Космос и ангелы-хранители

Джим зовет её Лакки. Боунс зовет его идиотом. — Но ты помнишь её? — въедливо спрашивает Джим, прищурившись. Боунс молчит, игнорирует, а Кирк смеётся. МакКой терпеть не мог того, чего не мог понять. А события того дня так и остались непонятыми и, что хуже, непризнанными. Джим помнит, как он встретился, если это можно так назвать, с Лакки впервые. Это была всего-навсего академическая тренировка на вдоль и поперёк проверенной, голой, необитаемой сиротке-планете в соседней солнечной системе. Ничто не предвещало того, что кадеты Кирк и МакКой отобьются от инструкторской группы. «Ладно бы Вы, кадет Кирк, но Вы, Маккой, Вы!» — потрясал потом сухими кулачишками лейтенант-коммандер Слоуренд, ответственный за их группу. Джим не помнит, как это произошло. Он помнит, как оступается, как, казалось бы, устойчивый камень под его ногой падает вниз, и Кирк, в отчаянной попытке не упасть, хватается за рукав рядом шагающего Боунса, но всё равно проваливается и МакКой вместе с ним падает куда-то в цветную тьму. — Что за кроличья нора, нахрен?! Джим, чёрт подери, где мы?! Джим лежит на мягкой, вроде бы лиловой траве, которая приятно щекочет голую шею, а не на чёрном с бурыми и багряными минеральными прожилками камне, как должен бы был, и смотрит на зеленоватое небо вместо светло-синего. — Коммуникаторы не работают, Джим, — стоявший было Леонард садится подле так и не вставшего Кирка. — Ты вообще в порядке? Нигде не болит? Ничего себе не сломал? — Неа. — Тогда какого хрена ты разлёгся?! Поднимай задницу! — МакКой метко пинает его тяжёлым сапогом в рёбра. Джим смеётся и, перекатившись на живот, встаёт. Позже он будет думать: с чего же всё началось? С камня? Или с этого поднимающего пинка? В него что-то вцепилось (разумное дерево?), обхватило горло, сдавило грудь, шурупами ввинтилось в виски и шипело-шипело-шипело, а Джим, кажется, кричал, потому что приятного в этом было мало. Он помнил, что МакКоем тот загадочный и опасный ленточный абориген не заинтересовался. Джим помнил, что кое-что в шипении той штуки разобрать ему удалось. рождённый-во-мраке-при-золотом-свете-рождённый-во-мраке-при-золотом-свете-рождённый-во-мраке-при-золотом-свете-рождённый-во И голос женский, явно не Боунса: — Не нужно ревности к моему ребёнку. Пусти. — Чёрт возьми, — а вот это уже Боунс. Дальше Кирк помнил только пение и пальцы у себя в волосах. Боунс помнил чуть больше, но всё отрицал. Неведомая цветная херь, которая каким-то образом нарушила все законы физики, сделав так, что МакКой не мог прикоснуться ни к ней, ни к повисшему в её лапах другу (руки просто проходили сквозь них, как сквозь сраные голограммы) исчезла от лёгкого шлепка внезапно вынырнувшей из кустов девчонки, а Джим ничком повалился в траву. — Что с ним сделали? — Боунс бросился щупать у друга пульс и, найдя его под квадратной мальчишеской челюстью, попытался успокоиться ровно настолько, насколько позволяла совершенно чокнутая ситуация и девчонка, замершая перед ними на корточках и с нескрываемым любопытством разглядывавшая Кирка. МакКой мог поклясться, что в её взгляде было и что-то ещё, что-то вроде гордости, но утверждать этого не брался, да и не до того совсем было. — А он хорош, да? — сказала она скорее себе, чем МакКою. — С ним всё хорошо. Ему просто напомнили то, что он успел пережить. Неприятный процесс — вспоминать. — Кто ты? — А это важно? Я же не спрашиваю, кто ты. Вообще, невежливый вопрос, — она коснулась Джимовых волос ладонью, а потом, поразмышляв, растопырила пальцы и запустила всю пятерню. — Ты что… — Помолчи, говорливый, — фыркнула она и Боунса тут же подвели голосовые связки. — Я кое-что ему пообещаю, раз уж он из моих. И тебя заодно вытащу. Он тебя любит. И она запела удивительно чисто и удивительно нежно. В её пении мешалось всё: тысячелетняя инструментальная классика, лучшая венская опера, пьяный в сухой закон дворовый американский джаз и светлая колыбельная матери для перепуганного младенца в штормовую ночь. У неё был голос Вселенной, космоса и солнечной вспышки. Голос опасный и притягательный, как чувство на краю обрыва с назойливым прыгни-прыгни-прыгай!, как королевская кобра в ногах древнего индуса, замершего с глупой дудкой в руках. Боунсу этот голос потом часто снился, у Кирка же звучал в голове каждый раз, когда он во что-то влипал. Их нашли на другом конце исследуемого плато, дезориентированных и замерзших. Они пытались объясниться, пытались рассказать о загадочном эндомирке, но толку-то, лишь вдвоём загремели на суточную гауптвахту. Кирка потом какое-то время спрашивали о том, что за нехилые стимуляторы он выпросил у своего дружка-доктора. МакКой же распинался об этом случае перед любимым куратором, как-то он даже вякнул нечто вроде: — Да там была чистая магия! Сказка Алисы! Появись передо мной Безумный Шляпник и предложи мне чашку чая, я бы, наверное, и не удивился вовсе! — Думаю, Вам известно, что понятия «магия» и «наука» испокон веков идут под руку, кадет, — вставляет своё слово куратор. МакКой спотыкается об эти слова. Больше об этом не говорят.

***

— Боунс, а я же снова её видел, — хрипит атрофировавшимися связками Джим. — Кого? — Маккой всё ещё с трудом верит, что у него получилось. Просто получилось, он не добавляет к этому конкретики. Никакого «спасти» или «воскресить». Особенно «воскресить». Джеймс Тиберий Кирк не умирал, пусть современная медицина и отрицает возможность столь продолжительной клинической смерти. МакКою плевать, ведь это Кирк, а у него всё не как у людей.  — Лакки.  — Идиот. Джим пытается засмеяться, но вместо этого получается лишь сипло закашлять. — Серьёзно, это была она. Я видел её. Она стояла у панели рядом со Скотти и Ухурой. — Прекрати нести херню. Ты её даже в тот раз не видел. Ты же вырубился. — Ну, ты вполне красочно описал всё, что произошло после того, как той неведомой хрени не удалось то ли сожрать, то ли поиметь меня. Да, к тому же… Чёрт, я знаю, а объяснить не могу. Это глубже. — Ага, и так ты говорил половине своих экзаменаторов в Академии. Знаешь, кажется, мне уже пора постепенно снимать тебя с наркотиков. Джим улыбается своей лисьей улыбкой, МакКой ловит себя на мысли, что не прочь удавить его подушкой. Джим зовет её Лакки. Боунс зовет его идиотом. Но Джим упрямо верит в ангелов-хранителей и ничего не боится. Боится за него Боунс.