На одном языке

Сехун — второкурсник. Взрослый, ответственный и самостоятельный человек. Он любит исторические дорамы, фруктовый чай и свой новенький айфон. Эти три вещи занимают половину его взрослой жизни, другая половина — танцы. Сехун амбициозен и думает, что в этом году обойдет заносчивого Чонина и получит долгожданное соло на отчетном концерте. Все складывается слишком прекрасно, поэтому он не удивляется, когда Чунмён, подрабатывающий в отделе кадров, по большому секрету рассказывает, что к Сехуну подселяют чудо-мальчика из Китая. Сехун не удивляется, но закатывает глаза и страдает. Его милая маленькая комната в общежитии, которой он целый год владел безраздельно, этот рай на земле, эти восемнадцать квадратных метров уюта: теперь все это будет не только для Сехуна, а он до ужаса не любит делиться. Тем более Чунмён сообщает все больше пугающих фактов: чудо-мальчик не просто приехал по обмену, но становится стажером в крупном агентстве (это значит, думает Сехун, его ждет еще один Чонин) и ни слова не говорит по-корейски. — Наверняка он окажется жутким выскочкой, — жалуется Сехун Чанёлю, когда после первого учебного дня они сидят в кафе напротив общежития. — Будет брать мои вещи без спроса, громко слушать музыку и забывать выключить свет. — Ты сейчас сидишь в моей толстовке, — говорит Чанёль. — Твои дорамы гремят на весь этаж, а свет… Жалко тебе света? Может, у них в Китае с этим туго, на всех не хватает. Где твое корейское гостеприимство? — Оно умерло вместе с моими надеждами проводить все грядущие вечера в приятном одиночестве. И ходить по комнате в одних трусах, конечно. Это разбивает мне сердце, Пак. — Мы взрослые люди, — Чанёль говорит это и тут же давится колой, которая идет у него носом. Сехун беззастенчиво и громко смеется, фотографируя его. — Мы взрослые люди, — важно продолжает Пак, откашлявшись, — и должны поступать соответствующим образом. — Каким же? — Сехун смотрит поверх экрана, на котором спешно набирает хэштеги, пытаясь выбрать между #мой_друг_идиот и #трудно_быть_чанёлем. — Мы должны смириться с тем, что не в силах изменить. Ну, и попытаться получить удовольствие. Чанёль откидывается на спинку стула с выражением вселенской мудрости на лице, которое тут же сменяется беспомощной растерянностью, когда только намертво вцепившись в прикрученный к полу стол, он избегает падения. Сехун хмыкает и ставит оба хэштега. Чанёль в отместку не разрешает ему заночевать у себя. Поэтому Сехун возвращается в свою комнату и горестно вздыхает, когда обнаруживает, что дверь не заперта. В маленькой прихожей возвышается чемодан, еще один стоит у второй кровати, на которой аккуратно разложены рубашки. Бесконечное число идеальных рубашек, думает Сехун, нервно стягивая толстовку и оставаясь в затасканной футболке. В шкафу обнаруживается еще один ряд рубашек — все развешаны в строгом соответствии цветовым гаммам: от впечатляюще белоснежных до волнующе черных. Сехун вовсе не фанат тряпок, но зависть сжимает сердце, мешаясь с неприязнью к новому соседу. Нет, думает он, абсолютно точно его ждет еще один Чонин. Самоуверенный, нагловатый, с ехидцей в глазах. Сехун раздраженно захлопывает шкаф, наспех засунув толстовку на полку, где остальная его одежда лежит небрежными комками. Сехун взрослый и ответственный, завтра он обязательно наведет порядок, а сейчас единственное его желание — вытянуться на кровати и посмотреть сколько лайков собрали его фотки из кафе. Он так и поступает. Сползает головой по подушке, закидывая ноги на спинку кровати, потому что это удобно и потому, что он уже немного вырос из нее. Честное слово, Сехун умудрился вырасти из собственной кровати. Его успокаивало только то, что у Чанёля ровно такая же проблема. Может, поэтому их дружба крепла несмотря ни на что: найди человека с похожими неприятностями, и вам всегда будет, о чем поговорить. Кстати, о Чанёле. Сехун смотрит в экран и хмурится. Дурацкая фотка с Паком, где он пытается сдержать хлещущий из носа фонтан колы собирает на три десятка лайков больше, чем новое селфи Сехуна: зачесанные назад волосы, приоткрытые губы и томный взгляд из-под ресниц. Несправедливость. Сехун десять раз подряд обновляет ленту инстаграма, но ничего не меняется. Он сдается и заходит в новую игру. Слишком глупую, чтобы играть в нее постоянно, но незаменимую, если надо убить пару часов и сбросить эмоциональное напряжение. Спустя полчаса Сехун самозабвенно тыкает в экран пальцами и выкрикивает бессвязные ругательства, когда снова промахивается по сопернику. Ему не хватает каких-то десяти тысяч очков опыта, чтобы перейти на новый уровень, его сопернику — тоже. Они бьются не на жизнь, а на смерть (к счастью, виртуальную при всей нешуточности страстей), и Сехун позорно проигрывает. Вот тебе и «сбросить напряжение». От участи быть разбитым о стену айфон спасает только его баснословная цена (чек до сих пор хранится в ящике стола и пугает рядом цифр на нем) и то, что Сехун понимает, что в комнате он уже не один. Такими они видят друг друга в первый раз: Сехун лежит на кровати, сжимая в руках телефон, с раскрасневшимся злым лицом, а чудо-мальчик из Китая стоит посередине комнаты, смотрит с вежливым интересом и крутит в ловких пальцах серебряную цепочку. — Здравствуй, — говорит китаец, — я Чжан Исин. И Сехун понимает, что несколько слов по-корейски тот знает. А еще, что Исин — вовсе не мальчик, хотя и чудо. Безусловно — чудо. Он ниже Сехуна, но шире в плечах, и вообще — сложен удивительно гармонично. Ко всему этому прилагаются узкие джинсы, плотно облегающие бедра, и рубашка с небрежно закатанными до локтей рукавами. Если говорить о лице, то оно дышит спокойствием и уверенностью (не само-, как в случае с Чонином, а обыкновенной уверенностью человека сильного и целеустремленного). Сехун грациозно (он очень на это надеется) опускает ноги на пол и садится. Склоняет голову к плечу, облизывает губы и с трудом вспоминает, что ему надо сразу же проявить свою категоричность, что-то вроде «моя территория — мои правила». Исин смотрит, а потом улыбается. Легко, одними губами, но так, что становится видна совершенно очаровательная ямочка на щеке, образуя потрясающий контраст с общей мужественностью Исина. Сехун снова забывает о том, что вообще-то собирался нового соседа ненавидеть, и застенчиво говорит: — Привет. Я О Сехун. Позволь мне показать тебе всё. Исин кивает. Он понимает «привет», «О Сехун» и «мне». Надеется, что «мне» относится к фразе по типу «мне очень приятно с тобой познакомиться». Исин думает, что, наверное, не ошибся, когда Сехун начинает ходить по комнате и показывать на все подряд: на письменный стол, шкаф, темноту под своей кроватью, кактус на подоконнике, а потом открывает дверь в крошечную ванную комнату и тыкает пальцем то на стаканчик для щеток, то на смешную мыльницу-бегемота. Исин считает Сехуна забавным. Сехун хочет показать ему гораздо больше. * * * Чанёль не просто смеется, а непозволительно громко ржёт, когда спустя неделю Сехун сдержанно рассказывает ему о своем соседе. Сехунов рассказ похож на стандартную анкету с сайта знакомств: — Он любит зеленый цвет, стильно одевается, — перечисляет Сехун, — у него самсунг предпоследней модели, офигенно широкие плечи и плотное расписание. — Ты типа стараешься не палиться? — Чанёль успокаивается, утирая выступившие на глазах слезы. — В смысле? — непонимающе спрашивает Сехун. — В смысле ты влюбился в своего соседа, но стараешься сделать вид, что это не так. Сехун вспыхивает. Пинает Чанёля ногой под столом, больно попадая по коленке. — Ни в кого я не влюбился! — Ой, да мне-то можешь не рассказывать, — Чанёль снова ржёт. — Последний раз я такие сказки слушал, когда ты напился и нудил о своем знакомстве с Чонином. Сехун кривится. Чонин — это заноза в заднице и вечная неприязнь. Две с половиной недели их странного романа на первом курсе нельзя принимать в расчет: тогда Сехун был невзрослым, безответственным и слишком боялся остаться одиноким в большом городе. Это потом он приклеился к Чанёлю и Чунмёну, но сначала было тяжело, и Чонин казался неплохим вариантом. Теперь же Сехун будет ночевать в танцевальном зале, но соло у него отберет. — Не напоминай, — отмахивается он. — И не надо трепаться о том, чего не знаешь. — Ну-ну, — хмыкает Чанёль. * * * Сехун проводит с Исином так много времени, как получается. У обоих университет, индивидуальные графики, тренировки до глубокого вечера, а потом у Сехуна — Чанёль и Чунмён, у Исина — стажировка в агентстве. Поздно вечером в своей комнате они или делают доклады (танцы танцами, но теорию и общие учебные предметы никто не отменял), или пытаются о чем-нибудь говорить перед тем, как растянуться на кроватях и вырубиться до утра. Исин пробует учить корейский, но делает это бессистемно, урывками: времени не хватает. Сехун боится выставить себя дураком, если попытается с помощью переводчика выучить что-нибудь на китайском. Объясняются они преимущественно жестами и английскими словами. Сехун облизывает губы, страдает и пытается разгадать Исина, словно ребус. Исин же роняет слова спокойно, не суетясь. Может повторить десять раз, пока Сехун не поймет, дублируя все спокойными жестами и подбадривая улыбками. И Сехун старается держать себя в руках, раз за разом проигрывая в этой игре: он объясняет куда как хуже, а Исин все равно понимает его нелепые и дерганные попытки что-нибудь сказать. Плюс десять тысяч очков к крутости Исина. Сехун действительно считает своего соседа крутым парнем, а себя — безнадежным. Чанёль, пожалуй, прав: надо перестать рассказывать сказки хотя бы самому себе. Сехуну хочется Исина. Хочется, как новую серию «Лунного принца», седьмой айфон или большой стакан фруктового чая по скидке. Только разница в том, что без седьмого айфона он еще проживет, а вот без Исина, кажется, уже нет. Иногда Сехуну надоедает корчить дурацкие рожи в попытке донести до Исина хоть малую толику своих мыслей и вопросов, и он просто прислоняется спиной к стене, подтягивает коленки к подбородку и смотрит со своей кровати на соседа. Говорит по-корейски все, что приходит в голову: — Мне нравится твоя ямочка на щеке, правда. Что ты смотришь так? Не по себе становится. Нельзя быть таким, Исин. Я бы пережил, если бы ты оказался вторым Чонином. Да… Кстати, о Чонине. Вот придурок. Последнее время он набрал десять часов прогулов. Это вообще-то серьезно. Попрошу Чанёля написать ему в лайне, а то нечестно будет, если у него заберут соло просто потому, что Чонин вдруг обзавелся делами поважнее, правда? Я хочу выиграть у него потом и кровью… Что? Да, обойдемся без крови. Боже, вот бред. Я тут немного на тебе помешался, Чжан Исин. Исин улыбается и кивает. Он ничего не понимает кроме своего имени и ничего незначащих слов вроде «придурок», «соло» и местоимений, но находит Сехуна очень трогательным. Сехун хочет биться головой о стенку. * * * Впервые за долгий месяц у Исина воскресный выходной. Сехун оставляет Чанёля и Чунмёна есть пиццу в квартире последнего и сбегает с Исином в парк. Вокруг все желтое-красное-оранжевое, сырое от недавно прошедшего дождя и вкусно пахнущее. Исин надевает поверх рубашки свитер, а Сехун выпрашивает у Чанёля его новую джинсовую куртку, под которой у него самая красивая футболка Чунмёна (которая выигрышно облегает его живот и почти не коротковата: тонкую полоску голой кожи, обнажающуюся при резких телодвижениях, Сехун относит к достоинствам). Они долго бродят по аллеям, асфальт которых темный от воды, и лужи на нем совсем прозрачные. Сехун долго восторгается красотами Кореи, тянет Исина к каждому кусту, заставляет задирать голову и любоваться как — …прекрасны эти деревья на фоне промытого дождем неба! — вдохновенно вещает Сехун, забывая, что Исин не поймет ни слова из его восторженной речи. Исин действительно ничего не понимает, но заражается лихорадочной радостью Сехуна, удивляется такой кипучей энергии и находит милым то, как раскраснелось его лицо, несмотря на осеннюю прохладу. Сехун совершенно сходит с ума от близости Исина, от свободного дня и своей бесконечной молодости: он беспечно шлепает белыми кроссовками по мелким лужицам, разгоняет голубей и поднимает с земли особенно красивые листья. Сует их, мокрые, с налипшей грязью, Исину и светится, словно выиграл миллион, а то и седьмой айфон. Исин тихо смеется, забирает листья у него из рук, касаясь теплыми пальцами чужих — холодных. Сехун застенчиво отводит глаза, улыбается и фотографирует Исина, который позирует, прикрывая половину лица ярко-желтым листком. Позже Сехун выложит фото в инстаграм и удалит, едва оно наберет сотню лайков: он очень-очень не любит делиться. После парка они сидят в маленьком кафе, греют руки о чашки фруктового чая и смотрят, как за большими окнами начинается дождь. — Хорошо, — говорит Исин по-корейски. — Хорошо, — соглашается Сехун. Ему теперь всегда хорошо, если рядом Исин. Он даже думает, что сегодняшний день должен закончиться чем-то особенным. Может, поцелуем. Не то, чтобы Исин давал ему надежду, но Сехун больше не хочет сомневаться, накручивать себя и страдать молча. Он готов сказать, сделать, протянуть свое сердце — все, что угодно, чтобы Исин понял его. Сехун думает, а Исин делает по-своему: переодевается в спортивный костюм, когда они возвращаются в общежитие, и говорит скупое английское «зал». И Сехун понимает, что речь идет о маленьком танцевальном классе на первом этаже. А еще он понимает, что Исин — сумасшедший. Десять вечера. Романтический полумрак ночника, облизывающий губы Сехун с длинными ногами — все это меняется на пару часов бессмысленных и беспощадных тренировок. — Китайское чудо, — потрясенно выдыхает Сехун. — Я с тобой. Он натягивает свободные брюки вместо джинсов и плетется за Исином, чтобы помочь ему в случае чего. Таких случаев в своей голове Сехун представляет множество: от внезапного зомбиапокалипсиса до банальной травмы. И неизвестно еще, что из этого для профессионального танцора хуже. Исин только пожимает плечами, и от него веет такими спокойствием и силой, что Сехун рассыпается пылью. Забивается в уголок класса и смотрит оттуда, как Исин разогревается: долго, тщательно и, как замечает про себя Сехун, сексуально. А когда Исин скидывает куртку, оставаясь в одной тонкой майке, позволяя видеть, как влажно блестят мышцы рук и плечи; прогибается так, что свободная ткань штанов на миг обрисовывает упругость ягодиц, Сехун готов заскулить и кусает себя за ребро ладони. Все это оказывается слишком, чтобы оставаться равнодушным. Исин не обращает внимания на Сехуна, сейчас - просто случайного зрителя, включает старенький магнитофон и танцует. И его танец волшебен. Сехун разжимает сомкнутые зубы, приоткрывает рот и дышит часто и неглубоко. То и дело облизывает пересохшие губы, боится моргнуть: ему кажется, что, прикрой он глаза, все растает. Исин растворится сном. Приятным, мокрым, и от этого немного стыдным сном. Сехун впервые понимает Исина так просто и так легко: сразу и всего, потому что танец — тоже язык. Единый, не требующий объяснений: только восхищения, трепета, желания. Когда проходит вечность (Сехун чувствует так), Исин останавливается, выключает музыку, тяжело дышит, утирая пот со лба. Поворачивается к Сехуну и спрашивает: — Хорошо? — Хорошо, — шепчет Сехун. Он встает, выпрямляясь в полный рост, не боясь, что Исин увидит его возбуждение. Двигается медленно, тянет руки, дает передумать. Но Исин не делает назад ни шага, и не вздрагивает, когда Сехун обнимает его за плечи, склоняется к губам и целует. Целует почти по-детски целомудренно, едва касаясь сухими губами. Потом отстраняется и заглядывает Исину в лицо. И в его взгляде робкая надежда мешается с вызовом. Исин улыбается, опускается на пол и тянет Сехуна за собой. Они сидят друг напротив друга, и Исин позволяет чужим длинным пальцам вести по своему лицу, очерчивая линию носа, скул и губ. Гладить шею, собирая соленые капли. Коснуться одними подушечками ключиц через ткань майки. Сехун до сих пор чувствует себя, словно во сне. Он боится поверить, боится улыбнуться или все испортить. Исин качает головой, мягко толкает Сехуна на спину и нависает над ним. Целует, слегка прихватывая верхнюю губу зубами, но тут же отпускает и проходится по ней языком. Ласкает, дразнит, пока Сехун не обхватывает его за спину, притягивая ближе, желая почувствовать на себе тяжесть Исина и потереться так, чтобы было понятно без слов: «хочу». Исин понимает и находит Сехуна потрясающим. Они помогают друг другу раздеться, целуясь неловко и быстро, но когда Сехун оказывается под ним обнаженным и вытянутым струной, Исин решает не спешить. Трогает уверенно и везде: аккуратные соски, гладкие плечи, напряженный живот. Сехун подается навстречу ласкам отзывчиво и доверчиво. Крупно вздрагивает, когда член Исина касается его бедра, оставляя влажные следы. Выдыхает рвано, когда чувствует руки Исина на своих ягодицах. Исин наклоняется и целует Сехуна под сердце, ведет губами вдоль ребра, касаясь носом соска. Не забывает мягко оглаживать ягодицы и тут же — сминать грубовато, раздвигать их и скользить в теплую складку пальцами. Одним он массирует напряженное отверстие, не стараясь проникнуть. Сехун плавится от этой основательности. Он хочет ярче, безумнее, поэтому перехватывает руки Исина и кладет их на свое возбуждение. — Пожалуйста, — говорит Сехун. Исин видит его раскрасневшееся лицо, слипшиеся на висках волосы и искусанные губы. Все это он понимает. Секс — тоже универсальный язык. Исин обхватывает член Сехуна, ведет от основания к головке, потом — от головки к основанию. Еще раз — резче. И снова — ритмичнее. Задает темп. Другой рукой ласкает его мошонку, соскальзывая в межягодичную складку. Сехун не плавится — горит, извивается под уверенными ласками, прикрывает глаза от нестерпимого удовольствия и стонет тихо, но протяжно. Почти мурлычет. Исин собирает его сперму в ладонь, легко переворачивает разомлевшего от оргазма Сехуна на живот и размазывает тягучее и липкое в складке его зада. Пристраивает между ягодицами свой член и двигается отрывисто, сильнее сдвигая половинки, сминая их пальцами. — Хорошо? — спрашивает Сехун, поворачивая голову. Облизывает губы и подмигивает. Исин кончает, выдыхая: — Хорошо. Они еще немного лежат на полу. Голые, потные и уставшие. Исин смотрит на Сехуна и улыбается. Сехун отбрасывает страх и последний стыд, льнет к нему всем телом: острыми коленками, локтями и тазовыми косточками. Целует в ухо. Шепчет: «мой». Исин думает, что не прочь потерять голову. * * * Через четыре месяца Сехун получает соло. Он злорадствует ровно до тех пор, пока не заявляется к Чунмёну, чтобы попросить в долг (седьмой айфон приятно оттягивает карман), и не обнаруживает того сидящим на кухонном столе. Все это было бы терпимо, но к общей картине прилагается Чонин со спущенными штанами, блестящими глазами и, несомненно, грязными помыслами. — Предательство, — говорит Сехун и качает головой. Чунмён улыбается и предлагает кофе. Сехун все-таки получает в долг, на прощание советует другу запирать двери квартиры и недовольно думает, что Чонину досталось кое-что куда лучшее, чем ведущая партия в ежегодном отчетном концерте. Сехун дуется на несправедливость не восторжествовавшей мести ровно до тех пор, пока не возвращается в общежитие. В свою родную комнату. К новой серии «Лунного принца» и в теплые руки уставшего за день Исина. Исин целует его в висок, и у Сехуна сжимается сердце. Со всей взрослостью и ответственностью он заявляет: еще один универсальный язык — это любовь.