единственное, что будет у него в жизни СВОЕГО, а не пожалованного повелителем своему рабу, и чего никто не сможет ни отнять, ни изменить… Тяжело принять такое, но ему действительно был нужен этот ребенок. Ребенок, как он думал, любимой женщины...       Однако, это почему-то стало началом конца. Через некоторое время Нигяр узнаёт, что беременна, а паша объявляет ей (и объявляет так буднично, спокойно), чтобы не ждала его из похода — он больше не придет. И хотя никто еще ни о чем не узнал (кроме Дайе), но тут уж действительно распорядилась судьба. Всё. Калфа выполнила свою задачу. Кончено. Даже не дал ей сказать о ребенке — зло отмахнулся (как же его раздражают все эти слезы, уговоры…) и ушел. Совсем. И как-то всё это проходит для него безболезненно: он не терзается, не мучается, не сожалеет, даже не вспоминает. А как же «зов природы»? Ведь она в нас сильнее всего - воспитания, образования, положения. Выходит, не поднялась выше пояса? Похоже, что так (извини, госпожа, наш век стал очень грубым и выражения — тоже). С того дня Нигяр для него больше не существует. Зная, что она под замком в вашем дворце — не волнуется! Когда она говорит, что в живых ее не оставят — не волнуется! Лишь нетерпеливый взмах руки: «Прочь! И не приходи сюда больше!» Ее характер — настойчивость, хитрость, вороватость, изворотливость (даже тоска по нему!) - такой подходящий для побочной связи и потому вполне устраивающий еще так недавно, теперь бесконечно раздражает, а позже приведёт просто в бешенство: «Ничтожная, жалкая тварь! Великого визиря провести захотела?!» Умеет подчеркнуть разницу между ним и всеми остальными, указать место... Только ребенок, ЕГО ребенок занимает отныне все его мысли. "Ты - не Династии. Ты из рода Манолиса, сына Теодориса. Ты - мой ребенок".       Теперь ты понимаешь, госпожа? По замыслу судьбы такая женщина и была нужна, вернее, даже не женщина, а лишь утроба. Так что, когда Нигяр вздумается еще раз сказать тебе, что он-де любил ее, ответь, что любил он не ее, хоть и хитренькую, но глупышку, а лишь свои в ней удовольствия. И почему-то для того, чтобы эти чувства умерли, не понадобилась ни огласка с неизбежным скандалом, ни ссора, ни даже банальная соперница. И что все мужчины, бывшие когда-либо с нею, испытывая поначалу влечение или симпатию, не хотят связывать с ней жизнь, очень легко уходя. Еще можешь напомнить слова паши, повергшие ее в тихий шок: «Да какая любовь?!.. Я спасал тебя как мать МОЕГО ребенка (даже не „нашего“). Я не хотел, чтобы ты расплачивалась за мои ошибки».       «С глаз долой — из сердца вон» —       Так всегда кончается.       Так любовь кончается,       Если не любить…       Знаешь, госпожа, лет через двести с небольшим появится еще один такой же задиристый вояка и непомерно амбициозный политик — Наполеон Бонапарт. Вот имечко, да? И не выговоришь… Ну да Бог с ним, дело не в нем, а в том, что он однажды сказал: «В любви самой большой победой является бегство». Никого не напоминает эта тактика? Ну еще бы тебе не знать. В самом начале Ибрагим убегал от тебя, потом от Нигяр, потом снова от тебя… Но вот загадка: к тебе он всегда возвращается. Когда уезжает в Паргу — возвращается. Уйдя в поход, оставил то жестокое прощальное письмо — и возвращается. Когда отказался сжечь проклятое послание, а ты кричишь ему вслед: «Ненавижу!» — возвращается. Что бы ни было — возвращается. Он не может забыть тебя, даже когда ему кажется, что вас ничего больше не связывает. На первый взгляд (сколько же раз я это повторила!) может показаться, что он делает это против воли, из страха: ты или твой брат-султан, дескать, припугнули, и всё — фальшиво, но… А если присмотреться к нему повнимательнее? Ты позволишь, госпожа?       Фальшивого Ибрагима ты, к сожалению, тоже знаешь. Помнишь ту неожиданную поездку в Охотничий домик? Ну когда на вас напали? Он расточал тебе тогда комплименты, а ты даже не улыбнулась в ответ, потому что глаза его были пусты и улыбка — наклеенная…       Здесь же… Как жаль, что ты уже спала в тот вечер, когда он, покончив со всем, вернулся домой и, стоя у постели, тихо любовался тобой! Ты не видела его лица, его глаз. «Я, словно эта бабочка, сяду вам на грудь и если я умру от любви, вы оживите вашего раба поцелуем». И тут ты просыпаешься:       — Ибрагим…       Что же с ним делает звук твоего голоса... звук его имени, произносимого ТОБОЙ… Теперь ты это видишь - видишь его лицо, его глаза. Видишь то, чего не увидит более ни одна женщина: как загорается его взгляд в ответ на этот тихий зов, но всевластный призыв. Нигяр так и не познала этого: назвать его по имени, узнать свою силу, свою власть, ибо хозяином был он, Ибрагим-паша, для нее - всегда «паша». Она была лишь рабой, принимавшей властелина.       «Я хочу пьянеть от запаха вашего тела…» Помнишь это, госпожа? Что я спрашиваю… Никогда он с Нигяр ТАКИМ не был! И в этом не было фальши, ничего притворного — ни звука, ни взгляда, ни жеста. С него словно сняли заклятье: нет больше того самолюбования и снисходительности божества к обожающему смертному. Вы оба тогда опьянели — слишком долго не виделись... А каким было ваше утро! Такое безмятежное, ясное, сияющее, как его глаза, обращенные к тебе, госпожа. Только к тебе. Как его улыбка, когда ты предложила не расставаться в этот последний перед отъездом день… Но тут захныкали малыши, «поломав» романтические планы родителей. Что ж, обычно так и бывает.       А потом тот тяжелый разговор, когда он во всем признался… Но видела бы ты его лицо, его тяжелую походку, слышала бы ты его голос, когда он говорил с Матракчи! А, между прочим, друг тревожился из-за того, что ты, должно быть, очень разгневана и что паше не сносить головы. И знаешь, что ответил твой муж? «Я могу думать только о ее боли». О твоей боли. Ему — больно. Да, он так и не попросит прощения — прости ему эту больную гордость! — но ему больно, очень. Боль. Вот то, чего он никогда не испытывал за Нигяр: ни тогда, когда уходил от нее, ни тогда, когда отбирал ребенка, ни даже тогда, когда она попыталась покончить с собой (единственное, что волновало его в тот момент - как бы его дворец не стал объектом скандала). Более того: у нее даже не было права страдать — она не должна была осложнять жизнь, а уж после разрыва и вовсе.       То письмо, что он оставил, когда сбежал (по-другому не скажешь) в очередной поход. Кажется, что им он сжигает все мосты, но… Можно, я еще раз повторю? Лишь на первый взгляд. Позволь я перенесу тебя в лагерь, чтобы показать его. Почему именно туда? Потому что там война и перед лицом ежесекундной смертельной угрозы слетает всё нестоящее, неважное, вся шелуха. Остается лишь то, что значимо и глубоко, обнажая самую суть человека: остаешься ты и воспоминания, вещь драгоценная. Воспоминания о тебе.       Ты - моя мелодия,       Я - твой преданный Орфей.       Дни, что нами пройдены,       Помнят свет нежности твоей...       Вечер, солдаты готовятся к отбою, вдалеке слышится бряцание оружия и команды часовым. Недолгая передышка. Пока всё спокойно и так тихо, что можно услышать, как стрекочут сверчки. Видишь, вон там - его шатер, а чуть поодаль, у костра — и он сам? Задумчив и, кажется, отрешен от всего происходящего. Завороженно смотрит на огонь, а рядом лежит скрипка, безмолвная, словно умершая...       Стань моей Вселенною,       Смолкнувшие струны оживи…       Сердцу вдохновенному       Верни мелодию любви.       Это о тебе, госпожа. Он думает о тебе. Вспоминает, как учил тебя играть. Как, стоя чуть позади, не за движением смычка следил, а вдыхал аромат твоих волос… Ты же помнишь это. И он, сам того не ожидая, помнит. И скрипка тоже помнит… И не звучит без тебя. И никогда не звучала для той, другой.       Она зазвучит после его возвращения. В тот день ты почему-то не захотела выслушать его, снова причинив боль. Госпожа, видела бы ты, каким он выходил из твоих покоев. Так уж повелось, что самую сильную боль нам причиняют именно те, кого мы любим… Только ты можешь заставить его страдать. Ты и повелитель. Но и сама ты терзаешься и тебе так хочется, чтобы он… Прости, я позволила себе слишком много. А вечером ты услышишь ЭТИ звуки. В саду, под твоими окнами. Мелодия. Ваша мелодия. Та, без которой этот роскошный дворец стал похож на склеп, без которой не живешь и не дышишь ты, без которой просто нет его, как нет и его скрипки.       Он снова добивается тебя. Не захватывает, словно добычу, как Нигяр (он ведь еще и сокольничий, охотник, не правда ли?), не подчиняет силе, но — мелодии… И ты покоряешься. Он бесшумно войдет, осторожно опустится рядом с тобой и так мягко, но неотвратимо скользнет рукой по твоей руке, обнимая… Без «продолжения», он ни к чему не принуждает, но как бы говорит: «Я здесь и ты — рядом со мной. И я никуда не отпущу тебя, моя Госпожа…»       Потом он назначает тебе свидание в саду, вернее, хитро завлекает тебя туда. Туда, на место ваших свиданий, где дарит кольцо, с которым ты не расстанешься до самого конца… «Я никуда не отпущу тебя, моя Госпожа».       И ты его — не отпустишь, даже когда он уходит. Уходит, чтобы вернуться. Что бы ни происходило между вами — вернуться. Даже после смерти — не расстаться. Ведь так он и сказал в тот вечер, явившись тебе после казни (когда ты… чуть не сотворила трагедию):       — Ибрагим, не оставляй меня, прошу…       — Я никогда не покину вас, госпожа. Я всегда буду рядом с вами.       «Другая» лишь удовлетворила его охотничий инстинкт: добычу и нужно захватывать, убивая — это ее участь, а вот оставить, забыть, погубить Мелодию - значит убить Артиста. А его Мелодия - ты, госпожа, и нет никакой «другой». Только ты. Мелодия, которой живет его душа и его скрипка, скрипка, звучащая лишь для тебя и повелителя…       Извини, что побеспокоила этим длинным письмом. Не трудись сжигать его — проснувшись поутру, ты уже ничего не обнаружишь. Считай, что это был сон, тот сон, в котором ты ищешь ответы на мучающие тебя вопросы. Просто сон. Спи спокойно, прекрасная госпожа — никакие сомнения больше не потревожат тебя. И да будет прошлым горе твое.