Orange

Когда Йорк рисует, краской оказывается заляпано, без преувеличения, все вокруг. Увлеченный процессом, заинтересованный лишь в результате своей работы, художник не обращает внимания на то, насколько он аккуратен. Тацу всегда удивляло, как стильно и дорого одевающийся человек, старающийся всегда выглядеть чуть лучше, чем хорошо, может настолько небрежно относиться к своей одежде, когда в его руках оказываются кисти. Но Йорк его переживаний не разделял. Разноцветные брызги краски на одежде, обуви и коже вызывали у него только улыбку. Это был еще один способ продемонстрировать свою креативность, показать, что он, как и все художники, слегка чудаковат. Тацу сказал бы, что не слегка, но ведь и он не мог похвастаться абсолютно адекватным, взрослым поведением. Поэтому смирился, привык к беспорядку, несомненно, творческому. И это было правильно, вот только забывать о том, что рабочее место Йорка всегда выглядит так, будто по нему пронесся радужный вихрь, не стоило даже во внерабочее время. Особенно тогда, когда шел к художнику в гости. Но пятничным вечером, стоя у двери, ведущей в квартиру Йорка, уставший и думающий о тексте будущей песни, Тацу ждал лишь теплого приема в уютной, чистой квартирке, банку пива и серьезный разговор о работе, под который, впрочем, можно было расслабиться. В свободный вечер Йорк позвал его к себе обсудить наброски песен и просто выпить. Но что-то пошло не так. Тацу понял это, простояв несколько минут на лестничной клетке в ожидании, пока его, ожидаемого гостя, впустят в квартиру. И прежде, чем это произошло, он уже успел начать волноваться. Как оказалось, напрасно. Когда дверь открылась, на пороге Тацу увидел своего одногруппника в, как всегда, растянутых штанах и футболке. Заляпанных краской. Даже босые ноги и собранные в хвост волосы были покрыты разноцветными пятнами. Можно было подумать, что Йорк затеял ремонт. И решил выкрасить стены во все цвета радуги? Пройдя в квартиру, Тацу усомнился в том, помнит ли Йорк, что звал вокалиста в гости, и вообще, не приснилось ли это утомленному Тацу? Диван в гостиной, на котором они должны были сидеть, был застелен клеенкой. Как и весь пол. И телевизор был накрыт ею, и журнальный столик, на котором вместо журналов стояло множество банок с краской. А посреди комнаты стоял мольберт с огромным холстом, на котором подсыхали хаотичные мазки, из которых по окончании работы должна была сложиться картинка. — Мне казалось, ты собирался провести этот вечер иначе, — не обиженно, но с ноткой недовольства в голосе произнес Тацу, присаживаясь на край дивана. Он любил картины одногруппника, восхищался его старательностью и творческой натурой и не имел ничего против того, чтобы тот творил двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю... Но не этим вечером. От запаха краски становилось дурно, а картина посреди комнаты перенимала на себя все внимание. Не лучшая обстановка, чтобы расслабиться или, наоборот, сосредоточиться на песне. — Вдохновение посещает не по графику, — пожал плечами Йорк, заходя следом в комнату. Даже не посмотрев на гостя, он упер руки в боки и придирчивым взглядом принялся изучать свое творение. Высмотрев недостаток, который мог заметить только он сам, Йорк подошел к столику, выбрал кисть, чтобы следом окунуть ее в краску и отвернуться к холсту. Для гостя внимания не осталось. «Знал бы, остался бы дома и выспался в кои-то веки», — с раздражением подумал Тацу, смело откидываясь на спинку застеленного дивана. Несколько минут он наблюдал за тем, как Йорк старательно замазывает небольшой участок холста желтой краской, а потом провалился в темноту. Сколько Тацу так продремал, он не знал. Судя по ощущениям, не более пяти минут. Да и на картине он не заметил никаких значительных изменений, когда открыл глаза. Он поспал бы и дольше на этом холодном, липком диване, если бы Йорк не начал хлопать его по плечу, призывая проснуться и оценить его шедевр. С трудом подняв тяжелые веки, Тацу имел возможность первым делом полюбоваться не картиной, а сияющими глазами довольного художника. В них, к слову, Тацу видел куда больше красоты, чем в беспорядке на полотнах, в котором не всегда удавалось разобраться без подсказок его создателя. Новая картина изображала именно очередной такой беспорядок, взрыв цветов, мозга, а возможно, и просто взрыв, учитывая, сколько красной и желтой краски ушло на создание этого большого полотна. Без сил и настроения анализировать очередное безумие Йорка, Тацу поднял вверх большой палец и попытался как можно правдоподобнее заверить Йорка, что он приятно впечатлен. Удовлетворил ли художника такой отзыв, Тацу не знал и не имел возможности узнать — Йорк, отстранившись, вновь отвернулся к картине, взглядом беседуя со своим творением. «Что творится в голове у этих художников?» — Тацу покачал головой и подался вперед, вытягивая перед собой руки, чтобы размять их. И тогда его наигранное приятное впечатление сменилось крайне неприятным. В районе плеча на его свитере красовались яркие желтые пятна — следы пальцев Йорка. — Черт возьми, это был мой любимый свитер! Тацу выкрикнул это так громко и гневно, что Йорк наконец-то обратил на него внимание. Вздрогнув, он резко повернулся к вокалисту, тут же нащупав взглядом ярко-желтую рану на их отношениях, пятно, которое так возмутило одногруппника. Когда Тацу улыбался, он был похож на ребенка; когда Тацу хмурился, он походил на ребенка как никогда сильно, что не могло не умилять Йорка. Здравый смысл нашептывал, что следует беречься, во-первых, дорогого сердцу, а во-вторых, сильного физически вокалиста в гневе, но Йорк, как истинный художник, не считал нужным к нему прислушиваться. Здравый смысл это так скучно! Искусство не терпит скуки. Вместо того чтобы извиниться, Йорк коварно улыбнулся и, окунув два пальца в банку с желтой краской, подошел к сидящему на диване гостю. Тацу крутил рукав своего свитера, пытаясь рассмотреть масштабы трагедии, причем так негодующе, как будто стремился устранить пятна, прожигая их взглядом. Если бы он сам понимал, какого черта напялил любимую вещь ради этой свиньи Йорка! — Мог бы ты хоть иногда быть аккуратнее и следить за тем, чего касаются твои вечно испачканные руки! — причитал он, одновременно мысленно обзывая Йорка всеми известными ему ругательствами и размышляя, выйдет ли отстирать такое пятно. Не будь он сейчас так зол, прежде, чем выкрикнуть эти слова, вспомнил бы, что за годы совместной работы и тесного общения испачканные краской худые руки с длинными, тонкими пальцами, увешанными кольцами, стали чем-то вроде фетиша для Тацу. В этом он, правда, не признавался ни Йорку, ни себе. Но одно дело, когда ты одет в футболку с логотипом группы, которых можно достать хоть сотню, а краска на руках подсохла, и совсем другое, когда эти красивые руки пачкают твой любимый свитер! Планируя высказать все, что думает о таланте Йорка наносить краску не только на холст, а вообще всюду, причем когда не надо, Тацу поднял голову и тут же уткнулся взглядом в грудь художника, подошедшего слишком близко. Не успел Тацу ничего сказать, как по его щекам, лбу и носу провели двумя желтыми пальцами, по которым стекала свежая краска. И стоило ошарашенному Тацу открыть рот, как еще одна полоска появилась на его подбородке. Йорк довольно улыбнулся, радуясь двум шедеврам за один вечер. — Ты что вообще делаешь? Краски нанюхался? — растерянно выкрикнул Тацу, хватаясь за подбородок и сильнее размазывая краску. Йорк продолжил игнорировать своего гостя и его возмущение. Неспешно отойдя к столику, он вновь опустил пальцы в банку и, вернувшись к Тацу, преспокойно провел ими по губам вокалиста. — Блять, точно надышался, токсикоман хренов! Тацу подскочил с места, не зная, бежать открывать окно или спешить умыться. Уж не того, что будет весь измазан в краске, он ожидал от сегодняшнего вечера. Заканчивать песню и отдыхать он будет не скоро и не здесь. Если ему вообще дадут убежать. Сейчас Йорк не позволил ему и шагу ступить, схватив за руку и принявшись жестоко обмазывать краской всюду, куда удавалось достать рукой вопреки сопротивлению вокалиста, который ожесточенно отбивался. В какой момент в руке Тацу оказалась кисть, он и сам не заметил. События сменяли друг друга, как в самом наркоманском сне. Да и мелькающие вокруг краски заставляли усомниться в том, что Тацу бодрствует. Может, он все еще спит на диване, и эта драка с краской ему снится? После разглядывания картин Йорка и не такое присниться может. Но прикосновения горячих, измазанных краской пальцев казались вполне реальными. Тацу чувствовал, как к лицу неприятно липнут испачканные волосы, а любимый свитер теперь был безнадежно испорчен, украшенный многочисленными отпечатками рук Йорка. Художник улыбался, он явно веселился. Что веселого в том, чтобы портить дорогую одежду и злить своего гостя, Тацу не понимал, и шутка про токсикоманию больше не казалась шуткой. Йорк пытался измазать краской всего вокалиста, словно тот был холстом... Так что, споткнувшись в попытке сбежать от неприятных прикосновений о столик, на котором стояли злосчастные банки, Тацу без раздумий окунул в одну из них кисть и повернулся к Йорку в полной боевой готовности, сжав со всей силы свое единственное оружие. Прошептав «идиот», Тацу ткнул кистью Йорку в грудь, а тот лишь расхохотался. И правда, глупо было считать, что это будет достойным ответом за испорченный свитер, ведь футболка Йорка и так вся была в разноцветных разводах и брызгах. Тогда Тацу, не желавший сдаваться, воспользовался заминкой и, забавно насупившись, ткнул Йорка кистью в шею, а затем мазнул по лицу, окрасив нос, губы и бородку алым цветом. — Тебе идет, — победно фыркнул он и вновь протянул кисть, однако Йорк уже отсмеялся и перехватил руку вокалиста. В его глазах плясали бесы. Тацу хотел отомстить, но у него вышло лишь обрадовать Йорка, приняв его правила игры. Он оказался в безвыходной ситуации. Вернее в игре, из которой не было выхода. Хоть с ног до головы измажь Йорка краской, этот взрослый бородатый ребенок только рад будет. А если же не бороться, то сам весь окажешься измазанным. «Да что за детский сад?..» — мысленно поинтересовался недоумевающий вокалист, и в тот миг тень победной улыбки была стерта с его губ очередным мазком пальцев Йорка. Растерянно и недовольно глядя, как сияющий художник облизывает испачканную губу, Тацу некстати подумал, что желтая краска отвратительна на вкус, но красная, наверное, отличается. Она хотя бы напоминает клубнику... Поскольку сзади находился стол, отступать Тацу было некуда. Перелазить через него он побоялся, так как дурацкую игру еще можно простить, а вот если Тацу опрокинет банки с краской в гостиной Йорка, тот вряд ли отнесется к этому беспечно. Потратив несколько секунд на раздумья и ощутив, как неприятно начало стягивать кожу в местах, где Йорк его испачкал, Тацу бросился прямо на художника, выхватывая свою кисть второй, свободной рукой и принимаясь размахивать ею перед лицом Йорка. Ничего хорошего из этого маневра не вышло — Йорк перехватил и вторую его руку, из-за чего Тацу выронил кисть, а когда попытался освободиться, поскользнулся на клеенке и повалился на пол, утаскивая за собой и Йорка. Затылок гудел, перед глазами резко потемнело от неудачного падения, и сердце колотилось как бешеное. Тацу лишь удивился тому, что туман перед глазами не красного цвета, ведь он сам весь покраснел от драки, от духоты, стоящей в комнате, от того, что художник прижал его к полу всем своим телом. И лицо, нависающее над его лицом, тоже все было красным. Из-за краски, само собой. Так-то этот наглый, инфантильный засранец краснеть, кажется, и вовсе не умел. — Тацу, тебе нравится оранжевый? Тацу не успел прийти в себя после падения и отчаянно боролся с внезапно нахлынувшим волнением, которое было куда сильнее того, что он испытывал из-за пятен на свитере. Он смиренно лежал и был готов принять любые посягательства грязных рук на естественный цвет своей кожи. Чего он уж точно не ожидал, так это подобного вопроса. Да любого вопроса. Он так и не понял, к чему Йорк у него это спрашивает, когда губы того внезапно накрыли губы Тацу. И красная краска смешалась с желтой... А может, не так уж внезапно это было, потому что Тацу так и не понял, кто первым подался вперед. Но когда Йорк начал горячо целовать его, прижимаясь не менее горячей грудью к тяжело вздымающейся груди Тацу, тот понял, что держит голову на весу, и опустил ее, наконец-то позволяя себе расслабиться и забыться. Пусть немного не так, как планировал, но определенно так, как давно хотелось. Отвечая на жадный поцелуй, Тацу думал о том, что у него самый бесшабашный художник из всех и что ему это определенно нравится. А еще он вдруг осознал, что после такого вечера, насыщенного самыми разными эмоциями, без труда закончит песню. И имя Йорка можно будет смело вписать в графу «соавторы», хотя он и не придумал ни единого слова из этих стихов. Несмотря на то, что это Йорк посягнул на губы вокалиста и последнему следовало бы отбиваться, разорвал поцелуй именно художник, а Тацу еще и жалобно замычал, недовольный тем, что липкие, теплые губы больше не ласкают его. Но хитрый прищур и кошачья улыбка Йорка позволяли думать, что шоу только началось и так просто он не отстанет от своего гостя. — А фиолетовый ты любишь, Тацу? — весело спросил Йорк, и в следующее мгновение его рукой на штаны вокалиста была пролита голубая краска. Тацу оставалось лишь вздохнуть — от смущения он все равно не смог бы произнести ничего внятного. Тупо уставившись на красные губы Йорка, Тацу чувствовал, как сгорает изнутри от стыда и желания, и совершенно беззлобно думал, что штаны-то тоже были его любимыми...