В гостях у сказки

Сегодня утро было как нельзя доброе! Вообще в добром Лихолесье все утра добры, как ни крути. И венценосный государь хорош как пригож перед своим оправленным в золото зеркалом, как ни крути. Он простаивал перед ним, ослепляя своим сиянием птиц, терявших ориентацию и налетавших с размаху на вековые деревья. Лесной Король выделывал изящные кульбиты, вытанцовывая утреннюю кадриль вечного самолюбования. То ему кажется, что шрамы украшают мужчин, и тогда он приподнимает волшебный макияж, отпуская одну полосочку своего горячего, как жижа дракона, шрама. То Королю думается, что он вовсе не Король, а Королева, и тогда охраняющая покои стража может невозмутимо наблюдать проскальзывающую по комнатам фигурку в белоснежном пеньюаре. Тогда эльфу кажется, что ему давно уже пора махнуть в Шир и присоединиться к ансамблю народного танца, чтобы показать свои блестящие навыки хрупкой фигуристки, проехав по обледеневшей реке Брендивайн. Если обыкновенному смертному, бишь челяди и простолюдину, идеи приходили в голову перед сном, то благословенному Королю они капризно вгрызались с утра, как вши, под белокурые локоны и не давали покоя. Подчас ему хочется излить свою королевскую гордыню и тщеславие кому–нибудь, кто на порядок ниже его, но как назло коротышек под руку не попадалось, а с домочадцев его патетика стекала, как с гуся патока. В такие минуты он бывает сам не свой от тоски, и ему начинает казаться, что в мире есть лишь один человек, который понимает его с полуслова. Однако этот друг был самым типичным домоседом. Хотя Трандуил тоже был домоседом, но это не поднимало его горячий пыл. То ли дело он, Король всея Лихолесья, хлопочет о здравии своих подопечных, а его друг прелестный просиживает в своём поместье, как хорёк в норке. И грустно, и скучно, и некому руку подать, хоть на стенку лезь… И тут внезапно раздаются три франкмагических удара в ворота его замка. Это он! это он! вспыхивает в ясной головке эльфа, и он стремглав мчится собственнолично к парадному входу, расталкивая ручонками всю надоедливую снующую сутолоку двора. С удивлением все смотрят на слезящиеся глаза Короля и понимают, что это же неспроста. Даже августейшие особы соседних королевств не удостаивались такой чести – значит, для этого был особый повод. А такой особый повод был всегда один, и звался он… – Люциус! – не сдержался Трандуил и всплеснул руками. В ослепительном конусе дневного света, у порога королевского дома, уперев руки в ляжки, стоял Малфой собственной персоной. Гордо, как горный орёл Тангородрима, он прищурил глаза, осматривая хоромы своего засуетившегося друга. Он переступил порог одной ногой, облагодетельствовав счастливого Трандуила, и завершил своё триумфальное колумбово шествие перемещением второй ноги, обутой в сапог из плотной кожи. Он, чьи глаза затмевала пелена сосудов и капилляров, наполненных чистой кровью, не сразу заметил гостеприимного друга, а как только увидел, широко раскрыл глаза, хлопнул в ладоши и прошептал одними губами: – Трандуил! – воскликнул блондин, завидев блондина. – Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет! Казалось, что не эльф спускается на своих ногах, а быстрокрылый ветер спускает его со сверкающих перил на ковёр – так нёсся к нему Лесной Король. – Передо мной словно открылась долина Эльдорадо, как только твои волосы задели дверной проход! – замурлыкал Трандуил. – Светоч дней моих ненастных, ты нас заметил и, в двор зайдя, благословил! Люциус прижал руки груди в знак глубочайшего признания и нестерпимого желания обнять своего дружочка – а ведь их разделяла целая галерея, ведущая к парадной лестнице. Малфой, не теряя ни минуты, пронёсся с изящностью балерины по залам, попутно трахая вазы – что не без нотки удовольствия не преминул отметить про себя Трандуил – с грацией лани: черноглинные амфоры, гондорские ритоны, роханские сосуды. Тогда Трандуил и вовсе расхрабрился, схватил своего рогастого за поводья и ну вскачь, пока Люциус не достиг финишной полосы – то была чаша, из которой Царь сами изволили кушать. – Как быстроходно время! Только, кажется, вчера я катал тебя на остроклювых майрах, а ты уже вон как вымахал, – с умилением курлыкал Трандуил, пошлёпывая Малфоя по плечам. – И болтали мы с тобой ночи напролёт, и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо? – Мой всевозрастный премудрый наставник! А ты всё так же носишь всё то же королевское одеяние, – Люциус не мог оторвать своего взгляда от друга, глядя, как у того во лбу звезда горит – сердцевина серебряной короны. – Души в тебе не чаю! Чай, чаю хочешь? – После старой доброй Англии у меня чай из ушей повалит, – прощебетал визитёр заливистым смехом, как соловушка. – Давай чего покрепче, мой дорогой трезвенник! – програссировал Малфой, намекая на виноградные края своего товарища. Трандуил только смущенно ойкнул и кликнул свою челядь: – Слуги мои! Несите всё, что есть в наших закромах! Тут же откуда ни возьмись выкатились бочки, под лестницами замаршировали блюда и кувшины, под тяжестью корзин фруктов и овощей затрещали половицы деревянного пола, а вдалеке загремели заносимые столы. – Вот… у нас тут… только для тебя, брат, зажарили лебедя, от души, брат… Смотри, здесь холодный щербет, орехи, клубничка, пряности, барбариски, клубнички, вообще ягодки всякие… Зефир, сахару кусочек, лимонные дольки, – на этих словах Люциус поморщился так, будто его окатили холодной водой, но, к счастью, Трандуил этого не заметил. – Морковка, ваниль, мороженое с вишенкой, сиропов множество… Лесной Король на цыпочках окружал пышущего здоровьем – кровь с молоком! – ненаглядного друга, а тот улыбался, как кот в сметане. Видя усердие хозяина дома, он закусил губу от удовольствия, а Трандуил, заметив это, незаметно вздрогнул и ещё более возбудился. – Милости просим, милости просим! – щедрым жестом сияющий король чуть не посносил светлые головы своих эльфов и, вальсируя, препроводил наконец свет своих очей к столу. Они разместились на круглых розовых пуфиках с белыми рюшками, а тем временем веснушчатый виночерпий поднёс, придерживая за ушки, амфору с дорвинионским вином. – Да, у тебя яства – пальчики оближешь! – нахваливал Люциус, протягивая руки в сторону Трандуила, и тот, в затаенной надежде, поднёс к нему свои, но тот лишь захватил ещё один кувшин с вином и плеснул себе. – Кажется, что с уст твоих так и не сходил твой юношеский пушок, – эльф сложил руки и опёрся на них головой. – Да как с белых яблонь дым! – улыбнулся Люциус своими белоснежными зубами, отчего свет преломился во всех чашках и тарелках, осветив и без того светлый лик Короля. – Сейчас возраст не тот, чтобы скрывать смоль юности. Вот как постарею, так благородная седина навеки увенчает моё чело. – Не думай об этом, не думай! – отмахнулся Трандуил, как от надоедливой мухи. – К слову, к тебе не заглядывал мой сальноволосый товарищ по несчастью? Он всё порывался в твои обильные на травы края, говорил, что нигде не сыскать такой травы, как у тебя. – Да, я переведался с твоим Черным Власте… Принцем. Мы с ним затеяли игру в Форт Бровьярд. – Надеюсь, он показал себя достойно? – Люциус постарался вскинуть бровями повнушительнее. – О да, мой сладкий друг, мы с ним закончили дружелюбной ничьей, – склонил голову Трандуил, так что само солнце было счастливо иметь честь взойти на корону высокородной монаршей особы. – Пососи леденец. – Что? – переспросил Люциус. – В полуденный зной, когда русалки рукоплескают своему богу, когда шумливые ветра обдувают мысы морей и проносятся через горы, когда принцессы заводят свои дневники, тогда я сделал для тебя самый вкусный и сладкий леденец во всём Средиземье! – Несомненно! – заорал Люциус и, бешено вращая глазами, принял из рук эльфа леденец и яростно взялся его сосать. Не они пили вино, а вино проскальзывало по их нежным лосковым устрично-перламутровым раструбам изящных губ по языку, слегка задевая небо, и омачивало их алостенную глотку. – Твоему сыну очень бы подошли белокурые локоны, – заметил Лесной Король, – тогда бы он мог поиграть с моим в прачные игры. – В прачные… игры? – озадаченно переспросил Люциус и чихнул, вдохнув корицы с лембаса. – Да, мой незабвенный! Это пошло ещё с тех времён, когда Великая Фрея вновь расплела свои пышноколосящиеся волосы. Оттуда пришла традиция полоскать, гладить и нежить наши чудные локоны деревянными гребнями. Потому я и думаю – как бы наши сыновья порезвились, полобызались! – С твоих уст мёд бы пить, – произнёс Люциус, и Трандуил уже стал искоса поглядывать на одну из нетронутых амфор. – А чем ты стираешь свои волосы? – манерно произнёс Люциус, не замечая сладострастного вожделения эльфа к амфоре с мёдом. – А, – Трандуил вырвался из мира грёз. – Когда звезды проясняются в хрустально чистых водах Андуина, когда наши водолеи разливают последние эфирные масла по кадкам, когда лунный свет освещает наш благословенный город, тогда я окунаю свои золотые кудри в наш источник. Когда они насыщаются силой наших рудников, я опрокидываю голову назад, и тогда сверкающие кудри напитываются магией лунного света. А как ты купаешь свои лучистые потоки света? – О, как только Мерлинова десница заносится над моим мэнором, как только кашки заканчивают свои песни-трели, как только волны выходят из берегов Темзы, когда наяды выбегают из купален Авона, тогда я подзываю своих домовиков и они приносят мне выдержанные вина из погребов Калиостро в изящных вазах, некогда служившие сосудами для крови юных девственниц. Там я и ополаскиваю свои кудряши. – Мой сладкоголосый соловушка, чаша золотая моей сокровищницы, – проворковал Трандуил, – а тебе не кажется, что твои домовики скорее похожи на наших мордорских супостатов, чем на обыкновенных эльфов? Тебе, как чистокровному наследнику и блюстителю традиций, следовало бы иметь более прекрасных существ в услужении, нежели этих окатышей с бабушкиного плеча. – Мой вечноюный вьюнчик, я бы и с удовольствием, но они находятся в нашей семье уже многие века, и потеря бы их была бы невосполнимой. К тому времени они уже изрядно попотчевали, и Трандуил сделал ему предложение, от которого тот не смог отказаться: провести время в его Садах Вечной Зимы. Люциус наколдовал себе полушубок, а эльф всего лишь накинул пуховик, набитый перьями росгобельских куропаток. Трандуил очень любил кататься на санках. Как только выпадет первый снежок, сразу с товарищами в горы. А в горах раздолье – катайся где хочешь. Разбежится Трандуил, запрыгнет на ходу в саночки, и уже летит эльфийский король по склону. Варежку потеряет, щёки от мороза красные, на бровях от горячего дыхания иней. И на всей скорости влетает в сугроб. А за ним сразу Люциус, озорник упсовский. Барахтаются блондины в снегу, хохочут, вечной зиме радуются. Красногрудые птички щебечут, под шумок балуются эльфята, взвизгивают, а за пригорком, где продолжается Вечная Весна, скачут единороги-пони, и Люциус, как дурашка, разевает рот в удивлении – красота-то какая, лепота! Снег валит хлопьями, кружится, разметает у границы сезонов, как драже, сливаясь с листвой. А тут ещё Трандуил предложил зажевать листья лаваральда. Как только они глотнули сока листьев, как им тут же показалось, что сосульки, падающие с мёрзлых деревьев, превратились в звездопад, вместо снега расцвели молочные реки с кисельными берегами, а пляшущие ряды разноцветных слоников превращаются друг в друга, слепливаются, вытягиваются в ряды и формируют новые, причудливые образы. – Я фея семи королевств! – подпрыгивал Трандуил. – Я злая королева Сторибрука! – Скажем так, если пойдёт дождь – пойдёт дождь! – задрыгал ногами Люциус в эйфории. – А я шёл, шёл, лембас нашёл, – попятился эльф к пеньку, на котором лежало ещё несколько листьев лаваральда, – сел, поел и дальше пошёл. – Гиппогриф крылышками бяк-бяк-бяк-бяк, а за ним палач топориком прыг-прыг-прыг-прыг, – закачался волшебник, как неваляшка. Они где-то нарыли карусель и качели, и стали мотаться на них так, что их длинные волосы стали напоминать гуляющие молочные волны, неотступно преследовавшие вращающиеся головы их владельцев. Вокруг них уже стали скапливаться всякие зверушки: зайчики, белочки, голубки, плюшевые медведи, еноты-копуши в юбках, курочки-хохотушки и драконы-потягушки. А блондины всё крутились и хохотали, так что слезинки от их хохотушек слетали и превращались в ледышки. – Дайте мне примерить туфельку, мой принц! – завопил Трандуил. – А вы такой холодный, как льдинка в Руне! – А жених-то как хорош, да на барышню похож, уух! – приплясывал Люциус ногами в воздухе, слетев с карусели в сугроб. Бормоча и выпевая свистульки сквозь толщу снега, он и не заметил, как с его пояса слетела пряжка. Он каким-то невообразимым образом словил палочку, и теперь один взмах наугад подбросил его, скинув с волшебника штаны, и зашвырнул в лес с оленями, только платиновые волосы сверкнули. – Прыг-скок, прыг-скок! Появляется ездок! – Трандуил взобрался на самый высокий пригорок, сел наземь и с размаху влетел на нём в чащобу, совершенно расфуфырившись. Там он обнаружил Люциуса, в острой нехватке лаваральда пишущего слёзное письмо жене и отчаянно пытающегося всучить его местной сове, которая лишь возмущённо тюкала его в темечко. – Это тебе не павлинов кормить, мой скользкий друг, – попытался поднять его эльф, но мокрый от снега Люциус постоянно выскальзывал у него из рук. Они так устали отдыхать, что вернулись вымотанные к домашнему очагу Трандуила и действительно могли лишь попивать чай с мёдом и молоком, закусывая плюшками да пышками. Люциус, скрестив ноги, молча рассматривал подвеску эльфа из белых самоцветов, а Трандуил рассеянно устремил взгляд вдаль, в вечнозелёные луга. Где-то жужжала пчела, где-то хорохорился воробушек, попивая воду из фонтанчика. За окном распушили свои перья пыжики, а страусы надули губки, показывая всем своим видом, что их не касается местная закатившаяся пирушка. – Люциус, – неожиданно нарушил молчание эльф, – дай мне потрогать твой набалдашник, – с трепетом прошептал Трандуил, – он так бесподобен и несравненен, что его сияние затмевает солнце! – Ооо, – протяжно и томно вздохнул Люциус, заливаясь при этом пунцовой краской так, что от стыда из-за своей посредственности поникли розы, – такая честь, мой солнцеликий друг! Тогда позволь мне взъерошить твоего оленёнка, быстроногого, как таласы-скороходы! И так они полировали набалдашники до тех пор, пока не пришли соседи – и не присоединились к ним. И полировали они набалдашники до глубокой ночи, пока не подошла комендантская стража, и они тоже сели с ними полировать. Наконец, наступило утро, и настала пора прощаться. Люциус поднялся с лежанки, придерживая гудящую голову, и последовал в тронный зал, зацепив головой свисающие с люстры стринги. Там величественно сидел Лесной Король, мирно похрапывая и орошая ковёр своей утренней слюной. Почувствовав приближение к трону, он вздрогнул, и сквозь туман полусна различил какие-то до боли знакомые очертания. – Унесите зеркало… сам знаю, что выгляжу, как гном в зюзьку. – Это я, Трандуил, – прохрипел Люциус. – Ооо… – только и сумел выдавить Трандуил. Только когда их отмыли в розовой воде, расчесали и прихорошили, только тогда они стали друг напротив друга, чтобы попрощаться. Трандуил склонил голову так, что пряди волос на полу образовали идеального орнамента узор, напоминающий о древней росписи эльфийских рун. Со стыдливым румянцем Люциус всего лишь взмахнул своими, и свет разбился вдребезги о великолепие его вычесанной макушки, образуя в воздухе – о чем раньше и не догадывались фотоны – новые светила. – Ооо… – Ооо… – завершил мантру-песнопение Люциус. Они снова пытались полировать набалдашники, но их деликатно разняли, так что спустя минуту Люциус уже скрылся за воротами замка. – Эх! Опять один, – вздохнул Трандуил, – может быть, в следующий раз позвать Тора? – Лучше Кельтаса, мой господин, – прошептал один из эльфов, – а то от нашего дворца ничего не останется.