Маленькая тайна

— Что это? Вопрос отражается от, казалось, всего вокруг: от медицинских приборов, аппаратов, стен, потолка, пола. От всего вокруг, преследуя лишь одну единственную цель — эхом повториться в кудрявой голове сидящего на кушетке парня. Он достаточно много раз думал над таким сценарием развития событий, чтобы точно знать, что надо отвечать в таких случаях, но сейчас в очередной раз соврать, что он где-то ударился, становится едва ли выполнимой задачей. Паша опускает взгляд вниз и делает глубокий вздох — не надо быть экспертом в человеческой психологии, чтобы быть почти полностью уверенным в том, что он собирается сказать неправду. — Ударился где-то, кажется, — тихо отвечает он, понимая, что хочет побыстрее уйти из медотсека и желательно никогда здесь больше не появляться. Но внеплановый осмотр застал его врасплох, не оставляя времени на то, чтобы попытаться держать себя в руках и ничего не делать. Слишком молодой, слишком неопытный, слишком маленький. Почти в каждом обращении к себе Паша слышал именно это, даже если это была безобидная шутка капитана или язвительный ответ на неё доктора Маккоя. Он уже не раз доказывал, что считать должность энсина на Энтерпрайзе слишком ответственной для него может только тот, кто находится тут впервые и никогда не участвовал ни в одной из миссий отважного капитана Кирка и его не менее храброй команды. Но всё это казалось таким несущественным, как только дверь в каюту Чехова закрывалась, оставляя энсина наедине со своими мыслями. Мыслями, поглощающими его подобно болоту, липкими и вязкими, выбраться из которых уже невозможно даже если этого очень захотеть, просто потому, что шевелить руками ты уже не можешь, и остаётся только кричать и звать на помощь, надеясь, что кто-то придёт. «Глупо надеяться на помощь извне, когда у тебя такая важная и ответственная работа» — раз за разом повторяет он про себя. Кого тут вообще могут волновать столь глупые проблемы? Кому надо возиться с чьей-то идиотской неуверенностью в себе и тревогой, когда всё, что от тебя требуется — это выполнять свою работу? Правильно, никому. К тому же был риск просто снова вернуться на Землю, забыв о службе в Звёздном Флоте, и если повезёт, на долгое время, а если нет — навсегда. Потому что никому не нужен навигатор, который не может справиться со своими проблемами или оставить их у себя в каюте. Поэтому Паша должен быть сильным. Казаться им. Первый раз его взгляд падает на пачку запасных бритвенных лезвий около трёх месяцев назад, когда Чехов умывается холодной водой, пытаясь привести себя в порядок. Простая неполадка с оборудованием, которая была устранена в течение десяти минут, — она заставила его сильно переживать. Слишком сильно, чтобы это было простым волнением. В первый раз ничего не происходит, Паша просто долго об этом думает, почти каждые пять минут повторяя себе, что это глупо и занимаются этим слабаки, а у него даже нет для этого никаких оснований. Он должен быть сильным. Во второй раз он делает это почти неосознанно. Чехов понимает, что уже слишком долго и сильно чешет руку только после того, как Джеймс спрашивает, как он себя сегодня чувствует. Паша не думая отвечает, что у него, возможно, аллергия, и говорит, что сходит в медотсек. Конечно же он тогда никуда не пошёл, был напуган своим состоянием и еле дождался конца смены, чтобы уйти к себе в каюту. Только тут он чувствовал себя в относительной безопасности, только тут мог позволить думать о том, чем занимается. В тот раз это тоже не затянулось надолго. Чехов даже не позволил себе согласиться с тем, что это, возможно, не последний раз, когда он… когда это кто-то увидел. Так он решил тогда. А потом был третий раз, а потом четвёртый, через месяц он сбился со счёту. Было больно, было страшно, но он даже в мыслях не допускал, чтобы об этом знал кто-то кроме него. Учился оставлять все свои переживания за дверью каюты, и чем больше он этим занимался, тем больше не хотел сюда возвращаться, потому что с каждым напряжённым днём сдерживать всё то, что творилось у него внутри, было всё сложнее и сложнее. Просить помощи глупо и просто не у кого. К тому же Паша все ещё думал, что достаточно силён, чтобы справиться с этим самостоятельно, что он сможет прекратить и куда сильнее всего этого дерьма. И тихо радовался тому, что у формы длинные рукава, под которыми удобно прятать неумело завязанные бинты. Были лезвия, были синяки на ногах от слепых сильных ударов в попытках сдержать слёзы, он пробовал курить и тушить об себя сигареты, но оставил эту идею, потому что убивать себя он не собирался. Не сейчас точно. Пока это всё было способом справиться с переживаниями. Ты переступаешь черту между «это помогает мне меньше нервничать» и образом своей жизни слишком быстро, чтобы заметить. Не заметил и Паша. Заметил Кирк, когда энсин уже через три часа после начала дежурства клевал носом. Весь его вид даже со спины очень живо намекал на то, что неплохо бы отправить своего хозяина поспать, даже если тот будет сопротивляться. Этим капитан и занимается: благо эта ночь обещала быть спокойной, и, честно говоря, он был почти уверен в том, что сон дежурству предпочёл бы и сам. — Ты как? — Джеймс кладёт руку на плечо энсину, собираясь разбудить задремавшего юношу. Чехов дёргается и начинает быстро извиняться, обещая, что этого больше не повторится. Кирк притворяется, что понимает быструю русскую речь (не надо знать русский, чтобы точно сказать, что после такого Паша бы долго извинялся) и словно не замечает насыщенно фиолетовых синяков под глазами. — Понятия не имею, чем ты занимался вместо того, чтобы спать, но сейчас ты пойдёшь и проспишь часов шесть как минимум. Мне нужна здоровая команда и здоровый навигатор, который не разобьёт свой красивый нос о приборную панель. И прежде, чем Паша собирается сказать, что чувствует себя хорошо, он слышит не принимающее возражений «Приказы не обсуждаются, мистер Чехов». По дороге в каюту он решает больше не лишать себя сна. Сегодня он слишком много нервничает. Слишком долго его работа была относительно спокойной, чтобы теперь он воспринял сражение с неизвестным, но явно настроенным враждебно кораблём, как что-то обычное. Он сегодня слишком много волнуется. Тревога даёт о себе знать в самый неподходящий момент, и юноше требуется непомерно много усилий, чтобы до последнего держать себя в руках и заниматься тем, что от него требуется. Он уже знает, что его ждёт по возвращению в каюту. Его личный способ избавления от усталости и переживаний, из-за которого он ещё сильнее сомневается в том, что попал сюда заслуженно, а не по простой случайности. Замкнутый круг боли и проблем. Маленькая тайна. Объявление о внеплановом осмотре служащих на мостике через тридцать минут застало Чехова врасплох. Он стоял под тёплым душем с излюбленным лезвием в руке, и обрадовался бы, что не успел ничего с собой сделать. Не успел сделать сейчас, но сделал до этого. Потерял всякую осторожность за последние несколько дней, какая глупость. Его совсем не спасёт то, что он ничего не сделал с собой сейчас: на руках, помимо ещё не заживших с прошлого раза порезов, остались шрамы и несколько синяков. Идти в медотсек страшно, и Чехов считает каждый шаг, теряя все остатки уверенности, стоит ему подойти к двери. Времени на глубокий вздох в попытке успокоиться нет, потому что дверь открывается автоматически. Кажется, он пришёл первый. Или последний. Из двух зол надо выбирать меньшее, и пусть лучше результат его почти кропотливой работы увидит один Маккой, чем ещё кто-нибудь из экипажа. — Что это? Чехов старается отвечать так, словно у него на руках на самом деле всего пара безобидных синяков из-за неаккуратной работы в инженерном отсеке. Он, кажется, и сам готов в это поверить. Леонард тоже притворяется, что видит только синяки. Конечно, он этого не покажет, но руки энсина привели его в немалое удивление, и приятным его назвать нельзя. Но доктор был достаточно образован, чтобы знать, что спрашивать «Какого чёрта, мистер Чехов, творится на ваших руках?» точно не поможет Паше справиться с плохо скрываемым волнением. В ту ночь Леонард долго не может уснуть. Его мучает всего один вопрос «Почему?» и вопрос этот в самом детском и наивном смысле, какой только может быть. Больше всего Маккою нужна причина, а потом уже следствие и все вытекающие. Он с неохотой признался в этом самому себе, но волновался бы меньше, если бы увидел что-то подобное на ком-то другом. Даже наоборот — это бы его, наверное, разозлило. Не пристало кому-то заниматься такой вселенской ересью. Но вот видеть что-то подобное на Чехове… это было как-то неправильно. Он не должен был заниматься этим, и Леонард сначала старался отложить свой проснувшийся материнский инстинкт куда подальше, закрывая его желанием просто разобраться, помочь, и в конце концов, выполнить свою работу, потому что здесь и без самоубийств хватало забот. Нет, Чехов с собой не покончит и думать об этом Маккой себе запрещает. Паша нервничает. Паша прокрутил в голове уже пятнадцать различных вариантов развития дальнейших событий, и ни один из них не заканчивался хорошо. Во всяком случае для него. Больше всего его беспокоит тот факт, что Леонард ничего не сказал. Сделал вид, что ничего не заметил, а чтобы не заметить ровные белые и розоватые полоски, надо быть просто слепым. Это могло значить как и то, что Леонард дал ему шанс разобраться со всем самостоятельно, так и то, что он уже идёт к капитану или пишет что-нибудь в его медицинской карте, и разумеется Чехов почти неосознанно склонялся в сторону более пессимистичного варианта развития событий. «Неточные данные медосмотра» — это достаточно серьёзный аргумент, чтобы вызвать энсина в медотсек и не напугать его до смерти? Возможно и нет, но Паша не задаёт капитану лишних вопросов и только в лифте судорожно вздыхает, повторяя про себя заезженную фразу о том, что всё будет хорошо. Леонард мог бы сделать это и по громкой связи, но был достаточно умён, чтобы решить сохранить этот вызов в тайне, поэтому обошёлся сообщением на падд Кирка. — Доктор Маккой? Паша соврал, если бы сказал, что имеет хоть какое-то представление о том, что его тут ждёт, но разве у него был выбор? Была лишь его иллюзия, потому что уйти в каюту и сидеть там — самое глупое из того, что он мог сейчас сделать. — Проходи, садись, — Леонард старательно делает вид, что занят с документами. Он тоже волнуется и думает о том, как бы не напугать Пашу, потому что этого ему хочется сейчас меньше всего, а напряжение энсина чувствуется даже повёрнутой к нему спиной. Маккой вздыхает и поворачивается к сидящему на кушетке Паше. Энсин выглядит забитым и доктор искренне надеется, что ему это просто кажется. — Не бойся, — всё, что сейчас может сказать Маккой, даже если понимает, что меньше бояться малыш не станет, — Я никому не скажу об этом, даже не думал. Моя работа — помогать людям, и я хочу просто её выполнить. Но не смогу, если не буду знать, что тебя на это толкнуло. Паша сжимает пальцами край кушетки и это не остаётся незамеченным Маккоем, но он больше ничего не говорит, понимая, что если ещё сто раз попросит не бояться его, то это скорее приведёт к противоположному эффекту, нежели к тому, которого он добивался. И почему-то меньше всего Леонард ждёт, что ему ответят. — Я… это помогает мне успокоиться, — тихо начинает он, повторяя про себя, что бояться Леонарда не надо и он действительно может ему помочь. Убедить себя в этом сложнее, чем кажется, — Иногда это… случается само. Мне бывает страшно…и, — Чехов замирает на полувздохе, стараясь подбирать слова. Взгляд его ещё с самого начала опущен куда-то в пол, ноги бездумно болтаются в воздухе (до пола он немного не достаёт), -…и я много переживаю и- — Не уверен в себе и своих силах? Ответом Леонарду служит кивок. — Знаешь, кого я сейчас вижу перед собой? Я вижу храброго навигатора, у которого явно больше мозгов, чем у его сверстников, раз он сумел закончить академию в семнадцать лет и теперь служить на одном из лучших кораблей Звёздного Флота. А ещё у него кудрявые волосы, которые не отказался бы потрогать и накрутить на палец каждый третий служащий в медотсеке. И непроизносимое имя. Щёки Паши равномерно покрываются румянцем. Конечно, доктор имел в виду его сокращённое имя, потому что «шипеть» так, как это делал Чехов, не получалось почти ни у кого. — И я искренне не понимаю, почему сам Павел этого не замечает, — голос Маккоя смягчается, когда он видит, что Паша уже не выглядит столь напряжённо, и если бы он мог, то непременно бы улыбнулся. И он улыбается, но делает это по-другому — интонацией и голосом. Такими спокойными они бывают редко, и если это случается, то человек имеет полное право считать себя важным для Леонарда. Паше об этом только предстоит узнать. А пока он лишь вникает в сказанное ему, потому что это… неожиданно. И смущает. Не то чтобы у него была заниженная самооценка, но когда кто-то говорит тебе такие вещи, благодарность кажется чем-то, что он обязан сделать. — Я...я понимаю, — говорить на русском было сейчас отчасти неуважительно по отношению к Маккою, но это действительно было всем, что сейчас мог сделать Паша, лишь бы не молчать в попытках подобрать слова, — Спасибо. Впрочем, по одной смущённой улыбке можно было понять, что Леонард всё сделал правильно. Доктор подходит ближе и решается на то, что хотел сделать ещё давно: ему не нравится, что Чехов смотрит не на него, а в пол. Так доверия не добьёшься, поэтому Маккой наклоняется до уровня глаз Паши. — Посмотри на меня, — это отнюдь не похоже на приказ, но Чехов послушно поднимает голову, встречаясь взглядом со взглядом доктора. Глаза энсина на таком расстоянии оказались слишком цепляющими и красивыми. Говорить теперь стало сложнее, а дыхание в горле едва не спёрло, но Леонард должен сказать всё, что хотел, — Ты не должен чувствовать себя виноватым за это. Не забывай, что рассказать мне всё было ещё одним храбрым поступком с твоей стороны, и если ты мне позволишь, то я тебе помогу. Свою работу я делать умею, даже не сомневайся. Паша кивает и запоздало понимает, что от напряжённости и страха, с которыми он сюда входил, не осталось и следа. Ему комфортно и спокойно, чего не случалось уже давно. Маккой распрямляется и отходит за какими-то документами, а Чехов понимает, что очень хочет отблагодарить врача больше, чем простым «спасибо». И в нём сейчас говорят эмоции, потому что просто так он бы на это не решился. Паша встаёт с кушетки в тот момент, когда доктор стоит к нему спиной, и его план должен был быть идеальным, если бы Леонард не решил развернуться в самый последний момент. Чехов утыкается носом ему в грудь вместо спины, а от неожиданности объятия выходят чуть крепче, чем планировалось. Опешивший сперва Маккой едва ли знает, как на это реагировать, но ответ приходит сам, и он крепко прижимает мальчишку к себе, словно боится потерять. Чувствовать чужое тепло приятно им обоим, и нарушать тишину, прерываемую только медицинским оборудованием, не хочется никому. Ну, почти. — Спасибо за то, что доверяешь мне. Мы справимся с этим, даю тебе слово.