Битва за Арракис

В замке Каладан было холодно и сыро. Горевший в углу столовой камин почти не давал тепла, и герцогиня Фиона Атрейдес зябко куталась в толстую шерстяную шаль, сев поближе к огню. Ее мужа снова не было дома, он уехал разбираться с финансовыми вопросами на оружейный завод, к детям пришел учитель музыки, и она чувствовала себя бесконечно одинокой. Вернее сказать — одинокой она себя чувствовала уже давно. С того времени, как вышла замуж? Или даже с того, как вообще себя помнит? Будущая герцогиня родилась в богатой семье, и все ее детство было полным строгих запретов. Девочке из высшего сословия не подобало бегать и прыгать, как детям простолюдинов, это было неприлично и вульгарно. Ей не разрешалось играть с мальчишками, даже с родственниками, поскольку это тоже считалось непристойным. За играми Фионы и ее младшей сестры постоянно надзирала строгая гувернантка — неопределенного возраста женщина с собранными в пучок темными волосами, одетая в бесформенное серое платье — вернее, платьев у этой дамы было несколько, но все они были совершенно одинаковыми. Любые отступления от дозволенного строго порицались: с куклами девочки могли играть только в дочки-матери или в званый прием. Однажды маленькая Фиона, узнав о том, что ее тетя недавно родила и кормит грудью малыша, решила в игре тоже понарошку покормить грудью свою куклу; за такую непристойность девочку сильно отругали и поставили в угол. Точно так же гувернантка и родители отреагировали, когда Фиона и ее сестренка, решив поиграть в свадьбу, повели под венец двух кукол-девочек — сделали они это просто за неимением кукол-мальчиков, которых в их семье тоже считали неприличными и недопустимыми. Однако взрослые усмотрели в этом нечто прескверное и долго кричали на малышек, которые даже толком не могли осознать, за что их ругают. Когда Фиона немного подросла, к ней пригласили учителей и стали учить ее разным наукам, женским рукоделиям и изящным искусствам. Родители будущей герцогини решили, что девочка из хорошей семьи должна непременно уметь играть на музыкальных инструментах, петь и танцевать, но, к несчастью Фионы, она оказалась начисто лишена слуха и голоса. Разумеется, в этом не было ее вины — талант и склонность к чему-либо человеку дает природа, но мать и отец девочки почему-то решили, что их дочь лентяйка и просто не хочет ничему учиться. Они постоянно ругали ее за нерадивость, а то и лупили Фиону смычком по пальцам, но толку от этого было очень мало — что можно сделать, если человеку не дано хорошо играть и петь, он ведь не получит после наказания совершенный музыкальный слух. Когда подросшей Фионе минуло уже девятнадцать, родители сказали ей, что ее руки просит сам герцог Ахиллус Атрейдес — это великая честь, и они уже дали свое согласие. Узнав об этом, девушка не обрадовалась, но и не огорчилась — она вообще не поняла, что произошло, потому что за все годы своей жизни даже не была за порогом родного дома, в лучшем случае гуляла по саду под надзором гувернантки. Вскоре сыграли свадьбу, и Фиона, покинув родительский дом, стала герцогиней Атрейдес. Муж ее был вполне неплохим человеком, он был всегда неизменно вежлив со своей женой, ни разу не сказал ей ни одного грубого слова, благо и сама Фиона старалась не навлекать на себя недовольство герцога, не устраивал скандалов и не требовал слишком частого выполнения супружеского долга, но молодая герцогиня постоянно чувствовала тоску и апатию. Причина этого была очень проста: ей было не с кем поговорить, у нее не было подруг, а герцог, когда она пыталась завести речь о своих переживаниях, просил жену успокоиться и старался сразу перевести разговор на другую тему. Фиона думала, что ее муж по характеру довольно холодный и закрытый человек, и ей приходилось с этим мириться — что поделаешь? В конце концов, Ахиллус не заводит наложниц, не ходит к другим женщинам, не пьет, не бьет жену и не кричит на нее, так чего ей еще желать? Многие с радостью оказались бы на ее месте, ей грех жаловаться. Тяжелым ударом для молодой герцогини стала смерть ее старшего сына, Вориана. Когда Фиона забеременела в первый раз, врачи говорили ей, что будет мальчик; герцог Атрейдес очень обрадовался, и вместе с женой они решили назвать малыша Ворианом в честь одного из славных предков их рода, знаменитого героя Батлерианского Джихада. Однако наследник Дома Атрейдесов родился сильно раньше срока и почти сразу умер — герцог не дал своей жене ни оплакать, ни похоронить ребенка, он велел слугам совершить все положенные обряды еще до того, как его супруга оправилась от тяжелых преждевременных родов, и герцогиня Фиона, встав с постели, увидела в саду замка Каладан лишь скромную надгробную плиту с надписью «Вориан Атрейдес». Упав на колени перед могилой сына, она горько зарыдала, но тут вмешался ее муж. — Я думаю, что вам не стоит так убиваться, дорогая Фиона, — сказал он. — Тут ничего не поделаешь, врачи сказали мне, что у мальчика было очень много врожденных пороков и уродств, он все равно бы долго не прожил. Мы с вами молоды и здоровы, поэтому мы вскоре сможем дать жизнь другому ребенку, и я просил бы вас не переживать и не плакать из-за случившегося. Фиона послушно замолчала — с детства ей внушали, что жене следует во всем беспрекословно следовать указаниям мужа, тем более такого влиятельного и сильного, как сам герцог Атрейдес, и ни в коем случае не делать ничего по-своему. Прошло несколько лет, и у сиятельной четы родились Кассиус и Поликсена, но маленький Вориан, который не прожил на свете и дня, по-прежнему не давал герцогине покоя. Несколько раз ей снилось, что он жив, ворочается в кроватке, просит грудь, плачет, и по пробуждении Фиону охватывала совершенно непередаваемая смертная тоска, но она не могла ни с кем об этом поговорить. С мужем? Он не станет слушать. С прислугой? Ей всю жизнь внушали, что нарушать субординацию неприлично и служанкам можно лишь давать поручения — пару раз еще в детстве в силу обычного любопытства она пыталась задавать своей гувернантке вопросы о том, где та родилась, что ей нравится и кто ее родители, но та быстро пресекла попытки своей воспитанницы совать свой нос куда не следует. В конце концов, она всего лишь гувернантка и выполняет свою работу! С детьми? Зачем им об этом знать? Как-то раз Фионе приснился совсем уж кошмарный сон. Ей виделось, что она наблюдает за собой со стороны — видит собственные тяжелые роды, своего недоношенного сына, перемазанного кровью, но еще живого, лежащего на белой простыне чуть поодаль. И тут внезапно ее глазам предстали чужие люди — она не могла разглядеть их лиц, они были как в тумане, но почему-то она знала, что эти двое — муж и жена. Они подошли к тому столу, на котором лежал ее маленький Вориан, и взяли его на руки. — Стойте! Прекратите! Отдайте моего сына! — что было сил закричала герцогиня, но незнакомцы вдруг растаяли — с Ворианом на руках. Наутро Фиона Атрейдес проснулась в слезах и, пользуясь тем, что мужа не было дома, пошла в сад на могилу сына и сидела там до обеда. Ее охватило чувство невосполнимой утраты — ей было бы легче, если бы она смогла сама оплакать и похоронить ребенка, если бы смогла пережить свое горе, как полагается, если бы Вориана и в самом деле усыновили чужие люди, но он был бы жив, однако муж, который не любил сильных проявлений эмоций и считал их признаком дурного воспитания, даже если для них были все основания, не разрешил ей даже вволю рыдать над телом ребенка. Она очень любила Кассиуса и Поликсену, но между герцогиней Атрейдес и ее детьми по-прежнему стояли пресловутые правила приличия. Когда она вместе с мужем была порой вынуждена присутствовать на заседаниях Ландсраада, то замечала, что другие Великие Дома, в том числе заклятые враги Атрейдесов Харконнены, ведут себя со своими детьми совершенно иначе — они не стесняются обнимать и целовать своих наследников и говорить им о том, что любят их. Сыновья и дочери барона, пусть это и казалось герцогу Ахиллусу отвратительной невоспитанностью, никогда не обращались к своим родителям на «вы» и с величайшим почтением, как это было принято у их недругов, и временами герцогиня Фиона ловила себя на мысли о том, что завидует чете Харконненов — может быть, баронесса в юности и была самой обычной простолюдинкой, может, она и навлекла на себя позор, выйдя замуж беременной, но зато у нее было все, чего не было у жены герцога Атрейдеса. Все, что есть у большинства обычных людей — детские игры, любовь… В отличие от Фионы, она не была вещью, которую разве что не переставляли с места на место по желанию родителей и мужа. *** Как и было решено перед началом войны, Кассандра Атрейдес, дочь генерала Тириса, поехала с отцом на Арракис, чтобы всегда находиться под его присмотром. Во время полета и на военной базе девушке предоставили в высшей степени комфортабельные комнаты со всеми удобствами, так что она, в отличие от рядовых солдат, в том числе своего давнего знакомого Тоньо, не страдала от жары и духоты, ей вовремя привозили чистую питьевую воду, отец каждый день навещал ее и интересовался, все ли в порядке у его любимой дочки, но, несмотря на это, Кассандра все равно скучала и тосковала в своем недобровольном затворничестве. Дома, на Каладане, она могла гулять, пусть после трагической гибели Электры отец и не разрешал ей выходить за ограду усадьбы одной, учиться, разговаривать с другими людьми, когда этого никто не видел, а здесь она оказалась заперта в четырех стенах и не могла покинуть свою комнату. Девушка занималась рукоделием и читала книги, но время от времени ее разбирало любопытство: вот бы выйти отсюда пусть даже минут на десять, посмотреть хоть одним глазком, какой он — Арракис? В самом ли деле тут такое яркое белое солнце, как она читала, жара, сильный ветер и кругом один песок? До этого времени она не была нигде, кроме тех мест на Каладане, где родилась. От природы Кассандра обладала довольно живым и веселым характером, и даже строгое воспитание не смогло убить в ней тягу к познанию. В глубине души дочь генерала Тириса мечтала о путешествиях и приключениях, думала, что с удовольствием посетила бы разные планеты, но потом ей оставалось лишь тяжело вздыхать, поскольку она понимала, что отец никогда ей этого не позволит. Время от времени Кассандра размышляла о предстоящем замужестве; отец пообещал найти ей хорошего жениха, только сначала ей нужно было закончить учебу. Интересно, каким он окажется, ее будущий муж? Нет, конечно, отец ее любит и он вряд ли подберет ей в супруги плохого человека, но как сложится ее дальнейшая жизнь? Будет ли она сидеть дома и заниматься детьми или сможет ходить с мужем на какие-нибудь приемы, а то даже и путешествовать? Еще она мечтала снова увидеться с Тоньо; она не называла молодого садовника своим другом, поскольку с раннего детства ей внушали, что с простолюдинами дружить нельзя, но в глубине сердца она понимала, что сейчас он и есть ее единственный друг — после того, как она была вынуждена из-за карантина покинуть школу. Может быть, война, как и обещал ее отец, скоро закончится, и они с садовником еще успеют встретиться и поговорить до того, как она снова уедет учиться, а потом выйдет замуж? *** Ты сыночка мне родила — Вылитого крокодила; Он похожий — ё-моё! — На соседа моего! Народное творчество С момента встречи Йире с двумя Харконненами прошло больше месяца. Или, может быть, даже двух — в последнее время молодая женщина не смотрела на календарь, не то чтобы она потеряла счет дням, но ей просто не хотелось обращать на это внимание. Ее муж пока что не требовал, чтобы его законная жена присутствовала на каких-либо официальных мероприятиях и званых приемах, более того — он, на ее счастье, на какое-то время забыл о нелюбимой вещи, как это обычно делают дети или нерадивые хозяева, забрасывая ее куда-нибудь в дальний угол. По большей части она тихо сидела у себя, читая книги или просто размышляя, и постепенно приходила к однозначному выводу, что будущее не сулит ни ей, ни ее сыну ничего хорошего. Она ощущала себя так, словно находится в темном помещении без окон, дверей и даже вентиляционной шахты, и понимала, что без посторонней помощи ей оттуда не выбраться. Единственными людьми, на которых она могла хоть как-то опереться, были ее ненаглядный Эттан, который, взрослея, становился все больше похож на своего настоящего отца, и, как ни странно это звучало, Гансенг и Раднор. Да, в ходе войны за Арракис Харконнены — враги Ордосов, но в безвыходном положении выбирать не приходилось, кроме того, они ненавидят Дом Коррино и мечтают разделаться со всеми его представителями, и Йире понимала, что эти двое вполне могли стать для нее ключом к свободе. Эттан всегда был на стороне матери и знал, что у него никого нет, кроме нее, нет, но Йире сомневалась в том, сможет ли в трудной ситуации на него положиться — в конце концов, он еще совсем ребенок, что бы там ни болтали те, кто считает пятнадцати-шестнадцатилетних подростков уже вполне готовыми к взрослой жизни. Поначалу Йире просто не любила своего мужа, а потом стала его бояться, ненавидеть и даже презирать. После встречи с Харконненами она подумала, что те не зря за глаза дразнят Коррино шакалами — выросшая на ледяной планете и почти нигде не побывавшая, она никогда не видела шакала, кроме как на картинках в книгах, но читала о его повадках, и решила, что столь лестное прозвище ее супруг и его покойный предшественник однозначно заслужили. Когда она вышла замуж за этого мерзавца, то Ашиар Коррино словно превратился в живую стену между своей нелюбимой женой и всем окружающим миром, и довольно долгое время молодая женщина жила с мыслью о том, что эту стену не сломать никакими средствами, но сейчас ей казалось, что сделать это не только можно, но и нужно. Нужно — ради себя, ради Эттана и ради тех, кто дорог им обоим. Как-то раз, когда Йире в очередной раз читала, сидя в своей комнате, ее сын улучил минутку, чтобы зайти к ней. — Здравствуйте, дорогая матушка, как ваши дела? — церемонно поинтересовался он, стоя на пороге, чтобы никто из прислужников Ашиара, подслушав, как Эттан разговаривает с матерью, не донес его родителю о том, что юноша не соблюдает дворцовый этикет. Если бы Эленар пришел навестить папашу и мамашу, те сразу приказали бы подать чай, вино, сладости, фрукты или даже какие-нибудь редкие деликатесы, но Эттан не был любимчиком Ашиара, и поэтому ему, как и его матери, приходилось довольствоваться самой что ни на есть обычной пищей в положенное время согласно дворцовому распорядку дня. — Добрый день, дорогой сын, — с таким же пафосом ответила молодая женщина, краем глаза следя за тем, как Эттан закрывает за собой дверь. — У меня все хорошо, надеюсь, что и у вас тоже. Тот притворно улыбнулся, проходя в комнату. — Теперь слуги в коридоре нас не слышат, — с облегчением вздохнул он, — можно не ломать комедию и разговаривать, как все обычные люди. — А ведь ты же не за тем пришел, чтобы просто поинтересоваться, как у меня дела, — сказала ему мать. — Это ты и без того знаешь. — Естественно, — согласился тот, садясь в кресло подальше от двери. — Что случилось? — Йире насторожилась, поняв по тону Эттана, что наверняка произошло что-то не очень приятное. — Мама, не вздумай кому-либо обмолвиться о нашем разговоре, — быстро проговорил он, переходя на родной язык своей матери. Эттан не отдавал себе отчета в том, что в этой просьбе в принципе не было смысла — Йире однозначно никому ничего не расскажет, да ей и не с кем было бы поделиться своими мыслями, даже если бы она этого очень захотела. — Я знаю, что мой отец меня не любит, я не был для него желанным ребенком и тебя ему навязали, но вчера я подслушал его беседу с госпожой Сионой. То, что я услышал, меня напугало. Он почему-то утверждает, что я не его сын, — в этом месте голос юноши дрогнул. — Но и это еще не все. Ты помнишь день переговоров в Ландсрааде, после которых ты снова поссорилась с отцом? Йире кивнула. Ее сын вырос на редкость внимательным и проницательным… молодая женщина была приятно удивлена. Только вот в их положении ум — опасное качество, лучше бы Эттан был глупее и наивнее. С дурака-то какой спрос? — И что же там случилось? — растерянно проговорила она. — Я вроде не заметила ничего особенного, тем более тревожного. Все было как обычно. — Мама, неужели? — изумленно протянул Эттан. — Мы ведь давно живем в этом дворце, и всякие грязные интриги для нас — не тайна. — Говори толком, хватит темнить и ходить вокруг да около, — одернула сына Йире и спрятала руки в складках платья, чтобы сын не заметил, как у нее дрожат пальцы. — У нас не слишком много времени, и если ты засидишься у меня сверх меры, твой отец и его люди могут заподозрить, что ты тут не просто интересовался моими делами только ради соблюдения придворного этикета. — В Ландсрааде были и Харконнены, — пояснил юноша. — Все видели, что они ведут себя совершенно жутко, и обращали внимание исключительно на это, но мало кто понял, что это было всего лишь прикрытие. Они явно чего-то хотели, мне показалось, что они собирали информацию о своих врагах. Думаешь, один из них сидел и музыку слушал? Не верю. Харконнены наглые, но просто так ничего делать не станут. Наверняка что-то записывал или подслушивал чужие разговоры. И еще они бросали на тебя очень мерзкие взгляды. Как на добычу. Мне нетрудно предположить, что они задумали нечто очень нехорошее — например, похитить тебя и использовать в качестве заложницы, ведь у Дома Харконненов с Домом Коррино давняя вражда. Однако здесь было и еще кое-что. Я видел там одного молодого человека — у него волосы совсем светлые, не рыжие, как у всей его семьи. Так вот, он пялился на тебя совсем уж гадко. Если ты поняла, о чем я, то я не хочу, чтобы мою мать похитили Харконнены и вдобавок еще и надругались над ней. Будь очень осторожна и не теряй бдительности, ведь нас обоих почти не охраняют. — Эттан, милый, не мели чушь, — Йире подошла к сыну и обняла его. — Ты у меня, конечно, очень сообразительный, но тут уж от большого ума и предусмотрительности сочиняешь то, чего нет. Во-первых, даже если бы Харконнены и в самом деле вздумали сделать меня своей заложницей, из этого ничего бы не вышло — никаких военных тайн Дома Коррино я не знаю и ценности для твоего отца не представляю, чтобы барон смог у него что-то требовать в обмен на меня. Во-вторых, прокрасться в этот дворец и украсть кого-то из его обитателей — задача еще более сложная, чем сунуть руку в пламя и не обжечься, если не сказать — самоубийственная. В-третьих, мало ли кто на кого смотрел. Хотят смотреть — пусть смотрят дальше, пусть себе хоть мой портрет на стену повесят и целыми днями на меня любуются, благо это бесплатно, да и вообще это ничего не значит. Эттан, вопреки ожиданиям матери, нахмурился еще больше. — Вот об этом я и не подумал. Ты не нужна моему отцу, но Харконнены наверняка думают иначе, — он рассеянно поправил абажур на светильнике. — Если они тебя похитят, то потребуют у отца выкуп либо исполнение каких-либо их условий, но он только посмеется над тем, как его враги попали впросак. После этого Харконнены убьют тебя и пустят на консервы, ходят слухи о том, что у них на Ланкивейле есть целая фабрика по изготовлению кормов для животных из человеческого мяса. Или вообще превратят в свою игрушку либо даже продадут в дом удовольствий. Йире, естественно, не собиралась рассказывать сыну о том, как весело прогулялась и потанцевала с Гансенгом Харконненом, а перед этим жаловалась племяннику барона и Раднору на жизнь, и вместо этого лишь смущенно улыбнулась. — Спасибо тебе, мой дорогой, что ты так обо мне заботишься и меня оберегаешь, — тихо сказала она. — Конечно, я постараюсь быть осторожной и бдительной. Ты тоже внимательно смотри, что кругом творится. — У меня нет никого, кроме тебя, а у тебя — никого, кроме меня, ведь моему отцу мы оба совершенно не нужны, — Эттан встал и собрался уходить. — Поэтому я убью голыми руками любого, хоть Харконнена, хоть песчаного червя, если он посмеет причинить тебе вред, пусть он будет даже в сто раз сильнее меня. Я не дам свою мать в обиду выродкам-Харконненам. Йире схватила сына за руку. — Эттан, Ашиар Коррино не ошибся. Он действительно не твой отец.