100 ночей Рози Митчелл

В июле 1939-го Господи, где мой револьвер? Металл рукояти под сомкнувшимися пальцами растёкся по телу ледяными мурашками. Я мотнула барабан — чисто машинально, для успокоения: шесть патронов, куда им деться? И, выскользнув из-под одеяла, включила ночник. Собрав ткань сорочки в кулак, ступила на пол. Прислушалась. Тишина стояла замогильная — как в пять утра на осеннем кладбище, заросшем бурьяном. Совершенно неестественная тишина: в доме кто-то был. Вылетев в коридор, я кралась вдоль стены на цыпочках, как воровка. Господи, до детской осталось ещё чуть-чуть. Бог давно меня не слышит, но из задворок памяти выплыли слова всех молитв, заученных в далёком детстве. Только бы не… Господи, это ещё кто?! Только бы не один из людей Бенито! Он стоял, склонившись над кроваткой Деймона, и от одного вида огромной спины, стянутой лоснящимся пиджаком из дорогой шерсти чуть ли не до треска, от ужаса сводило горло. Прошмыгнув в детскую на подгибающихся ногах, я стиснула револьвер, вытянув его в трясущейся руке. — Отошёл от него, — рявкнула я, ткнув дулом между лопаток, — пока мозги не вышибла нахрен, — для убедительности. — Мозги находятся в другом месте, Роуз. Не надо было прогуливать уроки анатомии. О. Мой. Бог. Разомкнувшиеся пальцы не удержали револьвер, и я поймала его в дюйме от пола. — Что ты здесь делаешь, Лео? Ты сбежал из тюрьмы? Не могла заставить себя поднять на него глаз — взгляд будто прилип к лакированной коже его чёрных туфель, начищенных до блеска. — Да ты что, Роуз, совсем не читаешь газет? Амнистию объявили. Металл револьвера звякнул, встретившись с поверхностью прикроватной тумбочки. Отступив, я спрятала лицо в ладонях и помотала головой — уже года полтора не брала в руки газет: в них не может быть для меня ничего хорошего. — Рози… Рози, что с тобой? Это же я. Да, это ты. Это ты, это я, это твой сын, дремлющий в кроватке, это разъединившие нас полтора года — будто угарным газом висят в этой комнате под потолком. Я надеялась, мне станет проще дышать. Надеялась, что научусь… без тебя. Но это выше моих сил. Я всё же подняла взгляд — зря: желание смотреть в это лицо отдавало смертельным голодом. Эти жёсткие скулы, будто высеченные из камня. Властный изгиб бровей, разделённых строгой вертикальной чертой. И эти голубые глаза — револьвер, валявшийся на краю тумбочки, они бы взглядом сплавили в ничто. Тихий детский плач, ворчливо-недовольный, оборвал повисшее между нами напряжение. Слава богу. — Ну вот — мы разбудили Деймона, — оттеснив Лео от кроватки, я обернула малыша одеялом и взяла на руки, чтобы прижать к груди. — Ло, — сквозь слёзы. — Рози — длинное имя, — усмехнулась я. Чтобы он звал меня мамой, я отдала бы всё на свете, но не имею на это морального права — не теперь. — Т-ш-ш, мой хороший, Рози здесь, — тронув губами нахмуренный лобик, прошептала я в чёрную пушистую макушку; Деймон уткнулся заплаканным личиком мне в плечо, и сорочка моментально промокла. — Ты его напугал, — я обернулась к Леону, — но ничего — он привыкнет. Думаю, вы быстро найдёте общий язык, вы… — я сглотнула, — вы так похожи. Он улыбается, как ты, и так же хмурится, у него твои глаза и брови… У него твоё всё. Наверное, оттого мне хотелось плакать, когда у него мучительно резались первые зубки — от одной мысли, что это не самое страшное, что ему предстоит пережить в этом бесчеловечном мире. — Роуз… Боже, зачем ты смотришь на меня так? Страдальческая линия перечеркнула лоб, и Лео поджал губы, будто удерживая стон. — Хочешь… подержать сына? Лео замер — суть вопроса словно дошла до него не сразу, но затем слабо кивнул. Тяжело вздохнув, он сбросил пиджак на кресло-качалку у кроватки и ослабил галстук двумя пальцами перед тем, как выдрать его из горловины. — Иди к папе, — пробормотала я, вытерев слёзы с щёк Деймона уголком одеяла. — Папа… очень тебя хотел. Очень ждал, когда ты родишься. Он будет о тебе заботиться, — я выдавила улыбку и, разъединив мягкие пальчики, обхватившие мой большой палец, отдала малыша отцу. — А я пока… соберу вещи. И вышла из детской — в ней я была совершенно лишняя. Вернуться в спальню. Достать пыльный чемодан из шкафа. Собрать вещи. Руки не слушались. Я выволокла чемодан и, распахнув его, села на корточки, прижав ладони к ушам. Такое опустошающее бессилие, что в голове ни на что не хватало места. Это просто. Ты справишься, Розмари Энн. Ты сильная девочка. Ты… За спиной хлопнула дверь, впустив внутрь противный сквозняк, пропитанный приближающейся грозой — ею пахло в наэлектризованном воздухе с самого утра. — «Соберу вещи»? Чёрт возьми, ты серьёзно, Роуз? Так и уйдёшь — теперь? — Именно теперь, — буркнула я через плечо. Именно теперь, когда между нами ничего не стояло: ни его безнадёжного брака, ни беременной жены — единственной дочери capo di tutti capi с фамилией, звучавшей хуже смертного приговора где-нибудь в средневековой Англии; ни отца Лео, давно перебравшегося за океан. Кажется, все эти непосильные преграды — единственное, что могло объединить мужчину вроде Леона Сальваторе с женщиной вроде меня. — Почему? Я поднялась и размяла затёкшие ноги, конечно, осознавая всю тщетность попыток казаться твёрже и выше. Внушительный, когда ему было всего двадцать, перед ним уже лебезили сорокалетние; Лео принадлежал к той редкой категории мужчин, перед которыми другие расступались на полусогнутых ногах. Казалось, его не взяло бы ни одно оружие, ни даже танк или военный истребитель. Что до меня, едва достающей ему до подбородка, если встать на носочки, — под одним только взглядом я давила в себе желание сутулиться и жалобно скулить. — Потому что между нами нет ничего общего, Лео. Овдовевший гангстер, отмотавший срок за неуплату налогов, и дешёвая потаскуха из кабаре. — Это не причина, — отрезал Леон. — Скажи… Это из-за того, что я тебе наплёл тогда, когда мы виделись перед судом? В последний раз… Роуз, ты же умная женщина. Ты не можешь не понимать, почему я сказал это. — Потому что хотел меня защитить. — Вот именно! Я соврал, чтобы тебя защитить. — Нет. Ты сказал правду. Голубые глаза вспыхнули, округлившись, и похолодели. Взмахнув руками, Лео запустил пальцы в волосы, растрёпывая их. — Che cazzo?! * — прозвучало, как что-то нехорошее. — Что это означает? — Что я немного расстроен, — проворчал он, закатив глаза, и отпихнув ногой чемодан в сторону, навис надо мной угрожающей тенью. — Надо будет запомнить, — пискнула я, упёршись кулаками в его грудь, а взглядом — в расстёгнутый ворот рубашки, обнажавший основание крепкой шеи с ямочкой между ключиц. — Полезное выражение. — В отношениях с тобой — незаменимое, — буркнул Лео, потянувшись к моему лицу. Отпрянув, я ойкнула, врезавшись в стену — отступать было некуда. И чего я так боюсь? Всё самое страшное давно случилось. Он спрятал за ухо прядь, упавшую на моё лицо, и вымученно улыбнулся: — Рыженькая… И волосы отросли. Мягкий поцелуй — Лео коснулся им моего лба — раздробил мне грудь, и сердце комом застряло в горле. Сглотнув, я осела по стене. — Лео… — Когда я говорил тебе, что ты прекрасна, ты мне не верила. Не верила, когда говорил тебе, что хочу видеть тебя своей женой и матерью моих детей, — влажный шёпот прерывали частые поцелуи — кожа горела под ними; хватая воздух ртом, я сминала ткань рубашки на широкой мужской груди. — Лео, нет… — Ты не верила, когда говорил тебе, что люблю… Но стоило мне единственный раз в жизни наговорить тебе гадостей — и ты приняла всё за чистую монету. Уму непостижимо, как такая умная женщина может быть так непрошибаемо слепа. — Не надо, — взмолилась я, сжав волю в кулак. — Лео, не целуй меня так. И не смотри. — Как так? — Как будто я что-то значу для тебя, — я выдохнула ему в грудь, и… Господи, никогда не видела его таким. Лео вдавил меня в стену, и его жёсткая рука до боли сжала щёки, не давая вырваться. — Что-то?! — прорычал он мне в лицо. — Как будто? Господи, никогда не слышала, чтобы Леон Сальваторе повышал голос. Распахнувшееся окно жалобно скрипнуло в раме, и электрический поток воздуха пронёсся по комнате вслед за раскатом грома. Пол под ногами дрогнул, и чувство было такое, будто Лео один был тому причиной. — Девочка моя, — устрашающе понизив тон. В его сильных руках треснула рвущаяся ткань, выпуская обнажённую грудь. — Я буду тебя целовать так, как посчитаю нужным, — и Лео целовал — жалил жестокими поцелуями шею и ключицы, мучил ими болезненно напрягшиеся соски. — Я буду на тебя смотреть, — содрав с меня сорочку, он швырнул её себе под ноги и толкнул меня в расправленную постель. Я попыталась прикрыть наготу, ухватившись за одеяло, но и оно полетело на пол. — Я не видел тебя полтора года, и, чёрт тебя дери, я буду смотреть на тебя, Роуз. Полтора чёртовых года. Лео рывками избавлялся от одежды, и за его спиной сверкала молния, металлическим светом обрамляя могучий размах его плеч; ветер скручивал занавески под потолком. Влажные потоки воздуха били мне в разгорячённое лицо, а я не могла продышаться. Прижавшись лопатками к изголовью, я подтянула колени к груди, но Лео с рыком дёрнул меня за лодыжку, принуждая вытянуть и раздвинуть ноги. — Лео, нет… Его властные губы обратили в ничто мой слабый протест. Боже… Я зарылась пальцами в его густые волосы и мычала сквозь влажный поцелуй; жёсткая щетина нещадно терзала мои губы, нежный язык — залечивал. И пьяный гул заполнял голову. Бёдра непослушно расползлись в стороны, впуская Лео; я подалась ему навстречу и захныкала — то, как его член упирался мне между ног, мучительно не проникая внутрь, граничило с безумием. — Лео, пожалуйста… Он хрипло рассмеялся и, сцепив мои запястья одной ладонью, заломил руки над головой. То, что вытворяла со мной вторая ладонь — от этого я почти плакала. Шея, ложбинка между грудей, талия, бедро и сгиб колена — Лео прикасался ко мне везде, но не… — Боже!.. — и весь воздух кончился. Казалось, всё тело превратилось в открытую рану и кровоточило под умелыми прикосновениями моего льва. — Figlia di putana! ** Какая ты мокрая, — простонал Лео, разрывая меня резким толчком. Боже, какой он большой! Я глушила восторженные крики, кусая его грудь — от моих зубов на ней оставались красные вмятины, наверняка болезненные; но Леон только довольно мурлыкал и, выпустив запястья, ласкал кончиками пальцев моё лицо. Я сталкивала Лео с себя и седлала его сильное тело, только чтобы снова оказаться под ним. Это напоминало схватку — заранее проигранную — я знала, кто выйдет из неё победителем. — Ещё, пожалуйста… Внутри всё ныло от удовольствия, плескалось; на немеющих губах оседал горьковато-сладкий привкус языка моего Лео с табачно-кофейными нотками. — Рози… Посмотри на меня, Роуз. И я смотрела. Подступающий оргазм выламывал позвонки, и глаза закатывались сами, но я отчаянно вцеплялась взглядом в его ускользающие черты. Такие, будь я проклята, красивые. В эти тёмные, широко раскрытые глаза, огненно-влажные. — Лео… — моляще. Невыносимо замедлившись, он крепко сжал мой подбородок — так, что я не могла спрятаться от его глаз. Увернуться от его безжалостных слов. — Я убил твоего ублюдочного мужа, — жёсткий толчок. Я взвыла, принимая его до конца. — Чтобы уберечь твою чёртову репутацию, я готов был сесть на электрический стул, — похабно раскрыв мои бёдра, Лео рвал меня членом, не позволяя отвернуться. — Ради тебя, Рози, я полтора года жрал баланду в тюрьме. И все восемь лет бы отсидел… Мир сыпался, распадался на куски. От невыносимо оттянутого наслаждения я вся взмокла, но нечаянная мысль мазнула по периферии сознания. — Ты сидел за неуплату налогов… — пролепетала я сквозь слёзы. Или всё-таки нет? Вместо ответа Лео впился в мои губы, и разрушительный поцелуй звенящим напряжением прошил всё тело; я давилась криком, сводя ослабевшие коленки. — Только попробуй, Роуз, после всего, что я ради тебя… Только посмей сказать мне, что я тебя не люблю. Я не посмею. Не после того, как ради меня ты шесть лет предавал свою бедную бессловесную жену. И остаться с тобой — не посмею тоже.

***

Три часа спустя я стояла в дверях спальни, не в силах выйти прочь — смотрела и смотрела на его мужественные руки, перетянутые канатами жёстких вен. На его красивые руки, обнимающие пустоту. — Прости, — почти про себя. Не после всего, что было. Я стукнулась лбом о косяк и трясущейся рукой нащупала дверную ручку. — Что, так и уйдёшь, Рози? — в спину. — Вот так? Я вяло мотнула головой в знак согласия, но не смогла обернуться к моему Лео — нет, теперь уже совершенно точно не моему. — Все документы хранятся в письменном столе в кабинете, — пробормотала я. — Роуз… Не могу. — Дом оформлен на Деймона… — Рози. Кровать скрипнула за спиной; я взглянула на Лео через плечо — скорее, попыталась: перед глазами всё плыло и сливалось в чернильное пятно. — Прости за Летти, — прошептала я. — Я не хотела… Господи, я никогда не желала Летиции смерти, я не хотела, чтобы твой сын остался без матери, я… не виновата. Прости меня, Лео. — Роуз! «Я предупреждаю тебя, Роуз, если что-нибудь случится с моей Летти и ребёнком…» — я врезалась виском в дверной косяк, вылетая прочь.