×××
— На твоём месте я бы не стал этого делать. Громкий и неожиданно властный голос останавливает Чанёля, уже ухватившегося за трос и приготовившегося прыгать с мостков в своё хлипкое судёнышко, болтающееся на волнах рядом. Контрабандист резко оборачивается, практически теряя равновесие, но в последний момент успевает отклониться обратно. Штага, прикреплённая к рее, увы, безвозвратно отлетает из рук в сторону, лишая его возможности безопасно покинуть корабль, и Пак чертыхается: незаметно улизнуть не получится. Подельник на лодке тотчас прикрывается брезентом и старается не отсвечивать, упорно делая вид, что Чанёль пошёл на дело один. На пустую доселе палубу вываливается вся команда, словно специально караулившая это мгновение. И как только унюхали, разбойники? Ведь расчёт на предрассветные четыре утра был верный и снотворное дежурному не просроченное. Ироды, мешающие спокойно работать! А ведь Пак побоялся разоблачения и даже дорогой пистолет с собой на дело не взял, ограничившись любимой, но не столь заметной саблей. И всё ради того, чтобы вчера на построении и отшвартовке не сильно отличаться от остальной команды. Даже лицо в саже измазывает и выливает себе за шиворот дорогущую бутылку местного забористого пойла. Овчинка стоит выделки: «благоухает» Пак теперь так же, как и вся команда пиратов. Амбре вокруг стоит знатное — воняет отовсюду, и зайца-контрабандиста на корабле действительно не отличить от остальных. Хотя в том полувялом и полупохмельном состоянии экипаж не только Чанёля не заметит, он и Кракена пропустит, вздумайся тому специально восстать из древних легенд и начать крушить всё вокруг. И вот теперь, когда идеальный план — маскировка, проникновение и похищение артефакта, — проходит без сучка без задоринки, и остаётся только по-тихому покинуть место преступления, беспощадная сука Фортуна поворачивается к Чанёлю спиной, спешно оголяется и ехидно демонстрирует большую волосатую пятую точку, от которой уже практически веет грядущими неприятностями. Пак прикидывает свои шансы на спасение и теребит кольцо на пальце — тоже артефакт удачи, как и свистнутая пиратская святыня, только уже воровской. Великолепный Крадущийся полагается в своих планах не только на чётко выверенные пункты, но и отводит немалую долю на столь ненадёжную двоякую переменную. Переменную, которая в мгновение ока может выйти тебе боком. «Богиня Удачи, помоги своему рабу! Ты же знаешь: отслужу! Любую вещь достану и храму твоему пожертвую! Только отведи беду! Не дай сгинуть сегодня в этой заварушке! Дай выжить и навариться на этом деле!» Но Судьба, фривольно подмигивая, даже и не думает посылать что-нибудь вроде всеобщего кашля, чтобы Чанёль мог беспрепятственно сбежать, нет. Богиня Удачи, казалось, меняет приоритеты, заявляет, что «белое» — это «чёрное», и ставит шах и мат собственному королю. Команда довольно переглядывается, видно считая, что вор пойман с поличным и улизнуть теперь ему не удастся. Чёрт! В чём-то они, конечно, правы, чтоб их всех морская бездна поглотила! Но сдаваться без боя или хотя бы попытки Чанёль не собирается. Только бы выбраться отсюда без особых потерь! Пятьсот мунов от великодушного китайского господина, которой нанял Чанёля специально ограбить именно это судно, знаете ли, на дороге не валяются. Впрочем, голова, держащаяся на шее, и тело, не прошитое пулями, Чанёлю так же дороги, как и неслыханно щедрое предложение заморского заказчика. На эти деньги можно купить себе добротный домишко и на всё оставшееся время забыть о своём ремесле, просто наслаждаясь жизнью. Некоторые непрезентабельные и всё ещё дурнопахнущие субъекты успевают достать ружья и наводят прицелы на Чанёля и его небольшое судно, бултыхающееся в непосредственной близости от корабля. Подельник под брезентом на удивление тих, но эти вояки-вне-закона, видать, секут фишку и жопой чуют, что контрабандист-де с сообщником. А у подельника, собственно говоря, кроме того самого дорогого пистолета, имеется ещё и небольшая пушка, позволяющая пробить несколько серьёзных дырок в ветхом пиратском корабле, который уже не защищён магией талисмана. Стоит воздать должное ловким рукам Пака: Пиратская удача, выглядящая как полузолотой полупрозрачный шар, размером с кулак, теперь надёжно упакована в мешок, который ещё более надёжно прикреплен к левой руке Чанёля. Удачи у корсаров должно было поубавиться, а у ловкача, соответственно, прибавиться. («Только вот что-то не особо заметно», — Чанёль позволяет себе на секунду отвлечься). Но сообщник либо спит, либо боится причинить вред самому Чанёлю, либо планирует уйти из заварушки в одиночку, поэтому спасительных выстрелов из пушки, вполне способной потопить большой корабль, не слышно. Пак матерится сквозь зубы и одаривает собравшихся восхитительной улыбкой… Которую, правда, никто не видит, так как разбойничья морда лихача прикрыта чёрным платком, а шевелюра надёжно спрятана под шапкой. Выдают знаменитого вора и контрабандиста Крадущегося только уши, но мало ли этих ушей в подлунном мире? Главное, выбраться относительно не узнанным (по крайней мере, реальную личность желательно не светить) и успеть отплыть на противоположный берег. Ведь на том берегу другая страна, другие законы и щедрый китайский господин, обещавший ещё пятьсот монет сверху, если товар ему доставят к сегодняшнему полудню. Но команда корабля, кажется, совершенно не хочет быть облапошенной и категорически не желает терять свой талисман и удачу, поэтому Пак уповает на собственное везение и неординарное мышление. Гхм! Ну ладно! После таких вывертов мадам Фотуны он предпочитает надеяться только на собственные нетривиальные идеи. Выигрывая время, Чанёль достаёт саблю и решительно направляет её на единственного смелого матроса, который стоит к нему ближе всех. Коротышка в мятой рубахе и с тяжёлым взглядом прищурено рассматривает направленное на него острие оружия. Малыш, по виду только что вылезший из колыбели, — про таких обычно говорят молоко на губах не обсохло, — смотрит как-то враждебно, исказив детское личико в странной гримасе. Но Паку возраст неприятеля только на руку. Если противник заведомо слабее — это уже хорошо: больше шансов унести голову на плечах. Хотя, конечно, в перспективе всё ещё виднеется вариант пойти на дно кормом для акул, так как в команде пиратов гораздо больше человек, чем Чанёль сможет уложить, не погибнув при этом сам. Но это уже лирика, а на заданиях Пак не думает о грустном. — Нежелательно, — сипло выговаривает будущий противник, опасно сузив глаза, отчего залёгшие под ними тени придают ему ужасающий вид. — Что нежелательно, малыш? — смеётся Чанёль, примеряя саблю к сражению и одновременно поигрывая мешком с ценной святыней. Вся команда корабля завороженно смотрит, не решаясь ни приблизиться, ни что-нибудь вякнуть. Потерять свой корабельный талисман на морском дне, — а ведь при малейшей опасности Чанёль выкинет эту магическую штуковину в воду не раздумывая, — никто не хочет. Семь лет неудач, только потому что они дернулись не вовремя, пиратам не нужны. Сфера «Пиратская удача» — это определенный священный предмет. Что-то вроде дани старинной традиции, которую соблюдали все выходящие в море — от королевских кораблей и пиратских посудин до прохудившихся рыбацких лодок и детских игровых плотов. На каждом корабле был свой артефакт-талисман. У военных — статуэтка орудия: пушки или тарана; у торговых — какая-нибудь безделушка, отлитая из золота и заряженная в храме денежной энергией, или набор монет, переплавленных в слиток. Королевские корабли с политической и дипломатической миссией возили с собой печать Его Величества, что, собственно говоря, и узаконивало все их решения. Простолюдины и рыбаки могли брать себе в помощь доски от старинных кораблей, позолоченные крючки и огромные скелеты рыб. Потеря священного артефакта считалась плохим знаком сродни пропаже талисмана или амулета и действительно приносила беды и неудачу тем, кто умудрялся каким-то образом его проворонить. Злые языки поговаривали, что удача уходила не только на семь лет, а на все семьдесят семь, если за обозначенный срок не суметь добыть себе новый или не успеть вернуть старый артефакт. — Нежелательно направлять на меня лезвие, — так же спокойно поясняет матрос и мрачнеет взглядом ещё больше. За его спиной сгущаются тучи и кто-то из команды перебрасывает ему рапиру. Тот ловит машинально, не оборачиваясь и не отводя пронзительного взгляда от Чанёля. Пак сглатывает, понимая, что к нему отправили не просто пухлощёкого юнгу, а кого-то пострашнее. Но коротышка хоть и выглядит как сын Сатаны, Чанёлю от этого ни горячо, ни холодно. Пираты никогда и не представляли из себя утонченных аристократов. Их рожи сравнимы скорее с отрыжкой Горгоны и бородавками Кракена, поэтому этот практически милый сын Сатаны на их фоне не шибко впечатляет. Чанёль делает изящный выверт саблей — призыв драться один на один и честно — всё ещё тянет время, дожидаясь идей от собственного разума. Команда корабля хоть и пираты, но даже у пиратов есть понятие о чести. По крайней мере, он краем глаза видит, как соглашается и кивает весь экипаж, и его противник подтверждает выбор Пака ещё одним грациозным движением своего оружия. — En garde! — рыкает пацан и первым нападает на Чанёля. Контрабандист охает, перехватывает саблю понадежнее и отражает неслабый удар, всё ещё сохраняя позиции. Он стоит на палубе перед доской, откуда, держась за канат, собирается прыгать, но пока не спешит покидать облюбованное место, хотя верёвка, на которую он рассчитывал, болтается где-то на другой стороне палубы. Но низкорослый черноволосый ребёнок категорически против топтания на одном месте и в один прекрасный момент заставляет Чанёля поддаться азарту битвы и перестать только защищаться, охраняя выбранные позиции. Пак уходит в нападение, ожесточённо разрубая рапирой воздух. Звон металла, яркие искры, причудливый танец выпадов и летающих по воле хозяев клинков. Лезвия то и дело отражают вспыхнувшее за спинами команды солнце — светило медленно выползает из-за горизонта, ленивыми лучами-щупальцами освещая округу. Для дуэлянтов оно является ещё одним способом дезориентации противника. Чанёль, не стесняясь слепит оппонента, дерзко нападая, и умудряется даже слегка оцарапать тому руку, вывернув лезвие под невозможным углом. Разум заходится в крике, мол, «Все это видели? Ибо я отказываюсь это повторять!», но юркий ребёнок своей травмы практически не замечает, что тотчас обесценивает маленькую победу контрабандиста. Подножка, осечка, режущий удар — если бы противник так мастерски не отбивал все его выпады, то голова этого славного молокососа уже катилась бы по палубе. Но искусство боя пиратик явно изучал на практике: все удары блокируются, свои собственные он наносит с таким же безумным энтузиазмом, как и подхвативший азарт Чанёль. Матрос кружит по палубе, не стесняясь применять некоторые приёмы, находящиеся на грани дозволенного — швырнуть под ноги бочку, пнуть подошвой сапога, взобраться на лестницу для лучшего замаха, а потом долго с неё спускаться, обрушивая на оппонента череду сильных ударов, но в принципе дерётся довольно честно, даже для пирата. В какой-то момент Чанёль понимает, что начинает выдыхаться. Движения становятся более топорными, всё чаще удары улетают в молоко — рубить воздух то ещё занятие; ноги заплетаются — причудливый танец и ритм противника затягивает и выпутаться из него не представляется возможным. Пак ощущает себя загипнотизированным шейхом, которого покорили прелести юной танцовщицы-наложницы. Вот только у танцовщицы литые мышцы, короткий ёжик волос и опасная сталь в руках. Чувствуя, что безнадежно проигрывает, Чанёль с отчаянной злостью швыряет саблю вперед, навстречу открытой груди одного из наблюдающих от команды позади противника, и одновременно бросается следом, предполагая, что умелец-пират захочет защитить своего сотоварища и попытается хотя бы отбить летящую смерть. Да, совершенно бесчестный приём, но что ещё ему остается, когда битва принимает столь удручающий для него оборот? На самом деле Пак лелеет надежду ударить по голове надоевшего юнца той самой «Пиратской удачей», что до сих пор лежит в мешочке, прикреплённом на левой руке, схватить-таки трос, который аккурат висит рядом, разбежаться и, пользуясь неразберихой, свалить к чёртовой матери с этой посудины. Несколько быстрых пушечных выстрелов, произведённых подельником из их лодки, и корабль потихоньку пойдёт ко дну, матросов будет заботить собственное выживание, и про вора Крадущегося они забудут. Прекрасный план, только вот много всего в нём зависит от удачи, а Фортуна уже сегодня показала, что она тётка нравная, и прежнего снисходительного отношения Чанёлю ждать ещё как минимум лет семь. Но пират, казалось, и не устал вовсе. Летящий в члена экипажа клинок легко отбивает, под удар «Удачей» благополучно не попадает, путь к спасительной верёвке отрезает… и у Чанёля больше нет никаких идей по спасению. Конец. Это конец. Разоружённый по собственной глупости Пак стискивает кулаки и зубы. Жмурится. Прислушивается к своему сердцебиению и дыханию. Медленно поднимает обе руки вверх, сдаваясь более сильному, более удачливому противнику. Не думает — мыслей нет. Даже изящный витиеватый трёхэтажный мат на несколько мгновений затихает в голове. Смерть — вот она, рядышком ходит, постукивая каблуками. Какая разница секундой раньше или позже? Имеет ли смысл подводить итоги жизни или ловкий металл оборвёт рассуждения на середине и всё мгновенно потеряет значение? Чанёль по-прежнему не думает. В шоковом состоянии после собственного поражения он лишь лениво подмечает происходящее вокруг. Мгновенно окружившая его толпа смотрит кровожадно и дико, но для Пака они все смазываются, теряют чёткость, превращаются в фон, наравне с яркой бликующей поверхностью бескрайнего моря. Звуки тоже приглушаются, и поверженному контрабандисту вместо обыденной речи чудится иноземный говор и шелест волн, сплетённые в единую какофонию. Противник ловко срезает с его поднятых рук мешок с украденным имуществом и передает святыню кому-то ещё. Торопливый топот ног по немытым доскам палубы означает, что несколько человек отделяются от общей массы и с невероятным трепетом и почтением уносят «Пиратскую удачу» на её законное место. Судя по запаху, столь внезапно шебанувшему в нос, совсем рядом возникают ещё двое плечистых мужиков («Матросик-юнец так противно не пах, даже когда обливался по́том», — потрясено анализирует Чанёль, вообще не понимая с чего вдруг эта мысль пришла ему в голову). Мужики выслушивают какую-то гневную отповедь от победившего матроса и стискивают по бокам Пака, не давая шевельнуться. Прилетевшая из ниоткуда оплеуха, а в след за ней опрокинутое на голову ведро с водой вырывают Чанёля из транса, заставляя прийти в себя и очнуться. Ситуация вокруг радует мало: с него уже успели стащить шапку и платок, прикрывающий лицо, частично отмыли от сажи двумя размашистыми движениями половой тряпки по морде и теперь смотрят почти восторженно — будто самого Короля ограбили и улизнули. И только тот самый безусый юнец прожигает в нём дырку своим взглядом, отчего у контрабандиста трепещет сердце и подрагивают коленки. Шепоток команды нарастает. По ушам («Хо-хо! Да я знаменит!») пираты узнают-таки в нём живую легенду, великолепного вора этой эпохи, — Крадущегося. Видать, уже не столь великолепного, раз его смогла захватить кучка нечёсаных мужланов с ребёнком в авангарде, и, вероятно, уже не совсем живого — вряд ли его теперь отпустят с почестями. Скорее, разрешат в последний раз прогуляться по доске да помашут вслед платочками, как сопливые барышни, отдавая дань уходящей эпохе старой воровской школы. В общем, в живых его явно не оставят. Будь Чанёль на их месте, то точно бы прибил бы себя от греха подальше. Оставлять столь неоднозначного противника в живых — это, считай, обеспечить себя пожизненным врагом — Чанёль бы точно мстил за своё поражение и неудачу по-чёрному и не брезговал бы никакими методами, восстанавливая свою запятнанную репутацию. Но — о, чудо! — то ли пираты идиоты, то ли блаженные, но пистолет к виску Пака никто не приставляет, к доске не гонят, мылом верёвку, прикрепленную к рее, не натирают. И вообще ведут себя странно: подхватывают под белы рученьки и почти нежно уводят в трюм под всеобщий шепоток и прорезавшийся мат в голове контрабандиста. Чанёль ничего не понимает, но и спросить тоже не может. Какой глупец будет объяснять пленному, что его ждёт? Может, у них убивают на закате? Или сегодня в календаре день без убийств? Или они решили его сдать гвардии королевских охранников, получить выкуп и собственное прощение? Ведь внезапно! — его не убивают на месте при поражении. Дважды внезапно! — кажется, его вообще сегодня не собираются убивать. Капитана судна нигде не видно, а под восторженный шепоток о каком-то господине Кёнсу пираты напрочь забывают о пойманном воре — лениво сажают в камеру в трюме, запирают клетку на пару оборотов да опускаются рядом на бочки играть в карты. И всё это под несмолкающую фееричную дискуссию об умельце До Кёнсу. Пак вдруг решается побиться головой о какую-нибудь поверхность — условно вертикальной поверхностью выступают скошенные доски трюма, ведь остальные три стены — это металлические прутья его тюрьмы. Это ж надо было так попасть! Хорошо хоть с собой имеется набор отмычек, как раз на такой случай. Если, чисто гипотетически, дождаться ночи и относительной всеобщей тишины и спокойствия, вскрыть клетку и рвануть отсюда на шлюпке, то плевать на репутацию и взятый заказ от китайского господина. Главное, подальше ноги унести и голову со знаменитыми ушами тоже. Спустя минут десять после заточения (и двух баек о До Кёнсу и славном капитане корабля) в соседнюю камеру пихают его подельника. Чанёлю бы его пожалеть, ну или порадоваться, что теперь он может поговорить с другом, но внутри только жесткое злое удовлетворение, что-то вроде «накуси-вкуси, паскуда, не я один тут буду гнить». Торжественно печальный и трогательный подельник матерится сквозь зубы и успевает трижды пройтись по родословной каждого находящегося в трюме охранника, а по Чанёлевской даже пять раз, поэтому Пак вообще не горит желанием разговаривать с кем-либо. Но надолго их не оставляют. Чанёль от нечего делать начинает считать секунды и вдохи подельника между гневными тирадами, но со счётом у контрабандиста не очень, и где-то на пятидесяти он сбивается. Послав всё к черту до вечера, Пак оседает на пол и прикрывает глаза, предполагая немного поспать. В любом случае если его будут вытаскивать из клетки, он это услышит. Поэтому грозный топот ног и резкий приказ почти над ухом являются для него неожиданностью — оказывается, он всё же задремал. — Раздевайтесь! Тот самый победивший его коротышка-юнга-матрос — а хрен знает, кто он такой вообще — смотрит гневно, озлобленным господином на провинившегося раба. — Что, прости? — Пак продирает глаза и душераздирающе зевает. Нервы и эмоции после сражения как-то поутихают и притупляются, и Чанёль вновь чувствует себя безбашенным любимчиком Фотруны. Появившийся из ниоткуда оптимизм и хорошее настроение вновь заставляют сердце предвкушающе биться в ожидании новых вывертов Судьбы. — Раздевайтесь! — снова повторяет безымянный пират, становясь фертом. — Теперь, когда мои люди узнали в тебе знаменитого вора Крадущегося, а ты это подтвердил, мы просто обязаны подстраховаться. Снимайте всё. Всю одежду и нижнее бельё. И ты тоже, — победивший матрос указывает жестом на подельника и лицом просто-таки вопит о том, чтобы тот поторапливался. Сообщник хочет что-то сказать, может, возразить, а может, имя своё обозначить, ведь неприятно, когда к тебе обращаются «эй, ты!», но отчего-то никого не интересует, что тот хочет сообщить, и свирепый парнишка, не меняя позы, так же грубо затыкает и его. — Кто-то что-то не понял? Мне пояснить по-плохому? — парень опасно прищуривает глаза и достаёт из-за спины пистолет. — Ты хоть знаешь как им пользоваться, малыш? — хмыкает бесстрашный контрабандист, но пролетевшая буквально в пяти сантиметрах от знаменитых ушей пуля резко меняет Чанёлевкое отношение к ситуации. Вор сглатывает и спешно развязывает завязки на брюках, в душе́ обливаясь горючими слезами. Если ничто из вещей нельзя будет оставить при себе, то прости-прощай набор отмычек, что зашит в специальном кармане трусов. И простите-прощайте лелеемые шансы на побег. До свидания, воля и жизнь, мне было с вами хорошо. Комок тряпья падает в середину камеры — Чанёль разгибается, давая всем вдоволь насмотреться на его великолепное тело, и всем видом показывает, что собирается частично бойкотировать чьи-то глупые приказы. Но молокосос не гнушается войти в камеру, поднять одежду с соломенного пола и швырнуть в лицо Чанёлю обычную рубаху. — С большим удовольствием оставил бы тебя здесь раздетым, — мурчит он Паку на ухо, пока цепкая рука сдавливает его шею, наклоняя на себя. Воздуха категорически не хватает, лицо принимает багрово-красный оттенок, сердце колотится как сумасшедшее, с потрохами выдавая страх и волнение. Коротыш-мучитель удовлетворённо хмыкает и отпускает вора, давая тому возможность отшатнуться и по-новому насладиться обычным воздухом и прелестью не перекрытого дыхания. За время восстановления естественного сердцебиения стражники шерстят одежду пленников и находят-таки набор отмычек. И пару лезвий и кинжалов, спрятанных у сообщника за пазухой. Парнишка одобрительно кивает, когда его охранники находят вышесказанные предметы, и сияет словно начищенный золотой — ведь теперь пленникам никак не выбраться. От случайностей никто не застрахован, но теперь с бо́льшей вероятностью они не смогут сбежать. Матрос жадно пожирает глазами смущённо одевающегося Чанёля, окидывает его напоследок жарким взглядом и еле слышно обещает ещё вернуться. Пак сглатывает, впервые ощущая себя беспомощной жертвой могучего насильника, и с трудом подавляет желание прикрыть себя ещё и руками. Спокойно-липкий цепко-пронзительный взгляд бывшего противника пробирает до дрожи, вызывая какое-то противоестественное волнение и совсем чуть-чуть возбуждение. Добротная льняная рубашка ощущается тюремной робой, а холодок, ползущий по босым ногам, неприятно колет кожу. Наконец-то в полной мере осознавая ситуацию, в которую он попал, Чанёль оседает на пол и начинает витиевато материться вслух.×××
— Почему я? Почему именно для этого? — Пак брыкается, пока его со всей возможной осторожностью и почестью, если такое применимо к нагому пленнику, водружают на кровать, надёжно фиксируя связанные руки в изголовье. Когда за ним пришли охранники, открыли дверь камеры и грубым голосом вновь приказали раздеться, Чанёль заподозрил что-то неладное. А потом, когда его буквально за шкирку потащили наверх и свернули в сторону каюты капитана, Чанёля и вовсе прошиб холодный пот. Теперь понятно, почему его решили оставить живым — капитану пиратов, которого он, кстати, так и не видел, захотелось поразвлечься с новой игрушкой. Видать, тот мальчишка с противным пробирающим до костей взглядом разболтал. Охранники коротко переговариваются, успевая морскими узлами надёжно привязывать пленника, а когда заканчивают, то спешно принимают подобострастное выражение лиц и вытягиваются по стойке смирно у противоположной стены рядом с дверью. Там же суетится тщедушный мальчонка, расставляя на столе какую-то еду и соджу, но вскоре заканчивает и тоже замирает у той самой стены. Чанёль уныло ожидает прихода того самого капитана и гипнотизирует глазами стол с закусками. Время завтрака, небось, давно прошло, а Пак вчера вечером даже не поужинал, сразу кинулся готовиться к операции. Чанёль кусает губы, нервничая, и ждёт прихода грозного капитана, когда в каюту, буквально распахивая дверь с ноги, заявляется давешний матросик. Охранники тут же подскакивают с наиболее умными выражениями лиц и, хлопая маслянистыми глазками, просят проверить путы. Матрос вновь пожирает Пака глазами, но руками деловито ощупывает узлы и, судя по виду, остаётся доволен. Двое вонючих силачей сипят что-то на подобии «капитану понравилось!» и активно гребут к выходу. Парнишка не оборачивается в их сторону, всё так же страстно пожирая добычу глазами, стаскивает сапоги и ласточкой ныряет рядом. — Какого хрена ты творишь? — шипит пораженный Чанёль, полностью уверенный, что молодчик-юнга, даже если он и матрос, позволяет себе слишком много. Его же вроде для капитана готовили, а тут вдруг такое недоразумение на него вскарабкивается. — Никакого почтения к капитану! — фыркает матрос, удобнее устраиваясь на широких бедрах контрабандиста и придирчиво вглядываясь в лицо Пака. — О чём ты думал, когда забирался на моего Люцифера? Со мной даже королевские военные не связываются, а тут какая-то мелкая сошка вроде тебя… — К-капитан? Л-люцифера? Внезапно всё встаёт на свои места: и виртуозное владение оружием, и подчиняющаяся приказам шайка пиратов, и взгляд такой, что при должном усердии, его обладатель найдет тебя даже в Аду… Мама мия, пожалуй, в следующее воскресение Чанёлю следует сходить в церковь! Если выживет, конечно. Пак вспоминает старые сплетни-пересуды, твердящие, мол, хоть капитан Люцифера и молод, но крепок, статен, настоящий боец и командир. Даже в высших кругах с ним предпочитали не связываться, так как До Кёнсу имел на всё своё мнение, а в довесок к этому страшную репутацию жестокого деспота. И никто не смел переходить ему дорогу. Чанёль покрывается бисеринками пота и по виду пытается слиться с цветом простыни, да не выходит. От страха у него дрожит голос и краснеют уши. Капитан наслаждается произведенным эффектом и добивает пленного вынутой из ниоткуда треуголкой с пером. Чанёль зажимается настолько, насколько позволяют путы и сидящий сверху самый грозный пират столетия. — Ты До Кёнсу? Капитан смертоносного «Люцифера»? Язык заплетается, а в голову никак не укладывается столь невероятный факт. И чего он сюда вообще поперся? Халявных денег захотелось? Спокойной жизни? Ну что за глупость! Повёлся на лакомое предложение и высокую оплату, возгордился собственным статусом и проворонил самое важное — свою безопасность. — Ага. Я капитан, — повторяет юноша ещё раз для особо тупых, к коим явно причисляет Чанёля. — И да, этот корабль носит грозное имя повелителя подземного царства. Ты что, даже не знал, что за корабль грабишь? — в глазах сына — или владельца? — Дьявола играют смешинки. «Хороший вопрос. Нет, не знал! Вот же идиот!» Чанёлю уже не смешно. Страх липкой мерзкой жижей постепенно захватывает видавшего виды контрабандиста в свои объятия. Что же с ним могут сделать за такую дерзость, как покушение на артефакт корабля? А ведь он ещё и бросил вызов, пусть и проиграв в последствии, самому свирепому пирату этих морей! — Ты, правда, не знал?! — Кёнсу, как оказалось, весьма забавляет сей факт. Он лениво скидывает с себя рубашку, швыряя её куда-то на пол, и развратно двигает бёдрами, проходясь по нежной коже Чанёля кожаным ремнём и шершавой тканью брюк. — Нет, господин ткнул на него пальцем и спешно удалился… — проговаривается Чанёль, тут же округляет глаза и замолкает, коря себя за длинный язык. — Твою ж мать! — Так-так-так, а вот с этого места поподробнее, — хмыкает Кёнсу, легкими прикосновениями проходясь по грудной клетке Пака. Чанёль бессильно стонет и откидывается обратно на подушки. Видимо, совсем скоро ему будет очень больно. У Кёнсу взгляд профессионального маньяка, и Чанёль понимает, что его не препарируют и расчленяют (что вообще-то было бы предпочтительней), а скорее насилуют в мечтах. И грозятся сделать это наяву. До методично выбивает из него информацию, действуя весьма оригинальными методами. Чанёлю приятно. Приятны легкие прикосновения, невесомые дразнящие поцелуи и дерзкие периодические выпады. Кёнсу то сжимает его яички, то кусает за ухо, то принимается посасывать розовые горошины сосков. И вроде он как бы в своём праве: Пак же его вещь чуть не умыкнул, но такая кара за эти действия немного странна даже для капитана Люцифера. — Почему я? — выстанывает Чанёль, пока Кёнсу вылизывает ему кадык. — Наша остановка в порту была весьма короткой. Я успел лишь провиант закупить да немного оружия прихватить: в городе были стражники Его Величества, приходилось действовать быстро и скрытно. Вернулся вечером в кабак, где отдыхала команда, а моей любимой пышногрудой подавальщицы Михён не оказалось на месте. Отшвартовались тоже весьма скоро. Представь, какой я сейчас неудовлетворённый? — И при чём тут я? — Чанёль рвано дышит, чувствуя, как член против воли проявляет стойкую заинтересованность к происходящему. — Мой друг тоже ничего такой… — А мне ты нравишься, — хмыкает Кёнсу. И вору чудится, что этой фразой капитан подписывает ему смертный приговор, тем более что пальцы До, уже смазанные маслом, кружат вокруг его ануса, легонько и не полностью проникая внутрь. — Не зажимайся, — советует Кёнсу, попутно надрачивая чужой член, чтобы немного успокоить и расслабить Пака. Но Чанёль не хочет сдаваться даже сейчас. Теперь, когда первый страх проходит, оставляя за собой лёгкое недоумение, шестерёнки в голове у контрабандиста работают с удвоенной силой. Главное в данный момент, как угодно отмазаться от «чести» быть девочкой, а дальше — видно будет. В каюте капитана наверняка найдётся что-нибудь острое и узкое, позволяющее разрезать веревки, какой-нибудь кусок ткани, сгодящийся за одежду и любое оружие. А там и до побега, глядишь, недалеко! — Почему я? — вполне натурально возмущается Чанёль, следуя своему только что придуманному плану и играя обиженную барышню, но при этом доверчиво подставляя шею под поцелуи. — На корабле наверняка множество желающих лечь под самого капитана! Стоящие сзади матросы-охранники смущённо отворачиваются и по одному выходят из каюты. «Э?! Как?! Не понял? Они до сих пор тут? Как долго они здесь стоят? Всё это время?» — У меня есть на корабле безотказные мальчики-юнги, — Кёнсу оборачивается на юного бледного задохлика, сладкие губы которого буквально созданы для минета, и жестом просит его удалиться. Паренёк сгибается в поклоне, но щенячьи глаза смотрят восторженно, заискивающе и преданно. Кёнсу мотает головой, как бы говоря «нет», и юноша, понурив плечи, действительно уходит. — …но ты сопротивляешься так возбуждающе, что мне их даже и не хочется, — продолжает свою мысль капитан, нежно очерчивая линию пресса на теле Чанёля. Пак давит в себе негу, прошедшую через тело, словно молния, и старательно сводит ноги вместе, напрягая мышцы. Но тут Кёнсу склоняется над ним и, шепча что-то безумно милое и успокаивающее, глубоко целует, напрочь выбивая все мысли. Чанёль ничего не успевает понять, как оказывается натянут на член До и в предоргазменной эйфории начинает подмахивать следом.×××
Чанёль умилённо смотрит на спящего капитана: ну и как тут не умилиться, когда специально вбухал в этого подонка двойную дозу снотворного, чтобы тот наконец-то спал по ночам, а не строил планы, в какой очередной донельзя смущающей позе проведёт следующий день контрабандист? Убивать его пока рано, да и не с руки — обожавшая своего героя корабельная шайка не кинется целовать Чанёлю ноги за такой поступок. Скорее завершат то, что не доделал сам До — растерзают Пака в клочья. — Пока-пока, — шепчет вор, цепко вынимая собственное воровское кольцо удачи с пальца Кёнсу. Он с большим бы желанием отрубил бы мучителю кисть вместе со своим артефактом, но тогда тот проснётся, а эффект от этого действия будет такой же, как и в случае убийства пирата. — Месть нужно продумывать более тщательно, а подавать холодной, когда срок давности истечёт настолько, что меня даже не заподозрят, — размышляет он тихонечко вслух. Кёнсу во сне как-то по-особому хмыкает, словно соглашаясь со сказанным, и Пак ускоряется — не хватало ещё, чтобы этот сын сатаны действительно проснулся. Удачливое кольцо надевается на положенное ему место, Чанёль читает короткую молитву-просьбу, обращённую к Фортуне, и только после этого толкает дверь из капитанской каюты в пустой коридор. На предрассветной палубе снова никого, и Пак очень надеется, что так будет и в последующие полчаса, пока он развязывает шлюпку и достает заранее приготовленный мешок с едой и припасами. Спустя двадцать долгих минут Чанёль наконец-то спускает шлюпку на воду и, отдавая честь восходящему солнцу, лезет в неё сам, сразу же не расслабляясь и налегая на вёсла, несмотря на дискомфорт в пояснице и нарастающее жжение в заднице. Но солёный воздух свободы заглушает все неприятные ощущения, а припасённая специально на этот случай бутылочка масла мерно поблёскивает на дне шлюпки вместе с флягой воды и другими жизненно важными мелочами. Кольцо приятно греет палец, и тётка Фортуна, сменившая гнев на милость, великодушно даёт своему упорному адепту отплыть подальше от корабля. — И вы так просто его отпустите, капитан? — притаившиеся матросы выползают на палубу. Они ещё с вечера были проинструктированы не вмешиваться в побег пленника, но это не мешает им продолжать возмущаться недальновидностью главного. Ни разу не сонный капитан стоит вместе со всеми у края палубы и прищурено вглядывается вдаль, где ещё можно увидеть небольшую шлюпку, уносимую ветрами и волнами. Но утреннее солнце бликует, слепя До, и он кличет пробегающего мимо юнгу, чтобы тот принёс ему подзорную трубу. — Почему вы отпустили его, капитан? Он же будет мстить. До передергивает плечами: он не хочет ничего объяснять, считая, что разговор был закончен ещё вчера, когда он отдавал приказы. — Я видел, как он работал кинжалом, — продолжает свой бубнёж боцман. — Простите мне мою дерзость, но однажды он просто появится из ниоткуда и прирежет вас во сне, а вы и ухом не поведете. — Откуда такие мысли? Не я ли До Кёнсу, любимец Фортуны и капитан самого грозного пиратского корабля на всём побережье? — Кёнсу удивлённо выгибает бровь, как бы спрашивая, кто ещё тут смеет сомневаться в своём капитане. Боцман тушуется и замолкает, придумывая новые аргументы, способные убедить главного, но в повисшей тишине выступает ещё один из матросов. — Я тоже за то, чтобы всё-таки вернуть его обратно. Если уж вы так не хотите его убивать… то хотя бы держать его нужно взаперти. — Смысла нет, — вновь пожимает плечами До. — Я с ним уже поиграл, всё, что мне было нужно, он уже рассказал. Какой смысл его держать подле себя? Глупо. Больше сил потратим, чтобы предугадать его дальнейшие побеги. — Лучше было бы его сразу убить, — категорично отстаивает своё мнение внезапно вылезший из кухни кок. — Я всегда говорил, нет человека — нет проблемы! — Ага, нет человека — зато есть мясо… — язвит кто-то сзади, и тщедушный кок тотчас бросается с жирными руками и палочками наперевес на обидчика. — А ведь правда! Капитан, айда за ним! — тот самый мелкий юнга, которому обломалось быть под капитаном в этом плавании, передаёт своему кумиру обещанную трубу и прямо-таки желает расквитаться с тем, кто столь бесцеремонно его подвинул. — При таком ветре мы его враз догоним! — Друзья, вам не кажется, что вы забываетесь? — вкрадчивый голос Кёнсу заставляет всех поёжиться. — Пока на корабле я капитан. И все будут выполнять мои приказы, вне зависимости от того, нравятся вам они или нет. Тем более, — продолжает он язвительнее, — ни к кому из вас беглец не питает столь сильной неприязни, как ко мне. А значит придёт, — если придёт, — то только за мной. Вам, господа, ничего не грозит! А теперь марш отсюда, пока не послал вас в трюм сортировать злаки поштучно! На минуту на палубе действительно воцаряется тишина, которую Кёнсу проводит за настройкой линз. Вот только длится она недолго. — Но он позарился на святое, — упрямо дует губы боцман — самый старший на корабле, он уже давно должен был выйти из возраста веры в магию артефакта, а вот поди ж ты! — до сих пор трепетно возносит молитвы Ей. — И вообще, если бы Джин, следующий воле своего желудка, не попёрся в эту рань на кухню «только водички попить» и не увидел бы вырубленного караульного, мы бы до следующего дня и не узнали бы, что «Пиратская удача» похищена! — Крадущийся не тот враг, которого нам стоит сейчас опасаться, — устало проговаривает Кёнсу, прикрывая глаза и глубоко вздыхая. Уж если будущие наказания не страшат пышущих энтузиазмом пиратов, то, может, правда заставит их немного поостыть? Экипаж враз напрягается, полностью обращаясь в слух. Словно нутром чуют, что услышат сейчас фееричную новость. — Он рассказал, как выглядел заказчик. Это Со Ингук, зуб даю, — проговаривается Кёнсу, внезапно решая, что это знание его команде не повредит. Пираты удивлённо переглядывается. Появившиеся вдруг шепотки стихают: всем интересно узнать, что ещё расскажет капитан. Давненько про этого старого паука ничего не было слышно, и вот на тебе — объявился-таки. — Крадущийся в этом деле всего лишь исполнитель, шахматная фигура, хоть и баснословно дорогая. Слышали, что нас купили аж за пятьсот мунов? И обещали прибавить ещё столько же, если «Удача» нас покинет ровно к полудню прошлого воскресения! — До коротко смеётся. — Про Крадущегося нужно думать в последнюю очередь. Сейчас меня заботит лишь грядущая битва с гроссмейстером. Мои дела с Пак Чанёлем — это мои дела. Вас они не касаются. А вот помощи в деле Со Ингука я у вас, пожалуй, попрошу. Тот наверняка ужом вывернется, стараясь подвести под виселицу нас всех… — Хорошо, что наша «Удача» ему всё же не досталась! — Как вовремя Джин захотел поесть! — громыхает дозорный, и вся команда заходится одинаковым громогласно-гавкающим смехом. Кёнсу одобрительно хмыкает, подкручивая в подзорной трубе линзы и наводя фокус вдаль. Труба послушно цепляет мелкую фигуру с оттопыренными ушами. — Но он всё равно вернётся отыграться, — упрямо повторяет боцман, имея в виду Чанёля. — О! Знаю! Обязательно вернется! Жду не дождусь! — решительно весело отвечает Кёнсу. В настроенную трубу он видит как пристально его в свою очередь разглядывает со шлюпки Чанёль и, поддаваясь детскому порыву, изо всех сил машет ему рукой на прощание. Пак застывает испуганным сурикатом, ожидая беды, но Кёнсу уже отходит от борта, передаёт трубу кому-то из экипажа и ещё раз приказывает не догонять беглеца, а развернуть корабль в противоположную сторону. — Пусть следует своей дорогой, и мне плевать, что вы подумаете. Можете говорить, что угодно. Я не обязан отчитываться, — слишком спокойно произносит капитан, и от холода в его голосе мёрзнут даже глубоководные рыбы. «Возможно мы ещё пересечёмся, и я надеюсь, что это будет веселое время», — хмыкает Кёнсу и возвращается к своим прямым обязанностям. …а ветер доносит до одинокой шлюпки в океане обрывки каких-то криков и приказов. Чанёль удивлённо глядит вслед удаляющемуся кораблю, не веря в то, что его буквально пощадили и отпустили.