***
Нориаки с грустью застегнул ремешки на своих туфлях. Его не отпускала тоска, воцарившаяся с ночи и преследовавшая его во всем, что бы он не делал. Ему слишком волнительно за такого хорошего, милого человека, как Джозеф. Теперь еще и их с Джотаро выступление переносится на неопределенный срок, но Какеин подозревал, что, наверное, они выступят уже вместе с Джозефом, когда он придет в норму. Песня Дио подходила к концу, и Нори собрался в кулисах с Роханом и Леоном. Сцена временно погасла, провожая под аплодисменты выступавшего. Какеин решил воспользоваться минутной паузой в шоу, останавливая его за локоть: − Джозефа выпишут завтра, Цезарь сможет его встретить? − Разумеется. Он за вами наблюдает, кстати, очухался. От рояля донеслись первые веселые ноты и Нориаки утянули на сцену. Зажглись рампы, обдав их ноги приятным золотистым светом, который не трогал фигуры или лица, пока загадочно завораживая посетителей. Марк медленно продолжил скользить пальцами по клавишам, и музыка набирала обороты, как всегда. С первой позиции компания танцующих юношей медленно перешла в другую, прибавляя к этому веселые движения ногами. Нориаки знал каждый следующий шаг, доверяясь Леону и Рохану. Они не были друзьями или, хотя бы, приятными знакомыми, но Какеин знал, что от их сплоченности сейчас зависит многое. Их руки плотно прижимались к рукам напарника, переплетались и упирались в бока, пальцами сжимая скромные наряды, но для их времени и сидящих в зале мужчин (а главное, альф), этого вполне достаточно, чтобы что-то в груди начинало жечь. Трио это прекрасно знало, поэтому не стеснялось поворачиваться на очередном куплете, исполняемым ими же, бедром к залу, играть своим телом в рамках приличного и притоптывать каблуком. Каждое подобное движение отзывалось в зале хлопками и присвистыванием. Нориаки выучили по принципу «найди в зале точку — своего посетителя и смотри туда», но он позволил себе взглянуть на галерею, где в тени, избавленной от перекликании прожекторов, скрывался Цезарь. Какеин надеялся, что он останется ими доволен и прищурился от ударившего в глаза света от прожектора. Сразу несколько штук по очереди зажглись и осветили трех танцоров, которые продолжили свою веселую песню. Она завлекала. Нориаки иногда вспоминал истории про сирен, думая, что они, втроем, прекрасно бы за них сошли. Теперь они повернулись к публике прямо лицами, подставляя стиснутые в корсеты животы, а потом руки, свитые как змеи, расплелись, и тонкие пальцы парней очертили их новоявленную талию. Это всегда вызывало у посетителей прилив радостных эмоций, они вскинули руки и захлопали вновь. Мало кто признается из них, что мечтает под пологом ночи об омеге в корсете, будь ли это его муж, или рыжеволосый «ангел» на сцене. Какеин это понимал и поэтому, как только музыка замедлилась в паузе, он неторопливо отвернул лицо, соблюдая просто дикую соблазнительную плавность, томно моргая. Он думал в это время исключительно о том, как назвал его Джотаро каких-то пару часов назад. Рыжий ангел. Это вертелось на кончике языка и, возможно, даже имело какой-то вкус. Когда музыка опять запестрила разнообразными переходами, трио взялось за руки, и они принялись напевать знакомый до боли текст, вскидывая ноги — для кордебалета, это, должно быть, самый известный символ. Все как обычно, но что-то этот вечер определенно меняло. Нориаки не отпускала тревожная мысль во второй части их номера. С самого начала осени он предпочитал отключаться от всего происходящего на сцене и в зале, просто элементарно погружаться в танец, но теперь… Ему хотелось отвечать и зрителю, и напарникам. Это его пугало, ведь, хотя они действовали по сценарию, принятому еще до его прихода, не было Джотаро за роялем, к игре которого Нори привык, не было Джозефа, болеющего за них в баре или в кулисах. Внимание Цезаря, прикованное к ним с галереи, так же отличалось. Какеину же начинало нравиться то, что он делает, он широко улыбнулся во время песни, находя силы сделать голос громче и приходя к тому, о чем говорил Джотаро когда-то давно, до его ухода. На сцене он выглядел вполне себе счастливым. Наконец-то танец закончился, музыка стихла, и трио омег поклонилось, погружаясь во мрак. Они взялись за ладони, чуть взмокшие после выступления, пройдя в кулисы. Это было не обязательно, но они привыкли этому, принимая за должное — в практически кромешной темноте по одиночке запутаться было куда проще, чем вы думаете! Можно наступить на ноги друг другу, столкнуться, потеряться, а у них не так много времени на это. Уже в кулисах они брезгливо отдергивали руки друг от друга, переводили дыхание. Нориаки пожелал удачи выходящим на сцену фокусникам — Польнареффу с его дражайшей собакой, Ванилле Айсу и Абдулу, который исполнит свой огненный танец после мужа. На этом все не заканчивалось — омеги должны выйти в зал, пройтись между столиков и присесть на свободные места в разных его точках. Неважно, будет ли там компания или одинокая дама, решившая оценить представление мюзик-холла. Это нерушимая традиция «Крылатого солнца», и не следовало ее нарушать, хотя это и пугало иногда. Если места не нашлось, юноша имел право занять место в баре и получить свой напиток, чтобы успокоиться окончательно. В этом Нориаки повезло сегодня меньше. Он присел за столик к двум парам. Одна состояла из торговца овощами с площади, Нори его запомнил, и его, вероятно, жены, не стеснявшейся своего положения. Другая же — двое коренастых мужчин, похожих друг на друга и мило общающихся со своими друзьями. Всех на входе предупреждали, что с танцорами разговаривать можно, если только они сами захотят, и давить на них не стоит. Какеин хотел посмотреть на выступление своих друзей, поэтому просто обменялся с ними приветствиями и позволил себе ответить на вопрос, не давит ли ему «эта чертова неудобная штука». Они спрашивали про корсет, и Нориаки тихо посмеялся, сказав, что со временем привыкаешь, дышать практически не мешает. Потом они погрузились в тишину, с интересом уставившись на сцену. Полнарефф взмахнул своей темной мантией с алой внутренней стороной и начал свое выступление, как и всегда, с французской фразы, которая вгоняла жителей верхней Баварии в состояние легкого трепыхания. Публика одобрительно загудела. «Приготовьтесь к чудесам, которые вас удивят!» − трактовал уже на немецком языке Нориаки в своей голове и даже пояснил своим соседям. Польнарефф ловко преступил к своим магическим штучкам. Он использовал какие-то заморские приспособления для спецэффектов, создавая вокруг себя то взрыв блесток, то столбик фиолетового тумана. Под этот поток «магии» свет верхнего софита переменился на пурпурный. Это яркое световое пятно накрыло только артиста и сделало на нем акцент, не лишив мистицизма. Нориаки знал, что сверху этими прожекторами мог сейчас управлять Джоске, менять цветную пленку для нужного оттенка, что-то затемнять. Малыша умно натаскали на такую работу, требующую ловкости и скорости. Марк наигрывал для фона какую-то тихую мелодию. Бурные обсуждения в зале затихли, все обратились во внимание и Нориаки с ними, положив голову на согнутую в локте руку. Он подумал: «Тут есть люди, которые ходят почти каждый день, хотя наша программа не меняется. Видимо, хороший алкоголь, еда и развлечения совсем не надоедают». Действительно, каждый раз был, как в новинку. Началось основное действие. − Ох, тут так жарко после выступления «французских булочек!» − люди неожиданно рассмеялись, и Нориаки тоже не удержался. Негодник Полнарефф говорил про него, Рохана и Леона! Ужасно, но смешно. — Сейчас я сниму свой цилиндр! Элегантная рука в белой перчатке поддела поля цилиндра, голубые глаза француза заблестели, и Нориаки словил этот огонек со своего дальнего ряда без всякого труда. Укладка Жан-Пьера, превращающая его волосы в вытянутую геометрическую фигурку, заходила людям, как забавный фокус. Так, для разогрева, но они смеялись, когда он поднимал шляпу, а серебристые волосы уходили в высоту, пусть и ненадолго. Пока все хохотали, а Польнарефф ставил шляпу на столик, Нориаки обернулся, чтобы посмотреть на игральную область их зала. Даже мастера своего азартного дела, братья Д`арби, отвлеклись от фишек и карт. На сцене француз еще раз показал, что шляпа абсолютно пустая, вернул ее на стол и начал размахивать над ней своими руками. Все это происходило под барабанную дробь — музыканты располагались у старого камина у основания сцены справа. − Опа! — молодой человек отстранился и встал в позу полного подчинения мира, преисполненный пафосом и счастья от выполненного фокуса, но… Ничего не произошло. Все рассмеялись. — Quoi?! («Что», от Нориаки) Польнарефф наклонился к шляпе, сводя малозаметные брови домиком, а из ее глубин на него вылетел пес Игги, хватаясь короткими лапами за лицо фокусника и рыча, вцепился в его волосы и стал довольно громко пукать. Естественно, все вновь рассмеялись. − Опять он не накормил Игги, − усмехались братья Д`арби где-то за спиной Нори. Дальше пошел ничем не приметный ряд фокусов. Точнее, для многих они бы показались жутко интересными и опасными, но Нориаки уже привык. Француз от собаки был спасен и показал, как он распиливает Ваннилу Айса, пронзает его шпагами и саблями, покидал их же в него, а потом, позволил громадной омеге себя поднять, и взмахнул с его рук своим плащом, под аплодисменты, делая вид, что это он погружает сцену во тьму. Темнота окружила всех, и все, что осталось — аплодисменты и раздраженный лай собаки. Да, достойная замена кролику, которая еще и народ смешила. Поэтому Цезарь и не был против этого животного в их рядах. Затем заиграла музыка, сразу проводящая ассоциацию с востоком. Словно свеча зажглась на сцене, как неожиданно и чарующе появился огонек. Его поднесли сразу к какому-то лицу, но пламя слизнули, и снова воцарилась темнота. Абдула, обнаженного по пояс и разрисованного красными, желтыми и белыми красками, украшенного золотыми (нет) браслетами, ожерельями и серьгами, выделил оранжевый прожектор. Начались настоящие танцы с огнем, поражающие до глубины души. Арабский воин «Крылатого солнца» показывал всё свое мастерство, извергая огонь, глотая его, покоряя его и превращая широкими движениями чуть ли не в свои крылья, используя всего-то какие-то свои особые реквизиты. Затем огонь погас, посетители похлопали ему и зажегся свет — Абдул сидел по-турецки в окружении шпаг, оставленных Польнареффом. Талантливые мужья, ничего не скажешь. Никто не видел, откуда они взялись там и как — это Нориаки понял по лицам людей вокруг. Их ждала долгая и тяжелая сцена глотания шпаг. Женщина в положении за столиком Нори дернула мужа за рукав и уткнулась в его плечо. − Какие ужасы, Гюнтер… − Зато как удивительно и опасно! — быстро оказался готов поспорить их друг, сидящий со своей парой рядом. — Я не думал, что в таком маленьком уединенном городке, прошу прощения у нашего гостя, можно встретить такого рода представления. Нориаки успокоил взглядом, мол, все в порядке, и его не тронули эти слова, а скорее, умилили. Когда люди в зале рады и поражены это замечательно, и, хотя на сцене был не он, его это все равно заставляло гордиться участием в жизни мюзик-холла. Пока под напряженную игру их небольшого оркестра Абдул глотал шпагу, одну за другой, Нориаки заметил, как Рохан встал со стула в баре и прошел к освободившемуся столику. Почти. Сейчас там занимал место только один человек, похоже, еще один важный мужчина. Это его насторожило. Ночью он видел его рядом с машиной другого. Как он это понял? Легко и просто. На столе, возле большого бокала пива, лежали ключи от машины. Нориаки, может, и не самый хитрый и умный человек на планете, но знал, что у того транспорта были другие. Может, ему кажется? Нориаки простился со своей временной компанией и перебрался поближе. Нет, точно, это другой человек — видно тогда было плохо, но интонация его голоса даже в пол оборота совершенно не та. Все что знал Какеин о Рохане говорило о том, что он просто не мог иметь знакомых в высших кругах, а вот его господин-гость узнал бы уж точно, благодаря отцу Нориаки. Юноша отошел в сторонку, к двери, ведущей в коридор и уборной. Стоило только дождаться, Рохан не мог не… Он встал. − Рохан. − Что тебе от меня надо? — парень красиво изогнул бровь, но и не подумал остановиться. Нори не растерялся и схватил его за запястье. — Эй, отпусти, балерина. Слово совсем обычное, но Рохан пустил в него приличное количество яду. Настоящая змея, подумал Нориаки. − Я видел тебя вчера с совершенно другим человеком. − И что теперь? Тебе-то какое дело? − А что если этот мужчина просто находит себе партнера на одну ночь и бросает? − Чего?! − Ты его знаешь, Рохан? − Разумеется, отпусти и займись делом. Рохан грубо его толкнул, и Нориаки ничего не оставалось, как просто выдохнуть и присесть за барную стойку. Спидвагон тут же завел с ним небольшой разговор на тему Джозефа.***
Дио подошел к одинокой фигуре Цезаря, на которого без слез и не взглянешь. − Ты как? — поинтересовался он, подходя вплотную и кладя на плечо друга руку. − Как может себя чувствовать человек, выпивший бутылку виски? — Цезарь попытался незаметно вытереть слезу. — Или две. − Я помню почти все разы, когда ты был пьян до состояния безвольного тела, и тогда не было рядом Спидвагона, который тебя останавливал, так что… Поверь, это не твой предел. Ты поэтому льешь слезы? − Не в этом дело… Если бы я не пил, я бы мог дойти сегодня до больницы. Что вместо этого? Провалялся. Джозеф, черт бы его побрал, ждал меня весь день, я уверен. Ему сейчас нужна моя поддержка. − А если бы ты не взял его на работу, он бы не навернулся со сцены по той же логике. Не накручивай себя, Цез. Завтра пойдешь с утра к своему принцу и заберешь домой. Предложи ему сходить куда-нибудь, что ли. Думаю, он будет рад, как щенок. Цезарь снова грустно вздохнул и протер глаза рукавом рубашки. Они были на мокром месте, да еще и красные после тяжелой ночи. Вообще, Дио с трудом мог поверить, что легкая помятость, это все, чем он отделался, но… Как Дио уже говорил, Цезарь мог выпить на раз-два еще больше. Этот парень не лыком шитый и очень крепкий внутри. Как и снаружи во многом, нельзя это забывать. Цезарь удивительный человек, отличающийся от обычных парней, которые были просто рождены для рождения себе подобных. Дио с трудом, но мог назвать таким Нориаки или Рохана… Но Цезаря? Нет. − Ты очень сильный, − продолжил Брандо, крепче сжимая ткань его рубашки. — Если бы это было не так, твой дед… − Не оставил бы мне холл, я в курсе, − Цезарь достал сигарету и одну из своих коллекционных зажигалок. Когда совершилась первая затяжка, и он выдохнул белый дым, на его лице блеснула ехидная насмешка. — Он мне не принц. Цезарь хорошо лгал, но скрывать это от Дио уже бессмысленно. Певец это проглотил, морщась от дыма, уперся руками в парапет галереи и стал следить за представлением. Тем не менее, в памяти заиграла совершенно другая музыка. Дио сидел в кулисах и чистил свои ботинки. Ничего ему не мешало сделать это наверху, в его комнате, но почему-то четырнадцатилетний парень решил остаться тут, на запасной банкетке. Если он не ошибся, со сцены лилась соната 11 Моцарта, ля-мажор. В исполнении Цезаря она звучала как-то более… Значимой. Этот день отличался от других тем, что между этими двумя, мальчишкой Джостаром и жемчужиной холла, Цезарем, возникло разногласие. Оно было точкой кипения, происходившего уже как месяц. − Оставь меня в покое, − Цезарь не переставал играть ни на минуту. − Ты же сказал еще в начале лета, что любишь меня, − пятнадцатилетний Джозеф, вероятно, сейчас провел рукой по своей косматой голове и сжал губы. Он не унимался. − Почему ты думаешь, что я врал? — красивая мелодия прервалась и по паркету заскрипела банкетка, на которой он сидел. Джозеф, который уже догнал его в росте, схватил Цезаря за грудки и силой посадил задницей на бело-черные клавиши. Дио это мог описывать теперь более детально, потому что обогнул одну из штор и притаился в третьих кулисах, где они его точно не видели бы. Цезарь вяло сопротивлялся, точно наслаждался звуком рвавшихся пуговиц — Джозеф слегка освободил грудь Цезаря от одежды, сгорая от нетерпения. Дио ужаснулся. Как можно так плохо себя контролировать? ДжоДжо хотел поцеловать каждую клеточку этой нежной кожи, дотронуться до чуть приоткрытого соска. Еще совсем миниатюрный Цезарь, высокий для омеги его возраста и очень стройный, являлся великолепным примером идеального юноши. Уникального и привлекательного. Понятно, что в нем нашел Джозеф… Но Джостар не прикоснулся к этим милым выпирающим ключицам, не втянул тонкую кожу Цезаря губами, он замер и грустно посмотрел в его изумрудные глаза. − Значит, ты меня любишь? − Я… Не знаю. Думаю, да. Цезарь предугадал желание Джозефа и без труда его исполнил, потянувшись и коснувшись его пухлых мягких губ своими. Это один из самых нежных поцелуев, которые мог видеть Брандо. Джостар отвечал неопытно, но скрывал это за своими легкомысленными чувствами, гордо названными любовью, а Цезарь был не против. Джозеф поцеловал его в родимое пятно на щеке чуть выше скулы, обнял и устроился между его ног, прижимаясь. Это была вкусная подростковая сцена, которая угасла так же, как и разожглась. Они были несносными подростками, которые не продолжили… Через минуту после этих поцелуев, Цезарь играл свою сонату снова, а Джозеф сидел возле него и, порхая в мечтах, нажимал на последнюю с его края «си». Дио, повзрослев, часто возвращался в мыслях к этому воспоминанию и размышлял, почему после этого не последовало жаркого секса между двумя горячими юношами. Холл абсолютно пуст, о нем они не знали и все же... Спросить сейчас? Нет, Цезарь явно не в духе для подобного. После того момента утекло много воды, умер спустя пару лет Уильям Цеппели, жизнь в холле замерла, Цезарь разрезал все чувства юного Джозефа на маленькие кусочки и пустил по ветру, назвав их шалостью. Он вернулся в родную Италию, где и оставался долгое время. Холл опустел, всех распустили, окна заколотили, и Джозеф принялся кутить, как и любой семнадцатилетний сорвавший куш на своей части наследства. Дио молчаливо наблюдал и хранил свои средства под матрасом. Он был единственным, кто присматривал за зданием по-настоящему. Поистине тяжелое время. Как же он был рад, когда Цезарь вернулся! − Утром я обязательно пойду в больницу и заберу его, − сказал владелец холла и, удовлетворенно вздохнув, потушил сигарету в маленькой пепельнице, декорированной под карманные часы с оторванной когда-то давно цепочкой. Увидев замешательство Дио, Цезарь хмыкнул. — Это были часы, которые стащил для меня Джозеф с рождественского базара лет двенадцать назад. Беру с собой иногда, чтобы не тушить где попало. − Давно не ходят? − Да они и не ходили, если честно, Джозеф об этом не знал, и я год притворялся, словно они в порядке, и я смотрю по ним который час. Хах, глупо. Он потом проверил, когда я ошибся на три часа. Я сказал, что уронил их, иначе он расстроился бы, что подарил не очень хорошие … Тебя еще не было тогда с нами. Такие милые истории окружали Дио с двенадцати лет, когда Уильям Цеппели привел его в свое известное на весь небольшой город кабаре. Он может вслух этого не говорил, но очень это любил… Цезарь нагнулся и под завершающие аккорды игры саксофониста Юйи, позвал Нориаки. Дио только сейчас обратил внимание, что Нори разговаривал с каким-то незнакомым мужиком и Роханом, выражая явное беспокойство. − Ты чего там к Кишибе пристаешь, не хватает его трали-вали на репетициях что ли? — Дио фыркнул, и Какеин цыкнул языком, ведя с ними себя уже явно более раскованно, чем раньше. Цезарь заинтересованно посмотрел на них. − Переживаю за него… Он сначала с одним мужчиной гулял, потом с новым. А у этого вид какой-то наглый. Рохан сказал, что прекрасно его знает, но я сомневаюсь, что они давние друзья. Рохану лет-то сколько? Девятнадцать есть? Не может у него друзей таких быть… − Притворись, что тебе наплевать. Он большой мальчик, и мама в роли омеги, которую он ненавидит, ему не нужна. − Да, Дио прав, он сам разберется. О, Нори… − Что? Нориаки явно мыслями все еще держался за этого Кишибе, что немного раздражало Брандо. − Ты сегодня очень хорошо выступал, мне нравится, ты вышел за рамки простой инструкции, − Цезарь улыбнулся и зевнул, прикрывшись ладонью. — Иди-ка ты домой, а мы с Дио еще посмотрим. − Ох, спасибо! Удачи вам. Дио бы усмехнулся, глядя вслед их новой восходящей звезде, но ухмылка и до этого горела на его лице. Так закончился его вечер выступлений с труппой, и начался вечер вина с Цезарем.