KYBZSVP

      — Алфа-а-а, — загробным голосом тянет Гена, выползая из полутемного вагона на выбеленный первым снегом перрон. — Долго стоим?       Никита отворачивается и выдыхает сигаретный дым в сторону — это привычка, да и Гена никогда не жалуется, но дымить в лицо человеку все еще непростительный моветон. Затягивается и ежится — прежде чем выбегать в минус пять, надо было накинуть куртку. Надо же, когда уезжали из Москвы, обходились ветровкой, но чем дальше тур заводит на восток, тем холоднее и злее мороз по утрам. Днем под ногами такая же каша из грязи, что и в Москве, а вечером, слава богу, ничего не видно — лишь бы доползти до кровати и уснуть.       — Вроде минуты три еще, а потом уже до Новосиба без остановок. Спал бы дальше, семь утра сейчас.       — Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни и полетели, блин, — Гена привычно поджимает губы вместо улыбки и поддевает носком кроссовок чей—то истершийся билет. — Я придумал название нового трека.       — И? — Никита втаптывает окурок в отсыревший асфальт. Так на самом деле порядочные люди не делают, но есть надежда, что на этой богом забытой станции кто—то убирает перроны, хотя бы раз в год.       — KYBZSVP. Переводится «как я, блядь, задолбался спать в поездах».       — Только мне фит не предлагай, ладно? — смеется Никита и заталкивает сонного Гену обратно в вагон. В вагоне — в кои-то веки разорились на купе — тишина, даже у проводницы молчит радио, только мигают красным огоньки бойлера и зеленым — незанятых туалетов. Милая дорожная идиллия на фоне сибирского захолустья. Гена чихает и негромко чертыхается.       — За последний месяц я мотался в аптеки за терафлю и кетоналом чаще, чем за смазкой, Ген, ну опять, что ли? — Никита злится, и, в общем, имеет на это право: кажется, что Гена за время тура просто-напросто не успевает выздороветь, как снова где-то простужается, хрипит, шмыгает носом и твердит, что, мол, все нормально, живой, снова чихает и пьет разведенный Никитой терафлю — вчера с лимоном, в среду — с малиной.       — Температура есть? — Никита тянется ко лбу Гены, но Гена убирает его руку — не обращай внимания, к вечеру буду в норме. В вагоне тепло, поезд тяжело и грузно отрывается от пустого перрона, и ужасно хочется целоваться, прислонившись к двери купе, как в мрачных артхаусных короткометражках, которые ни Гена, ни тем более Никита не смотрят.       — Есть у тебя температура, — шепот Никиты щекочет шею, руки знакомо лежат на пояснице, и у Гены подкашиваются ноги — от слабости или от возбуждения, в семь утра довольно сложно определить, что и почему. Он быстро и жадно, боясь быть застуканным, целует сухие губы, находит чужую ладонь и крепко переплетает пальцы Никиты со своими. Пока никто не видит. Пока не видит Рим, мировой человек, без которого не было бы ни одного концерта, пока спит мертвецким сном звукарь, пока никому не приспичило налить утреннего кипяточку в фирменный стакан РЖД.       — Я бы сейчас не постремался тебя насквозь больного трахнуть, честно, — лицо Никиты совершенно серьезное, а глаза смеются. И борода тоже смеется, есть у нее такое качество.       — Пиздец с кем я связался, — Гена негромко кашляет.       — Завтракать-то будем или поспим, ребят подождем?

***

      Съездить на день-два в Петербург с концертом и вернуться домой — это одно. А отчалить на месяц с туром по России и СНГ — совсем другое. Не то чтобы они не знали — отчего же, наоборот, советовались, наводили справки, звонили и переписывались со знакомыми, кто уже пережил подобный опыт. Накануне питерского концерта позвонила Генина мама, трубку, как с недавних пор это случалось, в суматохе поднял Никита. Гена беззлобно ворчал, что Никита отобрал у него симпатии единственных близких женщин — мамы и кошки — на что получал неизменный ответ, мол, ну да, а ты просто бонусом к ним прилагаешься. «И она сказала, что рада за тебя, чтобы не болел, спал и я за тобой проследил. Вообще твоя мама — святой человек, всем бы таких. Эх, была бы чуть-чуть помоложе…» На это Гена молча отвесил Никите подзатыльник и набрал последний входящий.       Дима предлагал оставить кошку Андрею: ну смешно же, кошка живет у кота. Геннадий, ждите пополнения в семействе, Андрей у нас продуктивный вне зависимости от времени года. Что из этого вышло, догадаться нетрудно: после споров в чате и три раза брошенного цу-е-фа кошку отдали Вове Галату, так спокойнее, потому что — фанфары внезапности — на кошку Гены у Андрея началась аллергия, а у всех остальных возникло непреодолимое желание посмотреть, что будет, если довести кошкой аллергика до анафилактического шока.

***

      Дома Гена составил в заметках айфона список концертов. Приехали, отыграли — поставил чек. Написал пару твитов, показался на автограф-сессии, заобнимался с кучей незнакомых людей, пожал руки организаторам — а дальше по ситуации: охрипшие, взмыленные двинули зависать в самом клевом баре до утра или завалились спать в гостиницу. И так — месяц и еще немного. Дорога, саундчек, концерт, много людей или мало людей. Коробки из-под пиццы, стук колес, ночная регистрация, бесконечные бирки «ручная кладь» на чемоданах, красные глаза и обветренные лица, безумный заряд адреналина, «белье брать будете?», сбитый к чертям режим, первый снегопад, последний ливень, почти сорванные голоса, безвозвратно убитые кроссовки, родной Екатеринбург, дважды потерянная и найденная карта Сбербанка, три недели до нового Года и усталость, усталость через край. Хочется к себе в кровать, хочется Никиту себе в кровать, чтобы кошка мурчала рядом, чтобы никто не звонил, со шкафа свисали гирлянды, чтобы килограммы мандаринов и запах елки. Но это позже. Пока есть один номер на двоих, свежая футболка, шум из ванной, двенадцать часов до рейса. Никита выходит из душа и двигает Гену, чтобы лечь рядом. Надо бы по-хорошему согнать Никиту на свою кровать, иначе снова не захочется вылезать из-под его рук.       — У тебя с бороды вода капает.       — Зато с головы — нет. Смеяться не получается — слишком ноет в висках.

***

      Ноябрьский промозглый Питер хлещет горожан ветром пополам с дождем, немногие отъезжающие жмутся у освещенных неоном стоек регистрации. Безупречно вежливый голос объявляет: «Уважаемые пассажиры! Поезд прибывает на Московский вокзал. Добро пожаловать в Санкт-Петербург». Никита разлипает глаза и осторожно двигает затекшими без движения ногами. На часах без двадцати ночь. Гена уснул, когда проезжали Тверь, и бесстыже завалился Никите на грудь — если бы не ночной рейс и пустой вагон, осуждающих взглядов скучающих бабулек было бы не избежать. Вопрос знатокам: сварливые бабульки ездят на «Сапсане» самым поздним рейсом? Определенно, нет, а те немногие, кто все же не испугался питерской сырости, полулежали, закинув ноги на соседнее сиденье, у Гены правый наушник, у Никиты — левый, под дымного и неторопливого Скриптонита хорошо обниматься, говорить тихо-тихо прямо в губы, больше о глупостях, чем о концерте, чтобы не загоняться раньше времени, и обсуждать, когда все-таки сходить на «Доктора Стрэнджа», потому что в Москве банально не хватило времени.       Вагон в последний раз качнулся и замер. Никита двигает плечом, Гена чуть сползает вниз, но не просыпается.       — Моя первая тату будет набита на ключице с фразой: «Место для удара головой». Эй, сечешь?       — Я тебя тоже люблю, — бормочет Гена, и, кажется, он сказал это вслух. Тур начался хорошо.