Твои губы - судьба моей кожи

7.2

Они лежали в воде рядом, и Сэхун невольно вздрагивал, как только Чонин сильнее сжимал его пальцы. Он предлагал помочь, но Чонин сказал, что лучше вообще не трогать, тогда через пару часов тело само уймётся. Сэхун до этого ни разу не видел альфу во время "жара". В теории знал, что обычного секса во время "жара" мало, что набухает узел, который не позволяет альфе выйти из омеги, и что после пара испытывает множественные оргазмы. Сейчас он как раз внимательно разглядывал Чонина. Тот лежал в воде и старался не шевелиться вообще, но периодически заметно вздрагивал до отчётливо проступающих резким рельефом под кожей мышц и с силой стискивал пальцы Сэхуна с низким едва различимым стоном. Горячий, как печка. До потрескавшихся из-за внутреннего жара губ. Под водой кожа Чонина казалась оливковой. Сэхун не мог сдержать любопытство и постоянно косился на его бёдра, чем явно его смущал. Новый стон, дрожь и усилившаяся хватка заставили Сэхуна повернуться на левый бок и тронуть твёрдую скулу кончиками пальцев. Одними губами он спросил: "Чем тебе помочь?" Смотрел при этом Сэхун на губы Чонина и желал вновь почувствовать их. На себе. Собой. Если бы он мог, он постоянно тёрся бы шеей и собственными губами о губы Чонина. Его ключицы буквально молили, чтобы до них снизошли. Вот теми самыми губами. От сейчас и до навсегда. Чонин сжал его пальцы в ладони до откровенной боли, левую руку бросил на затылок и снизошёл губами до губ Сэхуна, что тоже было прекрасно. Через поцелуй Сэхун ощущал каждую новую волну удовольствия, что обрушивалась на Чонина, стонал вместе с ним всякий раз, как Чонин прихватывал его язык или губы зубами. У Сэхуна всё горело: шея ныла и пылала, губы плавились, на боках и спине он до сих пор чувствовал жгучие отпечатки пальцев Чонина. Тело совсем не слушалось и оставалось бесстыдно открытым, неудовлетворённым. Сэхун определённо хотел больше, чем получил, но знал, что напрасно. Про выдержку Чонина Чжэин не соврал. Да и Сэхун сам понимал, что Чонин прав. Они могли бы отпустить себя, если бы подготовились заранее, но не сейчас, когда всё получилось так внезапно. Если бы Чонин взял его сейчас, то узел был бы уже внутри Сэхуна, а волны множественных оргазмов — лучшая гарантия беременности. Ребёнок — тем более, ребёнок Чонина — Сэхуна не пугал. Пугала перспектива, что Сэхун вместе с ребёнком мог оказаться во власти дяди. Сначала Сэхун хотел убедиться, что дядя ничего не сделает и оставит его в покое. И сначала стоило хотя бы удержать место подле Чонина. Маленькое приключение в гроте, возможно, и внимания не заслуживало, но для Сэхуна оно прояснило многое. Он сейчас лежал рядом с Чонином и тонул в поцелуях, а ведь мог оказаться под Чонином и с узлом внутри. Быть может, будь на месте Чонина кто-то другой, Сэхуна и спрашивать бы не стали. А впрочем, почему "быть может"? Те альфы, которых Сэхун знал, так бы и поступили: подмяли бы, вставили, накачали спермой, а потом выкинули бы за дверь и интересоваться бы не захотели, залетел Сэхун или нет. По крайней мере, так поступил бы дядя. Сэхун собственными глазами видел нескольких беременных омег. Они приходили к дяде в офис и просили помочь хоть чем-то, просили хотя бы еды. Дядя их прогонял. Приказывал выкидывать за дверь, как бродячих собак. Дескать, откуда ему знать, с кем они животы нагуляли. Было противно. Пару раз Сэхун украдкой отдавал карманные деньги. Капля в море, но хоть что-то. Он сам без этих денег мог и обойтись, зато беременные омеги могли себе позволить кусок хлеба. Чонин ничем на дядю не походил. Совсем. Чонин вообще не походил ни на одного альфу, которых Сэхун встречал до него. Чонин был "невозможным". Всего лишь целовал Сэхуна и проводил пальцами по пылающей шее, но на самом деле крепко привязывал за сердце. К себе. Начинал с танцев, а продолжал поцелуями. И Сэхуну совсем не хотелось отвязывать сердце от Чонина, лишь бы Чонину оно было нужно. "Сэхун-и, я понимаю, что этот брак для тебя — вынужденная мера..." Не этот. Сэхун согласился бы, предложи ему помощь кто-то другой. Но согласился бы на фиктивный брак. Всё лучше, чем вернуться к дяде. Безусловно, официально Сэхуна вернули бы родителям, только родители плясали под дудку дяди. А дядя мечтал дорого продать невинность Сэхуна когда-нибудь и кому-нибудь. Если не в счёт красоты, то хотя бы в счёт родства с "хозяином квартала". Но с Чонином... С Чонином Сэхун хотел по-настоящему, а не ради игры на публику. Даже если бы потом Сэхуна вернули дяде, уже всё равно. Чонину Сэхун отдал бы всё, что у него было — от невинности до сердца и души. Вернуться к дяде Сэхун предпочитал пустым и ничего не стоящим — пусть удавится от бессилия и лопнет от злости, и ни гроша на Сэхуне не заработает. Сэхун заботливо отвёл влажную чёлку со лба Чонина и потёрся губами о подбородок. — Я рад, что предложение мне сделал именно ты. Даже если оно фальшивое, — прошептал он, поймав затуманенный взгляд. Океан изумления в обрамлении густых ресниц разливался с тягучей медлительностью и чарующей красотой, пока над ним не сомкнулись веки под музыку тихого стона, сплетённого с шумом бесконечного дождя. Сэхун провёл пальцами по острой линии нижней челюсти, огладил ладонью шею и остановил её на груди слева — над сердцем. Чтобы стучало в ладонь, пока пальцы другой руки терпко ныли от боли, потому что Чонин так их и не отпустил. Чонина хотелось трогать. Хотелось трогать так сильно, что у Сэхуна всё зудело и чесалось. Он держался только потому, что понимал: это всё из-за него, только из-за него. Чонин думал о нём, и потому мучился сейчас и терпел. Но трогать Чонина хотелось всё равно. Как будто руки Сэхуна специально придумали для того, чтобы прикасаться к Чонину. И Чонина придумали, чтобы он прикасался к Сэхуну. Раньше Сэхун видел пресловутые узлы на картинках в учебниках, и они пугали. В Чонине его ничто не пугало. В Чонине для него идеальным было всё. От прижавшихся к его шее губ до кончиков ногтей на пальцах ног. Дождь не закончился даже тогда, когда Чонина отпустило. Они выбрались из воды, приткнулись в углу, где было посуше, и приникли друг к другу, чтобы сохранить тепло. Чонин походил на грелку, но обнимал Сэхуна крепко, запретив ёрзать. "Жар" никуда не делся, но без провокаций Чонин хотя бы держался. Всего лишь смущал Сэхуна горячей твёрдостью, прижатой к животу, и тяжёлым дыханием, но держался. Сэхун жадно тянул носом смесь из запахов кедра и сандала, тихо лежал, обнимал Чонина и слушал шум дождя. — Ты сказал... — Как ты познакомился с ним? — торопливо спросил Сэхун, нутром почуяв, о чём хотел узнать Чонин. — С кем? — С твоим... омегой. Который был на фото. — Он был учителем танцев. В колледже, где я учился. — Как ты? — Почти. У нас можно было выбрать танцы в качестве учебного предмета, но я не выбирал. Мест не осталось на других профилях, и меня записали туда, где места были. — Это тебя расстроило? — Сэхун прикрыл глаза, упиваясь гладкостью горячей кожи под пальцами. — Тогда? Ещё как. При моей репутации танцы были чем-то вроде оскорбления. Директор после кучи прогулов меня притащил в класс за шкирку. Тогда я его и увидел. И увидел танцы по-настоящему. Всё увидел по-другому. Ну и всем, что у меня есть сейчас, я обязан ему, наверное. Ему хватило терпения возиться со мной и показывать весь мир под иным углом. Под тем углом, под которым я никогда не смотрел. — Плохо верится. Мне кажется, ты был всегда таким, какой сейчас. — Увы. Полицейские знали меня лучше, чем студенты колледжа и преподаватели. Дважды почти отправляли в исправительный центр. Чудом отмазали тогда. Второй раз за меня поручился Мин, и мне было жутко стыдно перед ним. — И ты перестал попадать в полицейский участок? — Если бы. Но попадал уже больше как свидетель или по ошибке. Я тогда был очень вспыльчивым. — Правда? — Сэхун уткнулся лбом в широкое плечо и улыбнулся. — Угу. Ну сам знаешь, как это бывает. Слово за слово — и пора тушить пожар. — Не-а, я не знаю. У меня обычно задница чувствительная на неприятности. В участок я попадал только по собственной воле, или когда мелкие лажали. Так-то я слишком хитрый, чтобы попадаться. — Ну да, ну да. Оно и видно. Махал ножом без причины недавно не ты ли? А ведь могли и полицию вызвать. — Ну... — Сэхун на минуту задумался над ответом. — Временами я тоже вспыльчивый. Чонин тихо засмеялся, уткнувшись носом ему в макушку. — Чонин? — М-м-м? Сэхун сглотнул и крепче вцепился руками. — Я тебе немножко нравлюсь? — Ты просто мастер выбирать время для вопросов, — хмыкнул Чонин. — Спроси через пару дней ещё раз, идёт? А то потом придумаешь себе, что я ответил тебе под "жаром", и начнёшь изводиться. — Я не... — В свете твоих недавних высказываний так и будет, я же знаю. — Каких высказываний? — Тех, в которых ты приписал мне вселенскую безгреховность, безграничную доброту, примерное сострадание и чёрт знает что ещё. Жду со дня на день просветления и становления Буддой. Буду высшим существом, которому чужды человеческие страсти и всё низменное. — Я не это имел в виду! — возмутился Сэхун и попытался вывернуться из объятий. — Тише, не вертись, а то вся моя светлая репутация окончательно пойдёт прахом, и Буддой я никогда не стану. Грехи перевесят. Сэхун чуть не заскулил от отчаяния. — О чём ты вообще? При чём тут Будда? Я ничего такого не говорил! Бред какой-то... — Мысли вслух. Спи, ладно? Альфа в "жаре" — худший собеседник из всех возможных. Мне сложно думать, Сэхун-и. Отвечать на вопросы — тоже. Ты слишком вкусно пахнешь. Сэхун послушно притих. Уже сообразил, что свалял дурака. В самом деле, кто же спрашивает о важном во время "жара"? Хотя ему простительно — Сэхун всего раз на собственной шкуре испытал "жар". Помнил, как торчал под холодным душем в ванной Чонина и думал о Чонине. Потому что Чонином в квартире пахло всё. От этого запаха он хотел лезть на стенку и выть. Тело постоянно ломало и крутило желаниями, которые Сэхун даже не осознавал толком. С этими мыслями Сэхун и уснул. К утру дождь так и не закончился, но уже хотя бы не лил стеной. Одежда, конечно же, не высохла, была влажной и неприятно липла к телу. Под дождём, впрочем, это не имело значения. К рыбацкому селению они шли дольше, чем предполагали, потому что ступать приходилось по раскисшей земле. Грязь и мокрая глина заставляли ноги предательски скользить. Оба шлёпались несколько раз и извазюкались как черти. Сэхун плюхался чаще и злился на себя. Ему хотя бы стояк в джинсах идти не мешал. Чонину вот мешал, но Чонин умудрялся сохранять равновесие даже тогда, когда это казалось невозможным. Вспахал землю раза три от силы. Чонин весело хохотал, помогая Сэхуну отлепить задницу от глины и принять вертикальное положение. — Прости, — повинился Сэхун, задев бедром колено Чонина и оставив на голубой ткани широкий жёлтый мазок. — Да ладно тебе. Нашу одежду уже не спасти. Стоит ли переживать из-за нового пятна? Селение тоже кисло под дождём. Все сидели по домам, так что Сэхун и Чонин прошли по пустой улочке и двинулись к спуску с холма. Сэхун уже предвкушал, как они на задницах съедут вниз и пересчитают ступени копчиками, но ожидания оказались обмануты. Ступени были сухими. Селение и вершину холма оплакивал дождь, а склон и дорога к городу нежились в солнечных лучах. И над головами у них висела радуга, которая будто бы делила небо пополам. — Ничего себе... — пробормотал Сэхун. Вертел головой и пытался привыкнуть к тому, что справа дождь, а слева — солнце. — Я же говорил, природная аномалия. Тут всегда так. Потом заливать дождями будет другую часть острова, а на этой будет солнечно. Если пойти дальше от берега, то в центре острова есть Чёртова Гора. Там идёшь вверх по склону, а перед тобой катится шарик. Вверх по склону, а не вниз. Никто не знает, почему. Природная аномалия. Быть может, потому и у меня "жар" по срокам сбился... Идём? Шагать по сухой земле выходило куда веселее, да и одежда подсыхала. Чонин носился сайгаком по кустам, накидывался на Сэхуна внезапно, подло щекотал и снова удирал в кусты. Вёл себя как ребёнок, хотя и понятно. "Жар" не давал о себе забыть; альфу переполняла энергия, и он направлял её в самое безопасное русло. Веселье схлынуло в одночасье у крыльца отеля. Сэхун резко остановился, будто на стену налетел, и вцепился пальцами в ладонь Чонина. Дыхание перехватило до боли в груди и рези в глазах. На ступенях сидел дядя Кёсу и сверлил Сэхуна мрачным взглядом из-под насупленных бровей. Приземистый и плечистый, нелепый в белом костюме и широкополой шляпе. Сэхун настороженно огляделся и пересчитал дядиных прихвостней. Пять штук. Им с Чонином за глаза и даже больше. Ну вот, труба. Добегались. — Нож с собой? — едва слышно уточнил Чонин, быстро сообразивший, что и к чему. — В правом заднем, — одними губами отозвался Сэхун. — Держи под рукой. Позволишь себя утащить — голову откручу. Тебе. Ты мой. Сэхун громко сглотнул и покосился на Чонина с недоверием. Но прямо сейчас Чонин — в перепачканной одежде и с холодным взглядом — ничем не напоминал альфу из параллельной вселенной. Он выглядел как альфа из вселенной Сэхуна. Дядя тяжело поднялся со ступеньки и небрежно отряхнул брюки. — Замуж восхотелось, потаскуха? Думаешь, избавился от меня, да? — Вы бы следили за языком и выбирали сло... — А тебя вообще никто не спрашивал. Завянь, барон, и стой смирно. — Завянуть стоит тебе, шестёрка. На короля не тянешь, хвост не дорос. Или намять тебе ту корму, что у тебя вместо черепа на шее болтается? Я не расслышал, какой страной ты правишь, кстати. Сортиром метр на метр? Ошалелыми глазами на Чонина пялились все, включая Сэхуна. И Сэхун не помнил, чтобы хоть кто-то рисковал говорить с дядей в таком тоне и такими словами. — Вали лопуха! Дальше всё пошло по привычному сценарию уличных драк. Пятёрка дядиных громил кинулась к Сэхуну и Чонину. Оба, не сговариваясь, опрокинули большие горшки с цветами, что украшали парапет. Загрохотало. Громил обдало цветами и комьями земли, а тяжёлые и массивные горшки перекрыли дорогу, мешая всем сразу ринуться на Чонина и сгрести Сэхуна. Сэхун подхватывал с плит комья земли и прицельно обстреливал громил, пока Чонин пытался угомонить самого проворного. Ногой в челюсть получилось убедительно, и громила ровненько улёгся поперёк прохода между горшками и парапетом — создал сложности рельефа для четвёрки оставшихся и дяди. Чонин ещё расстегнул у него ремень на брюках и стянул с неподвижного тела, чтобы потом метко хлестнуть пряжкой по заднице подобравшегося ближе остолопа. Тот заорал от боли и отплясал подальше, потирая ладонями пылающую задницу. Сэхун продолжал кучно лепить комьями в лица оставшейся тройке. Даже в дядю пару раз попал. Чонин тем временем перемахнул через первого пострадавшего и принялся танцевать. Ловко использовал ремень в качестве плети и отвешивал горячих, пока к нему не ломанулся разъярённый дядя. Как всегда, на самом интересном принесло полицейских. Сэхун только и успел увидеть, как дёрнулось вверх колено Чонина, а дядя вмиг обмяк, пристроив ладони лодочкой между ног, рухнул вниз и сгорбился. Лицо у него забавно побагровело при этом. Ну и тут всех повязали. Сэхуна запихнули в другой фургон, и пришлось ехать в участок в компании троицы дядиных громил, один из которых не мог сидеть ровно, а другой ещё не оклемался. Третий привалился спиной к дверце и не смотрел на Сэхуна вовсе. В участке Сэхуна продержали в приёмной в наручниках часа два, потом завели в кабинет, где у него всего лишь спросили имя, возраст и уточнили, является ли некий Ким Чонин его супругом по закону. Заодно вернули доставленные из отеля документы и предложили убираться на все четыре стороны. — А мой муж? — забеспокоился Сэхун. — Задержан за административное правонарушение в соответствии с сорок седьмой статьёй муниципального кодекса. По счастью, тяжких телесных ни у кого нет, поэтому мы можем выпустить его под залог, если вы внесёте нужную сумму. После он может погасить срок ареста, выплатив штраф самостоятельно и оплатив лечение пострадавших. — Но это я пострадавший! — возмутился Сэхун. — У дяди нет права опеки, а он пытался меня похитить. Это же преступление. — Но ведь не похитил же. Мы не можем арестовать его за несостоявшееся преступление. — А моего мужа арестовать вы можете, да? Он просто не позволил меня похитить! Полицейский устало покачал головой. — Слушай, парниша, у меня сегодня день безумный, а уже девять. Я два часа как должен дома быть, а не сидеть тут с тобой. Твой муж навешал гражданам. У нас даже отпечаток его кроссовки есть на челюсти пострадавшего. Хоть как крутись, но виноват. По закону. Так что или плати залог, или вали в отель, только не устраивай мне тут истерик. — Не буду. Я лучше вам участок подожгу к чёрту, чтобы было веселее. — Давай. Сидеть будешь в соседней камере. И будешь слать воздушные поцелуи муженьку через решётку тюремной почтой. Сэхун понуро поплёлся к выходу, потому что нужной суммы для залога при себе у него не было, конечно же, а снять деньги с карты Чонина без самого Чонина ему никто бы не позволил. Это означало, что Чонину придётся торчать в камере десять суток. Сэхун растерянно опустился на лавку у полицейского участка и вздохнул. Голова совсем не соображала, и он не знал, как ему быть. Разве что отловить дядю, приставить "бабочку" к горлу и потребовать денег для уплаты залога за Чонина. Дядя совершенно неожиданно нарисовался на крыльце участка в компании Чонина. Мрачно зыркнул на застывшего сусликом Сэхуна, прошагал мимо, тормознул такси и от души приложил дверцей напоследок. Сэхун непонимающе уставился на спустившегося с крыльца Чонина и вопросительно вскинул брови. — Отпустили под залог, — объяснил Чонин. — Твой дядя заплатил. — С какой это радости? — Дал ему разок по яйцам, — пожал плечами Чонин, запрокинул голову и потянулся, сыто улыбаясь, как кот, что мышку слопал. — Он больше на тебя не претендует, потому расслабься. Сказал, что ты в надёжных руках, потому он спокоен и отстал. Сэхун недоверчиво помотал головой и осмотрел Чонина с подозрением. Похоже, Чонин дяде не только по яйцам врезал, но ещё и что-то прищемил. Убедительно так прищемил, если дядя не только залог внёс, но и от Сэхуна всерьёз отцепился. — Не смотри так, — рассмеялся Чонин. — Ну правда, ничего я ему не сделал, просто поговорили в присутствии полицейских. И я был очень убедительным. Он пообещал, что к тебе больше лезть не будет. Пошли уже, Сэхун-и, я голодный. И спать хочу. И горячей водички бы. — Может, и спинку потереть? — И спинку потереть, — тут же кивнул Чонин, ухватил Сэхуна за запястье и поволок за собой. Ещё час они плелись практически через весь город, потому что денег на такси при себе не было. В номер ввалились без сил, но Сэхун не стал возражать, чтобы Чонин пошёл в ванную первым — от него ощутимо несло каталажкой, а Сэхун этот запах не переваривал. Даже в сочетании с кедром и сандалом. Пока Чонин торчал в ванной, Сэхун кое-как дополз до вещей и порылся в них. Нашёл заветную баночку, вытряхнул капсулу и проглотил без воды. Потом достал купленный Чжэином комплектик, поразмыслил и сунул обратно. К чёрту комплектик. Сэхун хотел губы Чонина на собственной коже, а тряпки только мешали. Если уж соблазнять, то натурой, а не рюшечками. К тому же, теперь Сэхун окончательно убедился, что рюшечки будут мимо кассы, потому что Чонин на самом деле знал мир Сэхуна. Без рюшечек будет просто честно. Если Сэхун нравился Чонину, то хватит того, что есть. Ну а если не нравился, то и рюшечки не помогут. После душа оба старательно возводили посреди кровати баррикаду из всех подушек, что удалось найти в номере. Потом Сэхун тихо лежал в полумраке и строил коварные планы на утро. Сунул руку под подушку и тронул пальцами бок баночки с капсулами. Тело гудело от усталости, но собственное коварство мешало уснуть. Сэхун повернул голову и беззвучно выругался. Баррикада получилась высокой, потому разглядеть Чонина на другой половине кровати не выходило. Сэхун аккуратно ухватил двумя пальцами одну из подушек, вытянул из мягкой стенки и скинул на пол. Подумал немного, потом ухватил другую подушку и тоже скинул на пол. С чувством выполненного долга выдохнул и улёгся на спине. Таращился в потолок, пока не отрубился. Проснулся Сэхун уже привычно — подушкой для Чонина. От баррикады не осталось и воспоминаний. Даже простыни куда-то подевались, и они с Чонином спали так. Сэхун осторожно извернулся, нашарил баночку и выцарапал из неё капсулу, чтобы проглотить её и перейти к коварному плану. Тут вот возникла накладка, потому что Чонин так удобно устроился, что будить его было бы кощунством. Чонин сонно вздохнул, облизнул губы и потёрся щекой о грудь Сэхуна. Немного повертелся и закинул ногу на Сэхуна, пощекотав бедро густой шёрсткой на голени. Сэхун осторожно прикоснулся пальцами к взлохмаченным волосам, нарисовал невидимую линию на скуле и погладил под подбородком, даже пощекотал. Чонин невнятно муркнул и сдвинул голову Сэхуну на плечо. Пришлось повторить трюк со щекоткой, чтобы голова Чонина оказалась на простыне рядом. И чтобы можно было дотянуться губами до полных губ и поцеловать. Сэхун от души надеялся, что этого хватит, потому что в бедро ему упиралось твёрдое и горячее. "Жар" ещё не прошёл. — Что ты делаешь? — пробормотал Чонин после поцелуя, хотя глаза так и не открыл. — А на что это похоже? — Вряд ли ответ... — Я тебя умоляю! Чонин! — Сэхун сердито пихнул Чонина в плечо. — Ты невыносимый упёртый ... — Я знаю. — Чонин вздохнул и открыл глаза. — Но это... — Я принял меры. Доктор просветил. Что не так? Если ты меня не хочешь, то так и скажи. Хватит мне пудрить мозги. — Сэхун с раздражением приподнялся на локте и уставился на Чонина одновременно с возмущением и обидой. Коварный план не работал, и Сэхун не знал, что ещё ему сделать, чтобы переупрямить Чонина. — Я очень надеялся, что ты всё-таки не любому омеге предложил бы брак во спасение. Желательно, чтобы вообще не предлагал. Ну, кроме меня. И вообще, ты прав, конечно, никто мне больше и не предлагал. И может, я согласился бы, но предложил именно ты, и я хотел, чтобы... то есть... Чёрт! Хватит лыбиться! Я понимаю, что ты привык к таким омегам, как тот прохиндей, что лез к тебе недавно, но я его прогнал. Вряд ли из меня вообще выйдет толк и напудренная болонка. Наверное, я совсем на него не похож, поэтому... Сэхун умолк, потому что Чонин утопил его в поцелуе и свалил на кровать — спиной на простыню. Смуглые пальцы зарылись в его волосы и заставили подставить под жгучие губы открытое горло. — К чёрту болонку... Я тебя хочу, а не болонку. — Ну бери тогда, сколько мне ждать ещё? — выдохнул Сэхун, дёрнув Чонина за плечи. Тот свалился на него, вжав своей тяжестью в перину. — Эти твои... дурацкие манеры и... Наверное, это было неправильно, но Сэхун царапался и кусался, и пытался вывернуться из-под Чонина, только всё больше утопал в перине вместо этого и всё чаще подставлял шею и ключицы под поцелуи. Немножко боялся и дрожал, но успокоился, ощутив внутри себя палец. Это казалось знакомым и не пугало, пока осознание, что он в самом деле полностью открыт для Чонина, перестало смущать. Тогда Сэхун доверчиво обхватил гибкое тело ногами и обнял Чонина за шею. Напряжённо всматривался в резкие черты, прерывисто дышал и нервно облизывал губы. Между ягодицами скользнули пальцы, и Сэхун зажмурился, едва округлая головка коснулась подрагивающих мышц входа. Плавное тягучее движение заставило Сэхуна забыть о вдохе и просунуть руку между влажными от пота телами, чтобы пальцами обхватить толстый ствол. Он откровенно поторапливал Чонина, но стыдно не было. Вообще стыдно не было, пусть Сэхун и хотел Чонина до безумия, и наговорил столько всего, сколько ни один нормальный омега в жизни альфе не сказал бы. Сэхун всем сердцем желал сейчас трогать Чонина и забирать его себе. И никому-никому больше... Чонин прижался к его губам, настойчиво отвёл руку и медленно вошёл до конца, заполнив целиком горячим и твёрдым. До сладкого напряжения, тянущей истомы и внутреннего трепета. Сэхун чувствовал его в себе и пытался дышать поцелуем. Даже не верилось, что наконец-то... — Ты улыбаешься. — Сэхун ловил эти слова губами, чувствовал их на губах собственных теплом и нежностью. — Точно так же... как тогда... когда ты танцевал... со мной в первый... раз... Волнующим сандалом — прямо в лёгкие. И слезами под веками от нестерпимого жара внутри. Жара, у которого был пульс. Как у сердца. — Я люблю танцевать... — Глаза в глаза — сквозь влажную дымку, чтобы ловить яркие искорки под густыми ресницами. — Я люблю... тебя. Глупые слова, но Сэхун лучшего времени не нашёл. Ему просто так хотелось вывалить эти слова на Чонина, что сил терпеть не осталось. Вывалил. Пусть теперь Чонин с ними что-нибудь делает. Складывает столбиком, например, или пирамидкой. Или пусть выбросит — уже неважно. Сэхун мог лишь вскинуть бёдра, чтобы стать ещё ближе. Вот он это и сделал. Гортанно застонал от плавного толчка и запрокинул голову. Выгнулся, подался грудью к Чонину, чтобы упереться в перину затылком и отдать шею на растерзание горячим и жадным губам. Потому что для них — вся его кожа, каждый кусочек. Потому что это его личное "невозможно", его личный учитель танцев, его личный Ким Чонин и его личный муж по документам. А где-то валялась "бабочка" для всех недовольных. Частыми выдохами по горлу, ладонью по внутренней стороне бедра. Горячие пальцы скользили по коже, размазывая тёплые капли. — Весь мокрый... Сэхун сжал зубы и напомнил себе, что он в группе самых вредных студентов, потому краснеть ему не пристало. Не пристало, даже если он предательски течёт от близости Чонина. — Это я просто таю, — с трудом выдохнул Сэхун и притянул Чонина за шею к себе, чтобы заткнуть к чёрту поцелуем. А то будет тут умничать в такой миг и озвучивать очевидное, скотина... "Скотина" ответил на поцелуй с энтузиазмом, нагло развалился на Сэхуне и огладил разведённые бёдра. Потёрся губами о подбородок, лизнул в уголок рта и резко толкнулся, выбив из Сэхуна короткий стон. Стоны звучали всё чаще и, наверное, были слышны даже в коридоре. Ладно, неважно, они молодожёны, у них первая брачная ночь. Или утро. Какая разница? Горячие ладони то сжимали ягодицы Сэхуна, то гладили, притягивали ближе к узким бёдрам. Если и ускользали, то ненадолго, чтобы вновь вернуться - смять и погладить. Сэхун нашарил руками перекладину в изголовье кровати и ухватился, чтобы заполучить точку опоры. Выгнулся и качнул бёдрами навстречу очередному толчку. Получилось настолько мощно, что сил не хватило даже на стон. Сэхун мог лишь немо хватать ртом воздух. Но это не помешало ему повторить. Он чувствовал движение внутри, чувствовал твёрдые бёдра, прижимавшиеся к ягодицам, жар под кожей и сумасшедший стук в висках. Воздуха отчаянно не хватало, но это казалось блаженством. Каждый толчок приносил за собой волну удовольствия и выгибал тело Сэхуна без его позволения. Хриплое дыхание возле уха. И шершавыми губами по щеке. Чтобы снова кожа к коже. Чонин походил на персональный прибой Сэхуна: бился в него, лизал поцелуями и кончиком языка, глубоко входил, чтобы вновь отхлынуть и ударить с новой силой. Доводил до безумия. Обтачивал собой, шлифовал, разглаживал и превращал в совершенство. Сэхун не помнил наверняка, но, кажется, он кричал, когда содрогался под тяжестью Чонина и задыхался от чувства нарастающей заполненности. В самом деле таял, пока внутри набухал узел, растягивал эластичные стенки и соединял их с Чонином намертво на несколько бесконечно долгих часов, окрашенных во все цвета непрерывно повторяющегося блаженства. Они вместе дрожали от каждого прикосновения и поцелуя, тяжело дышали в такт, одновременно задыхались и срывались на стоны. Сэхун полосовал плечи и спину Чонина, а Чонин искал губами личную нирвану на шее и ключицах Сэхуна. Наверное, от этого можно было умереть, потому что слишком. И Сэхун непременно умер бы, если бы всё-таки не отпустило вовремя, когда он был почти на последнем издыхании. Когда Чонин отстранился и рухнул на влажную простыню рядом, Сэхун чуть не взвыл в голос, настолько было пусто без Чонина внутри и без его ладоней на ягодицах. Вымотанное тело молило об отдыхе и капле покоя, но недавняя тяжесть Чонина превратилась в необходимость. Чонин будто мысли прочитал и лениво закинул на Сэхуна меховую ногу, потом и за пояс рукой обхватил, притянув ближе к себе и тронув губами мочку. — Сэхун-и... Сэхун прижал к полным губам дрожащие пальцы и из последних сил покачал головой. Он всё ещё слышал и чувствовал прибой. Всё ещё был там, где существовали только двое, и не хотел отпускать даже тени. Сэхун молча погладил губы Чонина кончиками пальцев, обнял и прильнул всем телом, чтобы прижаться щекой к горячей шее и выпасть из реальности ещё ненадолго. Он хотел эту сказку себе. В свою реальность. И даже если Чонин после его прогонит, уже не страшно вернуться, потому что он — настоящий — останется на губах Чонина. Навсегда. Уже не стереть и не вытравить — их запахи смешались.