Белокровие

Спящие, совсем умиротворенные и тихие смертные создания так прелестны в минуты их подобных слабостей. Невозможно увидеть или почувствовать, как мирно и сладко дремлющий человек примеряет на себя маску искуственного личика, будучи в бодром своем состоянии, изменяясь до неузнаваемости и порой совершая определенно глупые действия. Во сне же все мышцы лица мягко расслабленны, глаза прикрыты усталыми веками, а чуть измученные губы тихонечко приоткрыты, вызывая невольное желание притронуться к ним и ласково мазнуть мягкой подушечкой пальца по теплой коже, оглаживая уголочки красивых уст. Человек, который спит, совершенно отречен от мира нашего и с головой погружен в мир его собственных сновидений, погружающих хрупкое сознание с каждой проходящей минутой глубже в осязаемый морок сладостных снов или же ужасающих, столь пугающих уязвимых во снах людей кошмаров, принимая обездвиженное и совершенно безучастное тельце в ласковые объятия Морфея. Когда он спит, не нужно притворяться, ведь сейчас он так открыт и беспечен, что, наблюдая за такой милой и очаровывающей картиной, хочется укутать потеплее сладкого спящего одеялом, чтобы обогреть несколько холодное тело. Холодное... Я спокойно и чуть устало провожу еще теплой рукой по холодной коже женского лица, слишком бледной, что контраст между моей ладонью и нежным в своих оттенках личиком виден сразу. Я живой, теплый, бренный и все еще низменный, тяжелым камнем нахожусь на земле и бессовестно притрагиваюсь к более высокому, совершенному в своей алебастровой идеальности созданию, которое, как мне кажется, тихо спит самым крепким и затянувшимся сном. Невозможно передать это странно волнующее меня внутри ощущение, что поднимается и приятно давит на слабую грудную клетку, когда собственные длинные и аккуратные пальцы бережно, столь осторожно приподнимаются, мимолетными и невысомыми касаниями раннее неизвестной мне робкой ласки притрагиваются к бледной и холодной плоти. Абсолютное и завлекающее осознание того, что это прекрасное и хрустальное создание благосклонного Создателя сейчас не проснется, не взглянет испуганными глазами на меня, не отшатнется и не отдернет мою руку от себя... все это слишком развязывает наши завязанные доселе руки. Принимая условные рамки обыкновенного приличия, мы, жалкие и бесполезные смертные, ведь не можем подойти и без возникших наверняка проблем потрогать, осязать чуткими кончиками пальцев другого человека, когда так порой хочется. Не можем вот так, не отвечая за свои действия, касаться спящего и пленительно-притягивающего к себе тела, не способного причинить тебе боль. Кажется, я совсем позабыл чужое тепло, нежными и согревающими опечатками "ожогов" оставаясь на чуть вздрагивающих от непривычного тепла ладонях. Не напитался им в свое время. Не запомнил. Но я все же продолжаю изучать женский и потерявший свои более теплые и яркие краски лик, с огромным и обжигающим все внутри трепетом оглаживая мягонькими подушечками пальцев очертания прикрытых глаз, где на закрытых веках виднеется тоненькая и забавная сеточка голубых сосудиков. Мне не хочется приподнимать веки, чтобы увидеть цвет глаз, но я точно знаю, они не менее прелестны - прозрачные. Некогда они были окутаны тенями, что были сплетены из крупиц беззвездого и так чарующего меня ночного небосвода, это мне удалось запомнить в ней перед тем, как... Впрочем, неважно. Очи нежно оттеняются тускловатым и серым цветом. Возможно, можно скрыть это, но и мне так нравится. Такой же цвет легонько касается скул и крыльев вздернутого носика леди - это нисколько не портит и лишь украшает, да и к тому же, пухловатые и багровые губы теперь стали такими же, темноватыми. Мне до сих пор не верится, насколько красив человек, когда природа отбирает его драгоценную и бьющуюся беспокойным сердечком жизнь. Иногда мне кажется, что она обессиленна и просто не может проснуться, приподняться на слабеньких локотках и встать. Не может открыть глаза и разомкнуть губы, чтобы произнести совершенно ненужные сейчас слова, и в этом, конечно же, есть тоже своя особая прелесть, как в лицезрении тех, кто спит. Покорность и послушность читается в одной лишь позе и спокойном личике, что уже смирилось со своей несправедливой участью. Я слышал о человеке, что создавал из женских тел произведения искусства. Величественная Мона Лиза, прекрасная и естественная Венера... Крючки и лески помогали ему удерживать их бедные тела в необходимой позе, а огромное количество косметики помогало сокрыть погрешности случайно изуродованных бренных оболочек. Я не понимал этого, да и понимать не хотел. Зачем воссоздавать что-то давно ушедшее, когда пред тобой так доверчиво раскрыто совершенно иное, не менее изумительное и красивое существо, с которым вряд ли сравнится покрытая трупными пятнами "Венера"? Ох, мне не хочется думать об этом и теперь лишь обращаю взгляд на свое... да, на свое блаженное и безупречное создание. Короткие и пышные волосы, пропитанные густым мраком и самой тьмой, небрежно раскиданы мягчайшими прядками по белой подушке, а меж вкуснопахнующих локонов находится парочка раскрывшихся бутонов алых роз. О, я знаю, ты ненавидела цветы, но любила розы. Возможно, если бы ты могла, то с ноткой сомнительного удовольствия разорвала бы на жалкие клочки эти изящные алые и вот-вот раскрывшиеся цветки колючих роз, а после рассматривала бы бесполезные ошметких красных лепестков в собственных узких ладошках. Видишь, что бы ты могла наделать? Но ты не можешь и я рад этому. Ты всегда рушила все красивое. Но сейчас спокойствие стало заменой такому скверному характеру, делая тебя идеальной. Не знаю, что мне делать дальше. Любоваться тобой можно бесконечно, однако... Хоть и для тебя перестал существовать ход времени, белоснежное и обескровленное тело все еще подчиняется ему. Несправедливо, я думаю, дотрагиваться неизбежному и портить то, что уже освободилось от цепких оков? Знаешь, мне было страшно увидеть тебя когда-нибудь повзрослевшей окончательно или вовсе постаревшей. Признай, ты навсегда останешься совсем молодой и прекрасно юной, только вот... Ты не будешь стареть, но станешь холоднее и сравнишься лишь с ледяной, бесконечной и вселенской ночью. Перестанешь быть такой податливой и мягкой, становясь такой же твердой и жестковатой, как при жизни. Все любимое в тебе пропадет... Аромат яблок с вкуснейшим привкусом горьковатого шоколада. Бледность спадет и кожа начнет гнить. Несомненно, ты знаешь это, знала. И была готова, ведь видела, как я смотрю на тебя, а как блестящие глаза выдают все мои желания. Как странно. Быть может, если бы ты была живой, то, возможно, разделила бы мой восторг над смертью и как соблазнительно в руках совершенно покорное тельце, но если бы ты была жива - я не смог бы восхищаться, понимаешь? Не смог бы найти тебе замены. Да и, знаешь ли, в голове проскальзывают предательские мысли предать твое тело земле, пока не поздно. Пока оно не стало уродливым, ужасным и омерзительным. Слишком мертвым. Омертвевшим. Но не бойся, моя милая, я не найду никого другого. Не будет замены. Никто не займет твое место. С тобой, моя принцесса, я останусь до конца. Ты моя любовь. Ты мой пациент...