A Case Of You

В деревне их не любят. Эстер чувствует это кожей, на которой выступает крапивница каждый раз, когда она выходит из дома, чтобы набрать воды в колодце или диких трав на лесной опушке. Чужаки, пришельцы с Севера, ведьма, убийца и их мерзкие отродья — вот как их называют ядовитые языки, готовые бросить камень в спину. Муж и ее старшие сыновья отсутствуют слишком долго, — зима сменяется весной уже во второй раз, — и Эстер боится. Постоянно боится, что ночью их дом сожгут до тла. Страх крепнет в ней с каждым днем, растет, обвивает сердце ядовитым плющом, и она все чаще прижимает к себе Хенрика по ночам, не смыкая глаз. Прислушивается к тихому дыханию Ребекки, что спит на мягкой подстилке около тлеющих углей очага, и молится всем богам, чтобы дочь подцепила оспу, которая изуродует ее лицо, тем самым спасая от худшей участи. Однажды Ребекка просыпается от того, что мать склонилась над ней с отцовским ножом. Эстер прикладывает острое лезвие к нежной щеке и плачет, проклиная свой род за то, что дочери достались такие голубые глаза, высокие скулы и пухлый алые губы. В безумии шепчет, что лучше бы золотистые волосы ее потускнели, а идеальное тело покрыли шрамы и ожоги. Тогда, может быть, Эстер перестанет расчесывать собственные руки до крови каждый раз, когда дочь уходит из дома в лес, чтобы собрать кислые ягоды калины. Тогда, может быть, ее перестанут преследовать кошмары наяву. И Ребекка бежит прочь из дома, где все пропахло безумием и страхом с тех пор, как отец и брать покинули их, оставив без защиты. Все дальше в темный лес, где она знает каждую кочку, каждое деревце и ручей. Туда, где она сможет упасть на кровать из мягкого мха, прижать дрожащие коленки к груди и выплакаться вдоволь, потому что ей тоже страшно и больно каждый раз, когда деревенские старухи плюют ей под ноги, желая смерти, а матери запрещают свои сыновьям, что раздевают девушку похотливыми взглядами, помогать ей нести тяжелые ведра от колодца. Она для них словно прокаженная, и от этих мыслей Ребекка хватается за грудь, чувствуя, что внутри у нее огромная дыра, которая растет с каждым днем, затапливая все естество огнем, опаляющим плоть до кости. Голос у Ребекки красивый и чистый, но Эстер грозится вырвать ей язык каждый раз, когда слышит, что дочь напевает во время работы или сидя у окна. Это запрещено. Как и носить что-то, кроме простых платьев из грубого коричневого льна, заплетать волосы в красивые косы, или, тем более, распускать их. Ребекка всегда носит платок, не смеет поднимать глаза, считая камешки у себя под ногами, и говорит только в крайних случаях, если какая-нибудь девица поинтересуется, когда Эстер будет дома, чтобы дать отвар от нежеланного ребенка или зелье, выводящее бородавки. Но сейчас она совсем одна. Нет рядом матери, никто не смотрит на нее с ненавистью или маслянистой похотью, что буквально оставляет на молочной коже сальные разводы. И Ребекка вспоминает надежные объятия любимого брата, его теплые пальцы, стирающие слезы с ее детского личика, и обещание непременно вернуться домой, чтобы уже никогда не покидать свою маленькую сестренку и защищать ее от всех напастей и бед. И Ребекка поет, сквозь слезы и боль, слушая, как ей вторит ночная камышёвка. Поет, надеясь, что любимый брат услышит ее, в какой бы дальней земле он не был, и вернется домой. Он появляется внезапно, смутной тенью выплывая из тьмы деревьев, и Ребекка испуганно пятится назад. Не может разглядеть его лица, только безумные глаза, что блестят в сумраке. Камышевка замолкает и вспархивает ввысь к молочным облакам, что застилают небосвод, когда девушка понимает, что от чужака пахнет кровью опасностью. Хочет закричать, но голос пропадает, поэтому она лишь задыхается, когда он наваливается на нее сверху, приподнимая нижнюю сорочку и сжимая бедра холодными пальцами. Тень шепчет, чтобы она молчала, отчаянно и зло, так, что Ребекке становится страшно до тошноты, и ее начинает бить озноб. Тело мужчины покрыто шрамами и свежими ранами, и становится понятно, что война выбила из него любую жалость к насилуемым девушками, и плакать, молить о пощаде бесполезно. Ей нечем дышать, глаза жжет, но Ребекка отстранёно думает, что хуже быть не может. Внезапно становится все равно. Она невидимка, ее здесь нет. И когда он входит в нее, абсолютно сухую, Ребекка даже не кричит, не сопротивляется, а лишь приобнимет его за израненную спину, пряча лицо, а потом понимает, что ее жестокий насильник плачет, горько, заливая ее грудь горячими слезами. Через несколько минут разрывающий боли где-то внизу живота, она чувствует его горячее семя на своем бедре, а потом осознает, что осталась совсем одна. Тень исчезла, не сказав ни слова, не запечатлев в памяти лицо той, чья невинность была так грубо взята. Лицо той, что будет вечно помнить его горячую кожу под собственными трясущимися ладонями. Она смывает кровь, размазанную по бедрам, в ближайшем ручье, спокойно смотря на то, как кристально чистая вода багровеет от причудливых красных разводов, что закручиваются в замысловатые узоры, а потом растворяются, уносясь вниз по течению. Мать встречает ее звонкой пощечиной от которой щеку жжет и саднит, а потом неожиданно срывающимся голосом сообщает, что отец и ее братья вернулись домой. Не спрашивает, где она была, почему не возвращалась домой до рассвета, из-за чего платье ее испачкано в грязи и крови. Эстер теперь думает только об одном: муж и сыновья вернулись, а значит никто не посмеет их обидеть. Ребекка врывается в дом, встречая отца, который берет ее за подбородок и снисходительно говорит, что она стала настоящей красавицей. Финн и Элайджа, превратившиеся во взрослых мужчин, которым давно пора иметь жен и детей, дарят ей сухие поцелуи в лоб, а Никлаус, — Ребекка уже успела забыть его тяжелый взгляд, полный осознания собственного одиночества, — заключает в объятия, гладя по волосам. Она счастлива, ей плохо. Плачет и смеется, то вспоминая цепкую хватку мужчины, что причинил боль и уничтожил, то думая о том, что теперь безумию матери придет конец. Хочет увидеть Кола, чья песня, когда-то спетая ей на ухо, накликала беду и принесла невыносимую радость. И он появляется в дверях, потерянный и чужой, не мальчик, который уходил на войну, но мужчина, которого преследуют страшные воспоминания и реки крови. Тело у него покрыто шрамами и свежими ранами, а у Ребекки пересыхает во рту, когда осознания истины приходит к ней резкой болью в районе солнечного сплетения. Она позвала его своей песней, и он явился на зов, хоть и сам не понимал, чьим телом воспользовался в безлунную облачную ночь. Дни для Кола тянутся медленно, почти бесконечно, и хоть он много шутит, с охотой выполняет работу по дому, Ребекка, что следит за ним внимательно и зорко, видит, что глаза у него потухли от дыма погребальных костров, а кожа покраснела от крови, что впиталась в каждую пору. Он не говорит о войне, хотя Финн и Элайджа гордо рассказывают всем, кто пожелает их слушать о том, скольких они убили, сколько добра награбили. Никлаус держится сдержаннее, так будто ему все равно, но, все-таки, один раз говорит Ребекке, что мирная жизнь становится почти невыносимой, когда за спиной два года насилия, жестокости и ненависти. Девушка старается понять, представить, какого это: лишить кого-то жизни, взять силой, сжечь чей-то дом. Но не может, и Кол, чувствуя это, тянется к любимой сестренке, что так быстро расцвела и превратилась в красивую женщину. Волосы у Ребекки теперь всегда распущенны, в них вплетены красивые незабудки или маки, которые брат дарит ей охапками, подшучивая, что скоро ей придется искать мужа, и все деревенские мужчины будут брать их дом измором. Эстер не рассказывает мужу и сыновьям, какого им было жить одним, а местные слишком боятся Майкла, теперь проявляя уважение и почтение. Но Ребекка помнит каждое злое слово, каждый грязный намек, каждый брошенный камень, поэтому упрямо заявляет, что не пойдет замуж. Кол не понимает ее настроений, смеется, шутит, спрашивает, кто же будет ее защищать, а у самого в глазах болезненный лихорадочный огонь. И Ребекка думает, что ее будет защищать тень, что пришла на зов, причинила боль, растоптала, а потом возродила из пепла. Это неправильно, гадко, больно, глупо, но она все вспоминает его грубые пальца на бедрах, хриплое дыхание у себя над ухом и тяжесть тела Кола на своем. Она мучается, убегает в лес, к постели из мха, кричит в темные колодцы до боли в горле, чтобы изгнать это отвратительное и больное чувство из своей груди, но не может. И начинает чахнуть, словно цветок в засуху. Кол не понимает, не может понять, что творится с маленькой сестрой, что ходит за ним, словно призрак. Отчего она так похудела, почему волосы больше не отливают чистым золотом, а кожа цвета слоновой кости приобретает зеленоватый оттенок. У него полно своих демонов. У него свое безумие. Он не может ей помочь. И в тот день, когда все уходят искать куда-то пропавших Никлауса и Хенрика, Ребекка приходит к нему сама. Бледная и измученная, ее ломает и скрючивает от душевной боли, но она держит голову прямо, встает перед Колом, что разжигает огонь в очаге. И поет, зовя его снова. — Нет, — шепчет он, качая головой. — Нет. Это не могла быть ты. Ребекке хочется сказать, что она не винит его, что ему было больно, что он сделал то, к чему привык, обнаружив одинокую незнакомку в лесной чаще. Что он искупит свою вину сполна, если еще раз придет на ее зов, но Кол падает перед ней колени, обнимая, моля о прощении, проклиная себя и войну. Ребекке это не нужно, поэтому она запускает пальчики в его волосы, шепчет, что все хорошо, а потом спускает льняное платье василькового цвета с плеч, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди от страха быть отвергнутой, снова остаться без его защиты. — Пожалуйста, — молит она, сквозь слезы агонии. И Кол, не может сопротивляться ее зову, скользит рукой по белоснежной груди, целует дрожащий живот, понимая, что это так греховно, но так сладко, что все это время его сжигало заживо то же пламя. Ребекка стонет, когда он касается ее ртом между бедер, влажно, жарко. Ужасно неправильно, невыносимо прекрасно. Пальцы на этот раз у него горячие, тень обрела плоть и кровь. Ребекка целует каждый бледный шрам, ощущая, как мышцы Кола перекатываются под гладкой кожей, как он дрожит в нетерпении, когда она, — робко и невинно, — сжимает ее дрожащей ладошкой, умоляя и прося. И Кол усаживает ее на себя сверху, целуя ее грудь, проводя языком по соскам, а потом входит, медленно, осторожно, но до самого конца. Ребекка вскрикивает от боли, но уже через минуту оплетает его руками и ногами, желая стать единым целым, соединиться хотя бы сейчас, в эту самую минуту тяжелого безумия. Почувствовать себя в безопасности в его объятиях. Наваждение не пройдет, они оба знают это. Оно будет мучить их вечно, связывать в болезненный узел, пока они оба не уйдут в могилу. Но Эстер, сходя с ума из-за смерти Хенрика, дарит своим детям вечную жизнь, и Кол понимает, что избавиться от этой хвори, что поразила его, заставляя воспылать страстью к родной сестре, теперь можно только одним способом. Он уходит на рассвете, тайком, почти бесшумно, но Ребекка сквозь сон чувствует, как ей опять становится страшно и одиноко. Просыпается и выбегает за ним, спотыкается, плачет, умоляет. Утренний туман ползет по зеленой траве, словно дым от погребального костра, а Кол чувствует, что ему трудно дышать от разрывающей раны в груди. Берет исказившееся от боли лицо сестры в руки, утирает горячие слезы. Шепчет перед тем, как уйти в рассеивающуюся темноту, обещая, как тогда, в другой жизни, когда они были невинными детьми, не знающими, что такое смерть и пагубная страсть: — Когда-нибудь ты позовешь меня, сестра, и я приду на твой зов. И Ребекка поет, сквозь слезы и боль, слушая, как ей вторит ночная камышёвка. Поет, надеясь, что любимый брат услышит ее, в какой бы дальней земле он не был, и вернется домой.