Honest

Patience, test my patience / Терпение, испытываешь моё терпение. If I made it too hard for you maybe you should've changed it / Если я для тебя всё слишком усложнил, тебе следовало это изменить... Say it, you should say it, / Скажи это, ты должен произнести это, Голубые глаза завлекла тонкая пелена пепла. Легкая улыбка, легкая походка, легкий ты, голодающий и с торчащими костями. Тонкая талия, тонкие ноги, ты был родным, но теперь ты чуждый мне гибрид с тонкими запястьями и рваным дыханием. В твоих легких не распустятся лилии, их ждет гибель от девяти выкуренных в день сигарет. Твои мягкие всхлипы и нуждающиеся стоны, мои молитвы, чтобы все это прекратилось. Сегодня, вчера, кто услышит нас? Дорогие номера отелей, лоск, чистые простыни, золото на перилах – все впитывает громкие слова и чуждые обещания. То, как ты просишь прощения, или это лишь усталое оправдание, чтобы не чувствовать себя настолько никчемным? «Тук-тук. Кто это?». «Предатель». Янехочучтобыэтоповторялось. Waiting, always waiting, / Жду, постоянно жду. If I gave you control would you say that we could've saved it? / Будь все в твоих руках, сказал бы ты, что мы сумеем спасти её*? Неясное бормотание, кому же врать, это уже привычка, словно доза, но ты шипишь и сквозь зубы проговариваешь. Слова выходят из тебя с таким трудом, твои глаза предательски смыкаются, может быть, ты сам не веришь в то, кем стал? Может, ты уже не можешь вспомнить кем ты был, знаменитостью, поп-звездой, иконой? И мои фибры тихо вторят: «Предатель, предатель, предатель» Любовник..? Слова, не слетевшие с губ, что трепетно открыты, тонкие, чувственные, они все искусаны, идеальная эротика. Он кусают, целуют, облизывают раз за разом, полностью разрушая все чувства и воссоздавая новые. Лишь чистое колкое наслаждение сталкивается с реальностью, которая горчит хуже гвоздики. Слияние губ раз за разом опьяняет сознание и суставы, но вдруг уста отрываются и спешат сказать нечто, но… Но ладонь тянется, чтобы побыстрее спрятать то, что тебе не нужно, то, кем ты стал. Голубые глаза в неверии распахиваются, губы ощущают шероховатую ладонь и тихое: «Никогда» покидает твое тело, душу и предателя, с красивыми костями, обросшими проволокой. I hope you find a way to be yourself someday, / Я надеюсь, что когда-нибудь ты научишься быть самим собой, In weakness or in strength, / Будучи слабым или полным сил, Change can be amazing. / Изменения могут быть поразительными. So I pray for the best, I pray for the best for you. / И поэтому я молюсь, молюсь за лучший исход для тебя. Ты лишь хочешь повторить. Это не обещание, это означает лишь тупую правду, твои непонимающие, полные испуга глаза, когда ты, оборачиваясь назад, видишь ее. Конечно. Ты боишься, твое хрупкое тело дрожит и атрофируется, ведь это не то, что ты видел прежде, ты был ослеплен своей ложью, которая спасала тебя. Из-за нее ты ничего не мог увидеть, даже меня, даже свое предательство. Ложь покрыла все тонкой паутинкой и застыла на тебе как вторая кожа. И, может, ты красив. Луна обводит контуры тела, горечь распространяется по всему моему существу, и желание бросить и прекратить все заставляет грудь рваться на части. Острые лопатки с острой неприязнью к себе – твоя оболочка, такая худая, беззащитная и сгнивающая себя. Это не привлекательно, необъяснимо как послевкусие, которое присуще твоей стати оно влюбляет и раздирает в клочья. Предатель такой порочный, выгибающийся, хрипящий бессвязные речи и терпкий вкус пота на коже, разъедающий артерии и останавливающий биение сердца. Никогда еще прикосновения не были такими желанными и опаляющими до глубоких ожогов и ссадин, незаживающих и неизлечимых. Никогда поцелуи не доставляли столько ужаса и холодного беспокойства: «Что будет, если захочется еще?» Еще, еще, еще больше. Никогда не было достаточно тех животных порывов, заставляющих испещрённые ожогами и ссадинами тела сплетаться вместе, как недостающие части паззла и быть единым целым, пока сознание живет своей жизнью и не грезит о чем-то серьезном. И те быстрые, мерзкие движения, которые взаимны и до ужаса пугают и убивают что-то каждый раз, когда планка ломается и все переворачивается. Все умирает. I wish you could be honest, I wish you could be honest with me. / Надеюсь, ты сможешь быть искренен, сможешь быть честен со мной. -Я… Тело пронзают тысячи пуль оставляя зияющие дыры и где то там, внутри начинается кровотечение, оно состоит из запаха любви, неги и касаний губами, все покидает пораженное тело, не оставив ни капли внутри. Одним большим потоком все это начинает стекать вниз, на кристально белые простыни, очерчивая птиц, бабочку, листья лавра, оно покидает душу, но ощущения, будто это и было тем самым, что не могут передать уста. «Никогда». Ты хочешь коснуться на прощанье, твои губы находят мои и чувственно дотрагиваются, так и не начиная поцелуй. Мы лежим в крови и старой любви, она осталась и на этих покрывалах, мы пахнем болью и горечью несбывшегося, мы не можем думать, что что-то готово измениться. Моя ладонь мягко прикрывает родные уста вновь, чтобы спрятать то, кто ты на самом деле, не давая возможности родиться прощальному поцелую, так и застывающему на тонких губах. Твои принципы стекают бесцветными ручьями из твоих собственных дыр в душе, и ты отодвигаешься, прикрывая ранения и свое изуродованное тело. So I pray for the best, I pray for the best for you. / И поэтому я молюсь, молюсь за лучший исход для тебя. I wish you could be honest, I wish you could be honest with me. **/ Надеюсь, ты сможешь быть искренен, сможешь быть честен со мной. Слезы прочерчивают дорожку по щекам и скрываются во взмокших волосах, они не соленые, нет. Это как будто тысяча слов, не сказанных, горячих как тела любовников и нужных как судорожный исчезающий еще в зародыше вздох, как последний поцелуй, умерший на холодных губах. Нет, они возвращают в реальность. Разрешают услышать собственный голос. И уста беззвучно шепчут: «Никогда, никогда, никогда».