Герой

Тётя Мэй умерла в понедельник. «Ты не виноват», - твердили все вокруг. Гвен глотала слёзы и срывала голос, повторяя снова и снова, что Питер ничего не мог сделать. Её родители взяли на себя организацию похорон, оставляя на её долю лишь приведение в чувство племянника усопшей. Но он ничего не слышал. Кусал губы, сидя в гостиной, где она больше не появится; сжимал кулаки в кухне, где больше не слышно её шутливых причитаний; тупо смотрел в потолок часами напролет в спальне, где она больше не будет спать. - Виноват, - подал голос он лишь раз за двое суток с момента её смерти. Гвен не стала баюкать его успокаивающими словами, поняв, что он, наконец, был готов выговориться. - Виноват, потому что не сказал ей. О том, что я Человек-паук, - Питер судорожно вздохнул, перебарывая новый приступ рыданий. Не то, чтобы ему не хотелось больше оплакивать любимую тётушку. Просто больше не было сил молчать, пора было высказать правду, чтобы её подтвердили другие. Гвен несильно сжала его плечо и села напротив на огромной кровати Мэй Паркер, которая больше никому не нужна. - Это бы ничего не изменило, - сказала она тихо, пытаясь поймать мечущийся взгляд друга. - Изменило бы, - хрипло ответил он, вскинув голову и наконец заглянув ей в глаза. – Она бы позвонила мне. И я бы успел. Он снова задохнулся от слёз, прижал ладони к лицу, надеясь болью привести себя в чувство. Из груди вырвался сдавленный полурык-полустон, от которого у Гвен сжалось сердце. Она не знала, что ответить на это. Потому что в некотором смысле он был прав. Грабитель заявился в квартиру неожиданно. Просто влез через открытое окно тётиной спальни поздней ночью. Пока он рылся в вещах, выискивая ценности, она умудрилась вызвать полицию, но выдала себя неосторожным вздохом (по романтической версии одного из следователей). К приезду патрульных спустя семь минут она была еще жива, однако не дождалась прибытия скорой – скончалась от потери крови от пулевого ранения. А Человек-паук в это время в четверть силы боролся с мелким магазинным воришкой, скорее для развлечения, чем из необходимости. Находясь от дома в двух минутах бега по крышам. О случившемся узнал, лишь услышав сообщение по рации одного из полицейских, приехавших арестовать незадачливого вора. Питер даже не помнит, как додумался снять костюм, прежде чем кинуться к остывающему телу женщины, которая заменила ему мать. Быть может, делая это, он еще не верил в правдивость произошедшего. А может быть, первым его поймал мистер Стейси, который и заставил супергероя, находящегося на грани истерики, принять более обыденный вид. «Ты не мог этому помешать. Ты был занят», - хотела сказать Гвен, но промолчала, зная, что этим лишь подпитает его вину. Потому что и сама прекрасно понимала: тот воришка не стоил и десяти секунд времени Человека-паука. Всё, что ей оставалось, прижать всё еще вздрагивающего от боли и отчаяния супергероя к груди, укрыть в тёплых объятиях своей веры и любви, шептать на ухо какие-то глупости о том, что всё пройдёт, и стараться не разрыдаться в унисон с ним. Когда её отец нашел их, лоб Питера покоился на левой ключице Гвен, глаза смотрели в пустоту, но руки уже не дрожали. А девушка с покрасневшими глазами смотрела перед собой, всё еще неразборчиво что-то шепча и рассеянно перебирая волосы парня. На похоронах Питер стоял ровно. Он был бесконечно бледен, пугающе молчалив, безразличен ко всему, кроме гроба, к которому с трудом осмелился приблизиться лишь перед самым погребением. Он похудел, хотя миссис Стейси и до того была в отчаянии от его худобы. Ей и Гвен едва удавалось впихнуть в него хоть пару ложек в день необходимой пищи. Под глазами пролегли тени от нескольких бессонных ночей, когда он абсолютно неподвижно лежал в кровати, а Гвен рассеянно поглаживала его руку, находясь на грани сна и бодрствования. Она бы предпочла, чтобы он по-прежнему пренебрегал сном из-за ночных геройств и паучьей страсти к прыжкам с высоты, а не от разъедающего внутренности чувства вины. На кладбище он механически отвечал дежурные «спасибо» на соболезнования, даже не узнавая лиц старых знакомых. Питер не был сломан. Но что-то внутри него определенно дало трещину, когда гроб с телом одной из самых важных женщин его жизни закрыли. После того, как последняя горсть земли легла на могилу, Питер простоял там, сжимая руку почти окоченевшей Гвен, еще около двух часов, не произнеся ни слова. А потом девушка увела его домой. Единственным плюсом отстранённости парня было то, что ему не пришлось услышать ни одно гневное замечание в прессе о том, что Человек-паук совсем перестал выполнять свои обязанности. Мистер Стейси раздраженно выкидывал газеты, переключал каналы и радиоволны, упоминающие об этом, в надежде скрыть от дочери дурацкие домыслы вконец озверевшего города. И ему это удавалось первые пару дней, а потом Питер стал уделять бессмысленным блужданиям по городу и мелким геройствам каждую свободную минуту, чтобы не мучиться угрызениями совести, потому неуместные замечания почти прекратились. Спустя неделю после похорон Гвен, наконец, нашла в себе силы сказать: - Мы перенесём свадьбу. Питер, ожесточённо нарезавший морковь, застыл с ножом в руке. Он молчал, обдумывая эти слова так долго, что Гвен, и не ожидавшая ответа, уже успела почти закончить с приготовлением ингредиентов для рагу, когда он всё-таки выдавил: - Не стоит. Девушка смотрела на него, не зная, что говорить – уговаривать или поддерживать. Разум и сердце даже не пытались бороться за право принимать решения и просто наблюдали за процессом. - Где-то за неделю до… случившегося, - сдавленно объяснял Питер, высыпая дрожащими руками морковь в миску, - она смотрела одну из своих мелодрам, где была похожая ситуация. Он мог бы усмехнуться, если бы не забыл, как это делается. Она могла бы вскинуть бровь, если бы всё не было таким серьёзным. - И когда там всё летело в Тартарары, она сказала мне, чтобы в случае чего мы не смели переносить свадьбу. Это звучало так абсурдно, я начал ругать её, что она вообще подумала о таком, а она… Она всё равно посмотрела на меня и с пугающей серьёзностью сказала: «Пообещай». Гвен уже начала подбирать логичные аргументы, чтобы облегчить груз на душе жениха и всё-таки отсрочить грядущее через два месяца торжество, когда он продолжил: - Я знаю, это было под влиянием момента, и вся эта чепуха, наверное, не имела бы смысла, если бы я тогда не ляпнул легкомысленное «обещаю». Да, сейчас не гипотетический случай, но… - он сглотнул ком в горле и набрал воздуха, чтобы закончить фразу, - но они всегда учили меня держать слово. Будет катастрофическим неуважением к тому, что они делали для меня на протяжении всей моей жизни и к, можно сказать, последней её воле. Питер осмелился поднять на невесту взгляд, полный решимости и лишенный слёз. Там было безграничное море беспомощности, но ни капли сомнения. Гвен проглотила свои возражения. - Хорошо, - просто сказал она, включая плиту под будущим рагу. Больше они к этому не возвращались. Гарри умер под Рождество. Питер стоял над его телом и не мог поверить в реальность происходящего. Только что они вновь шутливо ругались, ведя бессмысленный бой, в котором, как они оба знали, никогда не выиграет ни один из них, а теперь его лучший друг детства лежит на обгоревших развалинах полигона с открытыми глазами и застывшими в самодовольной усмешке губами. Гвен сразу поняла, что случилось что-то ужасное. Она еще даже не включила прикроватную лампу, чтобы посмотреть на влезшего в окно супергероя, но уже знала, что не увидит на нём лица. Питер ничего не сказал ей. Он прошел на кухню в разорванном, запятнанным кровью костюме и схватил подаренный мистером Стейси на прошлый Новый Год дорогой скотч. Залпом выпил полбутылки и медленно осел на пол. Он не пьянеет, и уже в который раз его человеческая часть считала это адским проклятьем. Ускоренная регенерация, чтоб её. Прислонившись головой к стене, он провалился в сон без сновидений, задворками сознания надеясь, что всё происходящее и есть чертов сон. А Гвен, уже включившая новости, прижимала ладонь к лицу, давясь собственными рыданиями. Не прошло и полутора месяцев со дня смерти тёти Мэй. Она не представляла, как сможет помочь жениху пережить еще и эту. Ему не было смысла во всеуслышание утверждать, что это его вина. Он не раз краем уха (суперслух, будь он не ладен) улавливал подробную историю произошедшего, щедро разбавленную колкими замечаниями в адрес Человека-паука. Значит, все были и так в курсе. Гвен понимала, что, если он молчит, значит, ТВ-версия верна. Очередной эксперимент ОСКОРПа дал сбой, и миру явился человек, усыпанный ядовитыми лезвиями. Гонимый ненавистью ко всему роду Озборнов, он пришел на старый полигон, где Человек-паук дрался со слетевшим с катушек наследником корпорации в костюме Зелёного гоблина, уже третий месяц скрывающегося от властей и психиатров. Благодаря действиям местного супергероя оба злодея были обезврежены. Правда, судя по всему, Человеку-пауку удалось использовать гнев недоделанного эксперимента против его «родителя», а после обезвредить и его. Гарри Озборн умер, пронзенный насквозь четырьмя отравленными лезвиями, а его убийца погиб от взрыва мини-бомбы, пущенной Гоблином (вообще-то предназначалась она Питеру для пущей остроты их ставших уже привычным развлечением боёв). Глядя пустыми глазами на живущий внизу город, Питер раздумывал над тем, так ли уж он рад тому, что успешно уклонился от лезвий, летевших прямо ему в грудь. В этот раз он не закрывался в себе, отталкивая помощь невесты, потому что не до конца зажившая рана от смерти тёти всё еще притупляла ощущения окружавшего мира. Он просто отстранёно вспоминал, как легко принял новость о том, что Гоблин – это Гарри; каким неудивленным казался Озборн, увидев под маской паука Паркера; как быстро их противостояние превратилось в игру. Как Гарри смеялся над собой, сидя в подворотне и чокаясь бутылкой пива о бутылку в руках Питера. Как, начиная с маленького ограбления, они переходили в мировые битвы, заканчивая всё посиделками на одной из крыш города. Как Озборн прятался у него в квартире, когда его личность была раскрыта прессе. «Эй, Пит,- говорит он, прижимая к царапинам украденную с чьего-то балкона рубашку, - мне, вроде как, некуда идти, так что…». «Да, ты можешь подлечиться у нас», - быстро отвечает паучок, прокручивая в голове варианты объяснений с Гвен. Питер помнил, как сдерживал кулаки, чтобы не поломать кости другу, который наконец отказался от идеи мирового господства; как Гарри, потряхивая волосами, подсказывал вымотанному за день супергерою, в какую сторону уклоняться от бомб и других опасных игрушек. Помнил, как Гарри улыбался, узнав о их помолвке с Гвен. «Давно пора, - замечает он лениво, растянув губы в широкой улыбке, - сколько лет уже морочите друг другу голову». «Почти десять, - с удивлением отвечает Паркер, самого себя пугая страшной цифрой. – С тебя подарок, кстати. Я обойдусь, а уж для неё постарайся». «После того, как она не испепелила меня взглядом во время моего, хм, отпуска у вас, да еще и раны мои обработала, я ей весь мир подарю», - громко заявляет Гарри, краем глаза следя за другом. «Нет уж, дружище, такие подарки оставь мне», - ухмыляясь, отвечает Питер, натягивая маску. Он незаметно стащил все бомбы с глайдера Гоблина и спешит смыться, пока тот этого не заметил. Гарри ухмыляется в ответ и, делая вид, что не обратил внимания на пропажу, идёт отлёживаться к себе в затхлую квартирку, чтобы вечером надрать задницу супергерою, вернувшегося после трудового дня в лаборатории. Питер помнил. И его воспоминания всё, что у него осталось. Больше чем за двадцать лет дружбы. Он бегал по городу, помогая кошкам на деревьях и людям в горящих домах, не заботясь о собственном состоянии. Деятельность мешала думать. Лишь вернувшись домой к утру третьего дня, он понял, как сильно устал. Отказался от еды, пообещав поесть позже, и уснул на диване в зале. Гвен сидела рядом и гладила его по волосам достаточно долго, чтобы успокоить кошмары замученного супергероя. Убедившись, что он в порядке настолько, насколько это возможно в данной ситуации, она откопала не так давно убранный в дальний ящик чёрный похоронный костюм, привела его в порядок и разбудила жениха. Мутным взглядом он увидел костюм, и осознание смерти еще одного близкого человека наконец накрыло его с головой. Сердце сжалось от боли, из глаз брызнули слёзы, челюсть свело судорогой. Но он не стал плакать. Быстро встав с дивана, он облачился в костюм, не забыв снять паучью маскировку. Ему не нужно было смотреть на себя в зеркало. Он и так знал, как выглядел в этом костюме. Так же, как и месяц с небольшим назад: потерянным, разбитым, больным. Он галантно подал Гвен локоть, и она ощутила холод его кожи даже сквозь одежду. А может быть, это её знобило. Он не пошел на кладбище. Просто встал у дальнего дерева и следил за церемонией, считая себя не в праве приблизиться. Негоже убийце являться на похороны жертвы. Шокированные увещевания невесты и её отца ничего не дали. Он отослал их ближе, а сам наблюдал издалека за тем, как второй важный кирпичик его жизни буквально оседает под землю. Он всё еще не сломался. Но, кажется, та первая трещинка на его внутреннем стержне разрослась до веточки из царапин и трещин, которая когда-нибудь уничтожит всё. Но Питер не думал об этом. Не шевелясь, не проронив ни слезинки, он отстоял всю церемонию и три часа после. Неистово молясь за покой грешной души своего заклятого друга и столь же неистово умоляя его о прощении. Вернувшись домой едва ли тенью себя прошлого, он сел за стол и молча съел оставленный ему ужин. Гвен лишь ободряюще сжала его руку, проходя мимо, понимая, что никакие слова в мире не помогут ему это пережить. - Отложим свадьбу, - почти монотонно говорит Питер, когда она уже стоит на лестнице в спальню. - Конечно. - На три месяца. Не слишком ли мало, хотелось спросить Гвен. Но Питер явно был не в состоянии размышлять об этом. Для себя она решила не назначать пока дату. - Как скажешь. Когда она расстилала постель, то отстранёно думала о друге их еще не созданной семьи, который больше никогда не выпьет чаю с ними. Ей бы хотелось плакать, но глаза слишком болели, а горло сдавливали спазмы, она отгоняла от себя слёзы. Она достаточно плакала. Она больше не могла. Питер мок под душем, его трясло, и кружилась голова. Он был зол на себя, на Гарри и на того придурка с лезвиями, чьё имя он даже не запомнил. Воздуха отчаянно не хватало, поэтому он упал на колени, отстранёно замечая, что вода на губах солёная. Слёзы, смешиваясь со струями душа, окутывали его тело, когда он надрывно рыдал, гортанным рыком перекрикивая шум воды. Его била крупная дрожь, горло болело от стягивающего чувства вины, голова раскалывалась от мыслей. Он царапал себя, пытаясь сжаться сильнее, как будто его боль была пропорциональна его размерам. Когда дышать стало совсем невозможно, он яростно ударил кулаком по полу. И ещё раз. И ещё. Как маленький ребёнок в магазине игрушек молотит пол в бессильной истерике, так Питер бил кафель, не задумываясь о том, что суперсила сделает с не самым крепким материалом. Он рычал от бессилия, выбивая в полу ямы, а Гвен, слыша это, в спальне беззвучно кричала от беспомощности, сворачиваясь в клубок. Когда Питер вернулся в комнату, он поцеловал засыпающую невесту, убрал мокрые от слёз волосы от её лица и немного подвинул подушку, чтобы ей не пришлось спать на намокшей части. Лёг рядом, прижав девушку к себе, боясь разбудить её слишком частым биением сердца. Вдыхал аромат её волос, бездумно гладил пальцем позвоночник под тонкой ночной рубашкой. Верил, что пока Гвен рядом с ним, он переживёт всё. Когда она сонно обняла его уткнувшись носом ему в грудь, Питер не позволил спокойствию закрасться в его душу. Он помнил, что чуть больше месяца назад также убрал похоронный костюм в дальний ящик кладовки в надежде не достать его больше никогда. Это не сработало в тот раз. … и не сработало спустя три месяца. У Гвен подогнулись колени, и она осела на пол прежде, чем патрульный успел договорить. Захлебнувшись в эмоциях, она не могла понять, от чего ей хуже: от того, что тяжело раненый жених истекает кровью неизвестно где, или от того, что мать и братья погибли в этой аварии. На самом деле это понимание и не было важным. Просто она не знала куда бежать, что делать, как жить дальше. Воздуха в груди убавилось на целую жизнь, и перед глазами потемнело. Она чувствовала, что кто-то заботливо поднёс стакан к её губам, но не могла сделать ни глотка. Внутри всё переворачивалось и, кажется, готовилось выйти наружу. Её тошнило, а голова гудела. - Отец. Надо… позвонить отцу, - бормотала она, поворачивая головой из стороны в сторону, пытаясь разглядеть хоть лучик света в кромешной тьме, обступившей её. Кто-то что-то ей ответил, поглаживая по плечам. Но ей не нужны были эти поглаживания. Ей был нужен Питер, чтобы он сказал, что всё не правда. Что он успел вытащить её семью из того поезда. - Пожалуйста, пожалуйста, - стонала она, временами сбиваясь то на шепот, то на визг. - Пожалуйста… Резко стало холодно, у неё застучали зубы, она обхватила себя руками. - Это не правда. Не правда. Пожалуйста, пусть это не будет правдой, - она взвыла от адской боли в груди. Казалось, что рвётся сердце. - Питер. Питер, пожалуйста… Она умоляла его прийти и сказать, что всё это не правда. Обман, ошибка, недоглядка. Она умоляла хоть кого-нибудь сказать ей, что это так. Но разум, всё ещё путавшийся в сотне мыслей о несказанном и несделанном, всё же понимал, что это реальность. - Пожалуйста. Кто-то сжал её в крепких объятиях. - Питер? – прошептала она, всё еще не в силах рассмотреть окружающий мир. Она не услышала ответ, но поняла, что это не он. Соленые дорожки на её плечах рисовали слёзы, упавшие из глаз отца, который переборол свой шок первым и приехал утешить дочь. - Пап, пожалуйста. Скажи, что это ошибка, пожалуйста, пап! Она тряслась от рыданий в руках бледного как мел отца. У него только что умерло четыре пятых сердца, а оставшаяся часть едва билась от того, что он видел истерику дочери. Подняв глаза к потолку, он молился всем известным ему богам, чтобы Питер вернулся. Если и он погибнет от ран, как недвусмысленно намекают очевидцы, Гвен этого не переживет. Она сильная, но не настолько. А он не настолько сильный, чтобы в один день потерять сразу всю семью. Джордж Стейси глубоко вдохнул. Ему было страшно. Он боялся завтрашнего дня без любимой жены, без гомона сыновей. И, не дай Бог, без дочери. По тому, как она не могла разогнуться от недостатка воздуха и сделать вдох, он понимал, каково это – видеть собственную боль. Потому что не нуждалась бы Гвен в нём, в его силе сейчас, он бы тоже задыхался от отчаяния и боли, скрючившись на полу. Вся их жизнь резко пошла ко дну из-за группки чертовых психов, которые захватили поезд, предварительно подготовив оружие для защиты от Человека-паука. - Пап, скажи, что Питер вернётся. Пап! - Да, он вернётся. Он не может не вернуться. Мистер Стейси лгал о своей уверенности, но не чувствовал угрызений совести. Если Паркер не вернётся, то Гвен просто не сможет упрекнуть отца в обмане – она умрёт в тот же момент, как узнает о его смерти. А Джордж Стейси умрёт следом за ней. Гвен всё еще рыдала, и сила её боли не утихала. Отец гладил дочь по насквозь промокшим от его слёз волосам дрожащей рукой, её накрыл новый приступ истерики. Она истошно завопила, вонзая ногти в его плечи, а он полностью отдался этой боли, потому что она отрезвляла, помогала помнить: Джордж Стейси должен быть сильным ради дочери. Должен держаться. Потому что вдвоём они ещё имели шансы продержаться до утра. По одиночке, сгорая каждый в своём бреду, они не дотянули бы и до полуночи. Всхлипы Гвен прекратились лишь через несколько часов. У них обоих затекла каждая часть тела, но им было наплевать. Они не заметили этого. Отец помог ей подняться, хотя сам едва стоял на ногах. Они добрели до спальни почти в обнимку, держась за родного человека как за единственную соломинку, протянутую им жизнью. Они не отдавали себе отчёт о своих действиях. Просто шли, спотыкаясь на каждой ступеньке. Просто легли поперёк кровати, продолжая сжимать друг друга руками так сильно, что дышать становилось порой невозможно. Просто смотрели пустым невидящим взглядом в потолок или стены. Просто пытались смириться с мыслью, что в семье Стейси осталось лишь два человека. - Так вот как себя чувствовал Питер, - охрипшим от слез голосом пробормотала Гвен, не слишком понимая, что говорит вслух. Отец даже не посмотрел на неё, хоть позже и подумал с запозданием, что она имела в виду. Он думал, что побуждает её продолжить своим молчанием и стеклянным взглядом, но даже если это было не так, Гвен всё равно не ждала приглашения. - Когда потерял в конце концов последнего члена своей семьи. На последних словах её голос окончательно садится, и она сама не слышит их. Но Джордж Стейси слышит и пытается оценить степень своего сочувствия к Питеру на похоронах тёти или Гарри, который был тому почти братом. Это отвлекает достаточно, чтобы провалиться в беспокойный сон без сновидений. Гвен засыпает с открытыми глазами, продолжая видеть в однотонном потолке сцены своей счастливой жизни, где было место для откровений с матерью и перебранок с братьями. Жизни, которая закончилась. Они приходят в себя утром следующего дня. Всё так же в обнимку. Встречаются двумя сломанными взглядами и негласно обещают друг другу впредь быть сильнее, держаться. Мистер Стейси знает, что он сможет. Гвен в этом сомневается, потому что не видит возле окна окровавленных следов жениха. Они встают медленно, двигаясь будто во сне. Гвен кричит всё ещё охрипшим голосом на всю квартиру: «ПИТЕР!». Но ответа нет. Они с отцом обследуют каждую комнату, но тщетно. Дрожащими от волнения пальцами мистер Стейси набирает номер участка. - Что-нибудь слышно о Паучке? – стараясь выглядеть заинтересованным лишь с профессиональной точки зрения, спрашивает он. - Нет. Мы обыскали несколько кварталов вокруг… места крушения, - запинаясь отвечает полицейский понимая, что это место крушения жизни его босса, а не просто поезда. – Ничего. Это, наверное, лучше, чем его бездыханное тело? Полицейский хочет казаться оптимистом, и Стейси за это благодарен. Так действительно лучше. Он скомкано прощается, просит держать его в курсе и отрицательно мотает головой наблюдающей за ним дочери. Дни до похорон прошли как в тумане. Гвен заботилась об отце, отец – о Гвен. Они много говорили о тех, кого потеряли, стараясь запомнить лишь самые лучшие моменты их жизни. Плакали, захлёбываясь беспомощностью, потому на кладбище смогли прийти абсолютно готовыми ко встрече с сочувствующими товарищами и коллегами. Кто-то позволил себе высказаться по поводу безалаберности будущего мужа Гвен, который не явился не похороны и вообще не принял никого участия в подготовке церемонии, несмотря на ту помощь, которую оказала ему семья Стейси ранее. Гвен задохнулась возмущением, волнением и отчаянием, но её отец ледяным тоном ответил, что Питер побывал на достаточном количестве похорон за последние полгода и не смог справиться с собой для присутствия на этих. Наглец смущенно потупился, извинился и растворился в толпе. На протяжении всей церемонии Гвен сминала подкладку карманов и жива была только напоминаниями папы о том, что нужно иногда дышать. Когда все разошлись, Гвен и её отец какое-то время молча стояли напротив четырёх надгробий. Они сказали достаточно, прежде чем гроб был опущен под землю. Но, казалось, было что-то еще. - Прощай, мам, - сдавленно прошептала Гвен, собираясь сказать то же и братьям, но отец опередил её, поняв, что у них обоих не хватит сил на полную фразу. - Прощайте, мальчики, - его голос сорвался, и в нём послышались истеричные, болезненные нотки непролитых слёз. Уходили они медленно, стараясь не оглядываться, глотая последние оставшиеся слёзы. Гвен заметила тень у дальнего дерева и, не раздумывая, кинулась туда. Питер сидел на земле, облокотившись на ствол, в том самом похоронном костюме, бесконечно бледный и, кажется, едва в сознании. Виднеющаяся из-под ворота белая рубашка была насквозь промочена в крови. - Простите меня, - выдохнул, наконец, он. – Я пытался. Правда, я не успел, я… я не смог. Я так виноват, - сбивчиво прошептал он куда-то в шею Гвен, которая с трудом верила своим глазам. Она была так рада, что он жив. Хотя бы он! Но ей было так больно видеть его в таком состоянии. Она не могла ответить ему, потому что связности в её мыслях было едва ли больше, чем в его. - Ты не виноват, Питер, - твёрдо, насколько хватило сил, произнёс Джордж Стейси. Он, собрав остатки мужества и физической силы, взял почти не сопротивляющегося Питера под руку, проклиная свою неосторожность, когда парню не удалось сдержать стон боли. Костюм был насквозь пропитан кровью, он наверняка мог испачкать и костюм мистера Стейси, но всем было плевать. Дома Гвен с трудом стащила с него костюм, прилипший к телу, и ахнула от открывшегося ей зрелища. За десять лет отношений с супергероем она видела столь многое, что научилась подавлять рвотные рефлексы при виде его развороченного тела, но сейчас, казалось, позабыла все свои навыки. - Как ты выжил? – ошарашенно спросил Джордж Стейси из-за спины застывшей в ужасе дочери. - Как ты добрался до кладбища? – в свою очередь спросила Гвен, вроде бы победившая первый шок. У Питера кружилась голова и саднило горло. Он слабо понимал, что происходит, но вроде бы уловил суть вопросов. - Я не мог бросить тебя, - выдавил он, погружаясь в глубокий обморок. Пока Гвен с отцом смывали с него кровь, обрабатывали шрамы и ссадины, вытаскивали застрявшие пули и осколки стекла, накладывали швы и делали перевязки, боль от потери чуть отступила. Зарылась в дальний угол памяти и напоминала о себе ноющим чувством в груди. Когда с этим было покончено, девушка легла рядом с ним и невесомыми пальцами провела по лицу жениха. Застывшая на нём маска боли и страдания была физическим отражением её внутреннего мира. Раньше Гвен была уверена, что восприняла смерть тёти Мэй, как смерть родной матери. Теперь она понимала, что ошиблась. Это никогда не было и не будет одним и тем же. Хотя боль от осознания того, сколько членов их семьи погибло за эти полгода, ничуть не становилась меньше от постановки рамок кровного родства. Она знала, что Питер тоже с трудом переживает смерть её семьи. Так же, как и смерть еще нескольких человек из того поезда, которых он просто физически не мог спасти. Она знала, что её родители были для него чем-то вроде второго дома, куда он мог прийти с любой проблемой и где его бы приняли. Он близко дружил с отцом, несмотря на их первоначальные разногласия, сдержанно восхищался матерью, особенно наслаждаясь процессом дарения ей новый странных цветов, преданно обожал мальчишек. Младший из её братьев даже знал его тайну почти с самого начала, пару раз путешествовал с ним по крышам домов и был в восторге от полётов на паутине. Они были его семьёй не меньше, чем её. А его дружба с мальчиками (теперь уже вполне взрослыми парнями) была отдельной статьёй в истории его жизни. Статьёй, в которой кто-то поставил точку за них. Она даже не заметила, как уснула, обнимая менее повреждённую руку всё-ещё-жениха. Её отец, заметив это, ушел в гостиную, где смог наконец дать волю душившим его рыданиям, не боясь напугать дочь. Он уснул, свернувшись калачиком на полу в гостевой комнате. Питер проснулся раньше. Вперил ставший уже привычным стеклянный взгляд в потолок и продолжил вспоминать подробности произошедшего. Это было почти физически больно, но он ничего не мог с собой поделать. За столько лет постоянных отношений он научился смотреть кошмары, не дёргаясь во сне, не крича и не вскакивая посреди ночи, чтобы не разбудить самую любимую во всем мире девушку. А она не научилась. Поэтому из болезненных размышлений его вырвал её стон, во сне наверняка бывший криком, и капли слёз, упавшие на руку, которую она всё еще сжимала. Он ласково поглаживал её по плечу, шептал успокоительную белиберду, которую она сама говорила ему полгода назад. Гвен проснулась медленно, хоть ей и хотелось бы вырваться из кошмара рывком. Она смотрела на жениха и не знала, о чем говорить. - Ты не виноват. Ты же не Бог, - всё, что пришло ей в голову. Питер скривил губы в подобии самой грустной на свете улыбки, почти незаметно помотал головой, проглотил возражение «нет, но я супергерой» и прошептал: - Мы справимся. Она доверчиво кивнула и снова уткнулась носом в его перевязанную, пахнущую лекарствами и кровью руку. Он рассеянно стал перебирать её волосы свободной рукой, обещая себе держаться ради неё. Потому что хоть веточка трещин внутри него теперь превратилась в сеть, он всё еще не был сломан. Он простит себя (или попытается в этом обмануться) за то, что не смог спасти одиннадцать человек из того поезда, и сможет стать пусть шаткой, но опорой для своей будущей жены. - Может, отменим свадьбу? – тихо прошептала Гвен, отключив звук на телевизоре, чтобы Питер не услышал очередные гневные реплики в адрес Человека-паука, который настолько обленился, что позволяет преступникам взрывать поезда и убивать людей. На самом деле, он, конечно, слышал их. Уже не раз. И даже если он был частично согласен с прессой, его всё равно порой трясло от злости к неблагодарности этого города, который слишком привык к наличию собственного супергероя. - Если хочешь, - кивнул Питер, и внутри у него что-то лопнуло. Скорее всего жалкий пузырёк надежды на то, что после свадьбы всё наладится. - Просто это похоже на проклятие какое-то, - пояснила Гвен уже громче. Ей тоже было тяжело отказываться от семейного счастья, но она не была уверена, что сможет провести торжество в ближайшие несколько лет. - Хорошо. Отменим, - вновь механически кивнул парень, признав её правоту. - Даже не думайте о этом, - вклинился Джордж Стейси, который пока жил с ними, оказавшись не в состоянии так скоро вернуться в пустую квартиру. - Но ведь правда, едва мы назначаем дату, как умирает кто-то близкий, - защищал точку зрения девушки Питер, заметив, что у той сдавило горло окончание фразы о том, что теперь у них обоих остался только Джордж Стейси. Ни один из них не готов его потерять. - Глупости. Это просто совпадения. Четыре месяца. По месяцу за каждого из них вполне достаточно. Вы должны пожениться, потому что твоя мать хотела бы этого. И потому что я хочу знать, что когда (именно «когда») меня не станет, от старости или еще от чего, то у моей девочки будет надёжное плечо рядом. Гвен мужественно постаралась не расплакаться от этого дурацкого «когда», а Питер не знал, что сказать. Это действительно походило на рок какой-то. И ему становилось дурно от одной мысли о том, что они потеряют еще и этого сильного человека с безумно спокойными и уверенными голубыми глазами, который был способен успокоить шторм одним своим взглядом. Питер был готов всю жизнь прожить в гражданском браке с Гвен, если бы это могло спасти её отца. - Нет, нет, я не готова рисковать, - Гвен замотала головой и убежала прежде, чем кто-то из мужчин успел её остановить. - Мистер Стейси, это действительно плохая идея. - Сынок… - Пап, - поправил сам себя Питер полушепотом, глядя в самые успокаивающие в мире глаза, - не заставляй нас. Мы правда не хотим тебя потерять. Джордж Стейси не знал, что сказать. Он был тронут падением барьеров Питера, но знал, что не сдастся так легко. Это просто не могло быть закономерностью. И ему на самом деле хотелось наконец увидеть дочь и её жениха, ставшего ему сыном, счастливыми. Он верил, что торжество вернёт их лицам лёгкие улыбки и подарит веру в жизнь. Это всё, что сейчас было ему нужно. Поэтому, полный уверенности, что в жизнь его семьи скоро вернётся стабильность, он выбросил окровавленный похоронный костюм, найденный где-то в углу зала, точно зная, что больше не хочет увидеть Питера в этой слишком сильно оттеняющей его бледность чёрной одежде. Собственно, он и не увидел. Гвен поняла, что случилось что-то страшное, едва увидела патрульного, направляющегося к ней по коридору больницы, в которой она работала. - Нет, - твёрдо сказала она, едва тот раскрыл рот. Она успела осознать быстрый вопрос: отец или Питер. Но не хотела знать ответ. - Мисс Стейси… - Нет, - снова повторила она ледяным тоном, в котором уже звенели слёзы, - не смейте. Молчите. - Но я должен… - Можете проглотить своё прискорбие, - почти прорычала она, стараясь не разрыдаться на глазах у пациентов. У неё уже тряслись руки, когда она сделала два шага назад. - Мисс, - патрульный протянул руки к дрожащей девушке и осторожно взял её за плечи. - Нет, пожалуйста, - Гвен всё еще храбрилась, но смогла лишь прошептать это, - пока вы не сказали этого, это не правда. У патрульного защемило сердце. Он мало что знал об этой девушке, но о смертях, свалившихся на неё и её жениха ходили легенды по всей полиции. Неудивительно, что она почувствовала, какие новости он ей принёс. - Мне жаль. Мне правда очень жаль, - он собрался с силами, чтобы произнести эту фразу до конца, когда девушка посмотрела за его спину. Спустя мгновение она уже упала в объятия к жениху, содрогаясь в рыданиях. Питер молчал, только гладил её по голове и целовал в висок. Он не знал, что мог еще сделать. - Теперь мы только вдвоём, - сказал он одними губами. Гвен не слышала, но думала о том же самом. Странно, но ей уже не было настолько больно. Как будто всё происходящее шло по заезженному сценарию, который она знала назубок. Она тихо скулила в шею жениху, привычно задыхаясь, обливаясь слезами и пыталась дышать. Гвен больше не выла и не сгибалась пополам от тошноты. Только хваталась за свободно висящую руку Питера, сжимала её до синяков и не замечала, как бледнел жених от каждого её прикосновения. Потому что не знала, что рука была сломана в двух местах. Но Питер молчал. Даже не шипел от боли. Не потому что не замечал её, а потому что ему было глубоко наплевать. Он даже не был уверен, что снял сине-красный костюм, когда со всех ног кинулся к невесте, чтобы она узнала эту новость от него, а не из сухих уст одного из бесчувственных патрульных. Или просто от чужого человека. Это было неважно. Вообще ничего из окружавшего его мира больше не было важным, кроме Гвен, рыдающей у него в объятиях. Она была его якорем, его миром. Она не давала ему осесть на пол прямо здесь и умереть от осознания собственной никчемности. - Пойдём домой, Гвен. Девушка не ответила, но Питер всё равно мягко подтолкнул её к выходу. Только отстранившись, чтобы было удобней идти, он заметила, что рукав его куртки, за который она так крепко держалась, был в крови. - Ты ранен? – спросила она, надеясь услышать отрицательный ответ. Это ведь могла быть чья угодно кровь. Она не хотела верить, что на протяжении столь долгого времени нещадно мяла и без того больную руку. Она знала, что Питер сильный. Но не хотела проверять его предел. - Немного. Не волнуйся. Он ободряюще посмотрел ей в глаза, надеясь, что выглядит не слишком замученным. Это было не так, но Гвен тоже была не в лучшей форме, чтобы заметить это. Ей хватило здравомыслия только на то, чтобы взять его за другую руку. Всю дорогу до дома, сидя в такси, она дышала запахом его куртки и ни о чём не думала. Казалось, мир вокруг померк. Не было звуков, запахов, кроме аромата родного человека, его голоса и биения сердца. Она не видела ничего вокруг, потому что теперь не было ни одной причины куда бы то ни было смотреть. Если бы Гвен была в состоянии проводить аналогии, она бы вспомнила, что Питер выглядел примерно так же в день смерти тёти Мэй. Но она не могла. И Питеру тоже было не до того. Все мысли сосредоточились на последних мгновениях жизни Джорджа Стейси, на его последних словах и действиях. Парень сдерживал даже дрожь, чтобы не потревожить Гвен, хотя больше всего на свете ему бы хотелось забраться под одеяло и рыдать там в голос до тех пор, пока дядя Бен не разбудит его от ночного кошмара. А еще лучше, мама или папа. Питеру снова приходится вспоминать, как дышать, когда нетерпеливый, но понимающий голос водителя такси называет сумму. Выходя из машины, Гвен всё ещё прижимается к жениху, а тот пытается бороться с истерическим смехом, смешанным с рыданиями от понимания того, что последний член их семьи умер за десять дней до новой даты свадьбы. В доме слишком пусто, чтобы можно было не заметить разбросанных повсюду вещей мистера Стейси, за которыми хозяин больше никогда не вернётся. Питер думал, что Гвен стоит проводить в спальню, но та, едва наткнувшись взглядом на брошенную с утра отцовскую рубашку, отпустила его руку и принялась убирать бардак. Он хотел бы её остановить, но вовремя понял, что это облегчит ей страдания. И ей действительно становилось легче, когда папины вещи ложились аккуратной стопкой на его любимое кресло, а прочий беспорядок постепенно рассасывался практически самовольно. У неё нет душевных сил на очередные слёзные запои и истерики. Ей просто нужен порядок в голове. А его легко добиться уборкой, это она поняла еще когда была подростком. Питер недолго тупо следил за ней, а потом ушел в душ. Быстро разделся, стараясь не тревожить сломанную руку и встал под горячую воду. Ему не было больно. Он вообще не чувствовал температуры воды. Только выгрызающее внутренности чувство вины и абсолютную пустоту внутри. Билось только сердце в ритме дыхания Гвен Стейси. Питер заметил, что не плачет. Что не выворачивается наизнанку и не падает ничком на свежий кафель в ванной, чтобы в истерике разбить об него голову. Питеру было так больно, что он сам стал своей болью и не ощущал ничего иного. Наверное, он больше никогда не сможет плакать. Механически он зафиксировал сломанную руку уплотненной версией паутины и вышел из ванной. Гвен сидела на кухне с чашкой остывшего чая в руках и невидящим взглядом смотрела в пустоту. Она резко стала выглядеть бледнее, старше и больнее. Питер заметил напротив неё еще одну чашку холодного чая. Должно быть, она предназначалась ему. Он сел напротив невесты и накрыл её руку своей. Гвен даже не вздрогнула. - Расскажи, как всё было, - приказала она голосом, который Питер никогда прежде не слышал. В нём не было и нотки её привычного, щебечущего тона. И Питер послушно начал. Тихо, ровно, абсолютно безэмоционально. - Ты должен спастись. Джордж Стейси сидит напротив Человека-паука, чья рука придавлена горой обломков, секунду назад бывшей небольшим домом. Нога полицейского в крови от вонзившегося в неё осколка металлической перекладины. Мутант, устроивший всё это, медленно обходит территорию, выискивая выживших и местного супергероя. - Вас вообще не должно здесь быть! – разъярённо и напугано шепчет Питер, прислушиваясь к шагам противника. - Я решил тряхнуть стариной и заняться оперативной работой, - тоже раздраженно и ничуть не менее напугано отвечает Джордж Стейси. - Вы можете погибнуть! – маска Паука разорвана и видно один его глаз, горящий паникой, и губы, изогнутые в яростной попытке не кричать. Он почти освободил руку, но понимает, что она сломана. Однако думать о решении проблемы не получается, потому что в голове носится только одна паническая мысль о том, что будет с Гвен и с ним самим, если Джордж Стейси не вернётся домой. Однако полицейский уже догадывается, что ужинать дочь будет исключительно с женихом. - Вы должны пожениться, обещай мне. - ВЫ С УМА СОШЛИ?! Глаза Питера раскрываются в ужасе, когда он понимает, что задумал мистер Стейси. - Нужно отвлечь это чудище, чтобы ты смог напасть сзади. ОБЕЩАЙ! – их громкий шепот невозможно услышать за шипением сломанных труб и завыванием сирен вокруг. - Я справлюсь сам, просто сидите тихо, - рука свободна, но Питер с ужасом понимает, что не может пошевелить пальцами, чтобы выпустить паутину. - Послушай, сынок, - спокойные голубые глаза как всегда не выдают степень волнения своего обладателя, - мы оба знаем, что если ты будешь драться один, то к Гвен сегодня не вернётся никто. Она не переживёт потерю нас обоих, это ты тоже отлично знаешь. Я – её прошлое, а ты – будущее. Ты нужен ей больше, чем я, хоть она может этого и не понимать пока. ОБЕЩАЙ МНЕ. Питер мотает головой, всеми своими чувствами, кроме разума, следя за перемещениями мутанта. Он понимает, что стоит ему лишь поднять голову, как он останется без неё. С одной рукой у него нет никаких шансов против такого сильного противника. Ему просто не хватит скорости. - Я не успею убежать, если ты продумываешь этот вариант, - добавляет мистер Стейси, видя метание и настороженность героя. Взглядом он указывает на всё еще торчащий в его ноге осколок. - Обещаю, пап. Отвечает, наконец, Питер, глядя на отражение мутанта, появившееся в разбитом зеркале неподалёку. Он проклинает себя за скорость, с которой принял решение, и уже продумывает план, как бы успеть сказать Гвен о случившемся самому. - Не вини себя, - ободряюще улыбается Джордж Стейси, загнав панику так глубоко, что чувствует её камешком в сердце. Он знает, что так будет правильно. Питер ничего не говорит в ответ. Этой просьбы он выполнить не сможет. Но всё-таки шепчет, за секунду до того, как мистер Стейси исполняет свой план: - Гвен любит тебя, папа. И я тоже. Он не знает, но отец слышит его, хоть по инерции уже кричит, привлекая внимание мутанта, и не успевает ответить тем же. Когда противник подбегает на крик, издаваемый полицейским, Человек-паук набрасывается на него сзади и вводит самостоятельно разработанную сыворотку в его артерию. Тот обрушивается на землю, как мешок с кирпичами, но Питеру всё равно: умер или потерял сознание. Он падает на колени перед полуобгоревшим телом его третьего отца, быстро целует того в горячий лоб солёными от слёз губами и пятится от тела, когда на территорию наконец вбегает еще одна порция бесполезных полицейских. Питера немного трясёт от холода, когда он поворачивается спиной к орущим на него служителям закона и убегает, едва справляясь с непростой задачей однорукого полёта на паутине. - Если я скажу тебе, что ты не виноват, ты поверишь мне? – всё тем же странным голосом спросила Гвен, не поднимая глаз на жениха. Питер лишь отрицательно дёрнул головой. - Но это так. И это действительно был правильный выбор, - теперь, глядя ему в глаза, она сама не верила, что вслух признавала это, но при этом отдавала себе отчёт в том, что сказать было необходимо. Питер устремил взгляд в чашку. Если бы слова могли заглушить совесть! - Давай не будем назначать дату? Просто в один день пойдём и поженимся, - девушка не верила, что когда-нибудь будет готова к этому шагу, но её отец мечтал увидеть её в качестве миссис Паркер, а значит, из уважения к нему, они должны были это сделать как можно скорее. - Хорошо. Питер тоже не был уверен, что однажды будет в состоянии веселиться на своей свадьбе. Ему казалось безумным, что вообще хоть кто-то в мире может веселиться прямо сейчас, когда тело Джорджа Стейси остывает в морге. Ему казалось невероятным, что свадьба возможна. Они оба еще долго сидели неподвижно. Она – потому что вспоминала все лучшие эпизоды своей жизни, связанные с отцом, и слёзы капали прямо в кружку, не давая чаю закончиться; а он – потому что то, что он считал своей сутью, своим внутренним стержнем, почти рассыпалось. Трещинок стало так много, что он сам стал трещиной. Питер еще не был сломан, но ему казалось, что одно движение, – и этот стержень, сделанный из стеклянной пыли, развеется. И он был по-своему прав. *** Гвен выбирала свадебное платье. Впервые за столько попыток пожениться они дошли до этапа примерки нарядов. Питер ушел на работу, высланный приятельницей Гвен под предлогом плохой приметы увидеть невесту в платье заранее. Парень проворчал что-то про то, что в их случае приближающаяся свадьба и есть плохая примета, но всё-таки ушел после шутливого замечания Гвен о том, что никто не грабит свадебные салоны. Она храбрилась, стараясь не показывать, как волновалась за каждый его шаг. Теперь, когда он оставался единственным членом её семьи, девушка чувствовала, как сердце замирает сильнее, чем прежде, едва по радио передавали что-то о Человеке-пауке. И она знала, что Питер ведёт себя так же: наблюдает за любым её действием, не уходит слишком далеко и никогда не выключает телефон. Они присматривали друг за другом, как пара старичков, проживших рука об руку большую часть сознательной жизни. Гвен не помнила, когда они перешли от идеи пожениться спонтанно и без празднеств к выбору нарядов и заказу нескольких столиков в караоке-кафе, хотя предполагала, что её приятельница имела к этому отношение. Так же, как она не могла и с уверенностью сказать, почему в её жизни не осталось ни одного друга или подруги, а лишь одни приятели и приятельницы, перемежающиеся со знакомыми. Но она, наверное, была рада сложившейся ситуации. По крайней мере, касательно свадьбы. По прошествии нескольких месяцев со дня смерти её отца она оказалась не только в состоянии выйти замуж, но и немного повеселиться с теми, кто готов был прийти. Она знала, что в случае Питера ситуация была сложнее, потому что в его кругу кроме Гвен не осталось никого, кого ему хотелось бы увидеть на свадьбе, но она убедила его и себя в том, что им необходимо отпустить все трагедии последних полутора лет и научиться жить дальше. Отговорка в стиле «я не умею петь» была воспринята ею с улыбкой: «Как будто кто-то из нас умеет». Возвращаясь с работы в тот день, он между делом остановил одно мелкое ограбление ювелирного, находящегося по пути в салон, где его должна была ждать невеста. Но, издали заметив красно-синие огни полицейских машин, Питер почувствовал, как у него подгибаются колени. Наверное, Гвен уже ушла оттуда, внушал себе он, когда каждый шаг в сторону магазина давался всё тяжелее и тяжелее. - Сэр, сюда нельзя, - твёрдо сказал патрульный, и Питеру вроде бы полегчало. В участке многие знают его как жениха дочери Джорджа Стейси. Раз его не пускают, значит там нет ничего важного для него. - Меня зовут Питер Паркер, - на всякий случай сообщил он, скорее для того, чтобы просто не молчать. От того, как менялся равнодушный взгляд патрульного, у него постепенно холодели внутренности. - Тогда… проходите, - чуть надрывно произнёс полицейский, приподнимая желтую ленту. Питер не двигался. Казалось, весь мир только что взорвался миллиардом эмоций, но пока он не мог ухватить ни одну из них. - Нет. Не может быть. Он сказал это так тихо и так шокировано, что патрульный проклял напарника, который должен был выйти на работу вместо него. Он бы душу продал за то, чтобы ему не пришлось встречаться сегодня с Питером Паркером. - Проходите, сэр, - только и смог выдавить он, глядя, как самообладание парня рассыпАлось прямо у него на глазах. - Но никто… никто же не грабит свадебные салоны, - цитировал Питер, когда проходил под ограничительной лентой. Ему казалось, что это какой-то дурацкий фильм, который ему показывают в замедленной съемке. Приближаясь к дверям салона, он закрыл глаза. Это вполне могло быть сделано просто из уважения к его знаниям. Да, именно так. Пару раз Питер уже помогал криминалистам, и это тоже был один из таких случаев. После смерти мистера Стейси Питер решил, что больше никогда не сможет заплакать. Глядя на запачканное кровью свадебное платье Гвен, он понял, как сильно ошибался. Он слышал, как за его спиной раздаются крики полицейских о том, кто его сюда впустил и что ему нельзя это видеть. Но его мир сомкнулся на теле любимой девушки и луже её крови. Он упал на колени рядом с ней и потянулся к её лицу. - Гвен… Милая, пожалуйста… Пожалуйста, не умирай, - его руки дрожали так сильно, что он был не в состоянии просто коснуться её застывшего лица. - Пожалуйста, пожалуйста, ГВЕН! – он не просто рыдал, он кричал от дикой боли, которая разрывала его изнутри, так громко, что зеваки на улицах испуганно вздрагивали. Его вопли были больше похожи на рычание умирающего в агонии зверя, они разрывали сердце тем бедолагам, которые оказались этому свидетелями. - НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, ГВЕН! – он хрипел, захлебываясь слезами, уткнувшись в уже остывшую шею невесты, которая уже никогда не станет его женой. Его будто выворачивало наизнанку ощущение одиночества. – Ты же обещала, обещала, что вернёшься к ужину, - шептал он тихо, прямо ей в ухо, которое так любил целовать, лёжа в обнимку в постели. Детектив, прибывший на место преступления, почувствовал, что слёзы льются у него по лицу в несколько потоков и что ему плохеет с каждой секундой. Он поспешил выйти из салона, чтобы набраться сил и увести беднягу к нему домой. Питер думал, что больнее, чем уже было, быть не может. Он думал, что всё самое ужасное в своей жизни он уже видел. Он думал, что ничья смерть больше не тронет его так глубоко. Он думал, что в состоянии больше не допустить ничьей смерти. Судорожно прижимая к себе остывшее тело самой любимой на свете девушки, он снова рычал от боли и беспомощности, а слёзы катились градом из его глаз. - Пожалуйста. Родная, пожалуйста. Гвен, не умирай. Останься со мной, я умоляю тебя. Он перебирал её волосы, баюкая её в объятиях и себя вместе с ней. Он вдыхал всё еще сохранившийся аромат её духов и пытался поверить в то, что это только сон. Если хорошенько поверить во что-то, говорила мама, когда ему было пять, то это обязательно сбудется. Дурацкая формула никогда не срабатывала, но сейчас Питер был готов простить все разы, когда это происходило, лишь бы помогло сейчас. Это всё неправда: никто не умирал. Ему всё еще пять, и сейчас прибежит мама, разбудит его, и окажется, что он с силой сжимает своего плюшевого зайца, а не остывающее тело любимой невесты. Пожалуйста, пусть так и будет. - Пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Питер никогда не умел молиться. Он слабо верил в Бога и ни разу не ходил в церковь. Но сейчас с таким рвением вспоминал все известные ему слова молитв, что предыдущие ошибки могли бы ему проститься. Если бы всё это имело смысл. - Гвен, останься со мной. Не бросай меня, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ, ГВЕН! Он снова сорвался на вопль, настолько пронзительный, что девушка-патрульный на улице упала в обморок. Сердобольные зрители, не знавшие всей трагедии Питера, и те обливались слезами, видя сквозь прозрачное окно стенания молодого человека, прижимающего к себе мертвое тело любимой. - Я умоляю тебя, Гвен, - шептал он, тяжело дыша от нехватки воздуха и бешеного биения такого тяжелого сердца. - Умоляю, пожалуйста. - Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ, ГВЕН! – хрипло, сорвавшись под конец на визг, кричал Питер. Его била крупная дрожь, он не видел мира вокруг себя, только черноту и мертвенно-бледное лицо невесты. Он коснулся лбом её лба, закрыл глаза и мечтал только об одном: умереть на месте. Прямо сейчас. Детектив, наконец, собрался с духом, и понял, что пришло время действовать, пока несчастный жених вконец не сошел с ума. Он знал, что Питеру вряд ли станет намного легче, когда он окажется один в доме, где больше нет никого, но был уверен, что это всё будет же лучше, чем объятия с холодным трупом. Он ласково коснулся дрожащих плеч парня и попытался мягко отстранить его от тела девушки. Это было непросто. Питер отбивался и брыкался, извивался и кричал о том, что он не может бросить её одну. Он умолял позволить ему умереть рядом с ней, и на лице его было написано такое страдание, что у детектива вновь защемило сердце. Он, как и вся полиция города, был прекрасно осведомлён о всём букете трагедий, произошедших в жизни Паркера, и ненавидел себя за то, что именно ему выпала сомнительная честь вести дело последнего члена его семьи. - Мы поймаем его, - всё что мог сказать детектив, поглаживая беднягу по плечам, когда вёл его в машину, стараясь скрыть от сочувствующих взглядов зевак. Питер не слышал его. Он просто дрожал и шёл, не разбирая дороги. Ему было глубоко наплевать на всё, что теперь осталось в его жизни. - Утром она сказала, что никто не грабит свадебные салоны, - внезапно сказал он, и детектив вздрогнул от безжизненного тона парня. Он не стал отвечать, – а теперь Гвен мертва. Больше он не проронил ни слова на протяжении всей дороги, прислонившись к окну машины и глядя на блёклый мир сквозь пелену слёз, всё еще стоявших в его глазах. Три последующие дня он не ел, сидя на пустой кухне, где еще стояла её невымытая чашка. Три последующих ночи он не спал, устремив взгляд в пыльный потолок над их с Гвен кроватью. Организацию похорон взяла на себя семья старого товарища мистера Стейси. От Питера никто ничего не требовал. Однако тот всё равно принимал пассивное участие в процессе. Особенно его заботила надпись на надгробном камне и одежда, в которой следует похоронить девушку. Он также проследил за тем, чтобы все рабочие аспекты её жизни были улажены, потому что никто другой не додумался бы сделать это, несмотря на то, как важно всё это было для неё. Все дни до похорон он говорил мало, исключительно короткими фразами и исключительно по делу. Он не смотрел на людей, не воспринимал их личные вопросы. Как будто в голове включился какой-то фильтр, который помогал ему слышать только то, что касалось дела. Ничего личного, только боль. Питер не чувствовал, как малознакомые люди пытались утешать его прикосновениями; не слышал ободрительных слов с обманчивой мантрой «всё наладится». Больше ничто не могло заставить его поверить в глупые обещания светлого будущего. Ему не было дела ни до чего, что касалось его самого. На кладбище, после похорон, он несколько часов стоял ровно, в одном пиджаке, несмотря на то, что весна еще только начиналась. Он не знал, что по его лицу всё еще ручьями льются слёзы, что расцарапал себе ладони, сжимая кулаки. Он молча просил прощения у своей вечной невесты за то, что оказался бесполезным супергероем. Питер знал, что так думает весь город, потому что не раз до его измученного страданием сознания доходили сочувствующие слова: «Не вини себя, мальчик. Это всё Человек-паук. Он наверняка имеет зуб на тебя. Потому что он умудрился остановить ограбление ювелирного в паре кварталов от того салона, несмотря на то, что оно случилось позже. Это он виноват». В ответ парень кивал и тихо бормотал: «Да, это его вина». После чего давил в себе желание повеситься на собственной паутине. В первые дни ему еще помогали слова Гвен, восставшие из глубины прошлого: «Ты же не Бог». Но после того, как он впервые услышал обвинение в адрес Паука, единственное, что не давало ему покончить с собой была только память о её просьбе: «Никогда не сдавайся слабости. Чтобы ни случилось, живи. Пообещай мне». Он помнил, как она поцелуями и ласками заставила его пробормотать тихое «обещаю». И теперь он ненавидел себя за ту слабость. Он стал еще бледнее, кожа истончилась почти до прозрачности, глаза выцвели, а голос теперь стал хриплым и безжизненным. Тихим настолько, что шороха листьев было достаточно, чтобы его заглушить. В стороне от могилы стояла группка журналистов, переминающихся с ноги на ногу, не решающихся приблизиться к нему. Им страстно хотелось взять интервью у человека, который был уже почти братом Смерти. О нём ходили дикие легенды, которые, конечно, никто не воспринимал всерьёз, но всё же… - Оставьте его, стервятники, - озлобленно шикнул на них один из лучших журналистов города - Джей Джона Джеймисон, - вы не можете быть настолько бесчувственными. Помолчав, он добавил: - Перед вами живой мертвец. Имейте уважение. Если бы Питер был в этом заинтересован, он мог бы услышать эти слова. Но он не был. Он чувствовал, что, как ни странно, ещё не был полностью сломан. Внутренний стержень, покрытый трещинами, рассыпался стеклянной пылью, как и ожидалось, так что Питер больше не мог найти в себе силы встать абсолютно ровно, как когда-то. Он чувствовал, что стремительно теряет себя с каждым вздохом. Но еще с удивлением ощущал внутри что-то, что не давало ему забыть собственную суть. Что-то, что ещё помогало ему быть супергероем. Правда, это что-то было определенно тонким и хрупким, как дешёвый детский карандаш. Наверное, так оно и было. Сердцевиной его внутреннего стержня, крепкого, как самый прочный металл в мире, был бесконечно хрупкий, тоненький грифель. Который мог сломаться от одного несчастного слова. А их было целых три. «Выходи, тараканишка», - было написано на нескольких огромных листах ватмана, приклеенных к стеклянным дверям банка, где десять сбежавших из тюрьмы преступников держали в заложниках больше сорока человек. Питер устало закрыл глаза, сидя на крыше здания неподалёку. Последние восемнадцать дней, то есть почти сразу после похорон Гвен, он еще ни разу не проспал больше четырёх часов за сутки. Когда он ел в последний раз – тоже было сложным вопросом, хотя он точно помнил, что перекусывал чем-то пару дней назад. Всё это время он, спасаясь от внезапно нахлынувшего одиночества, без устали носился по городу, помогая людям даже в мелочах и не замечая, что не услышал ни одного, даже самого затравленного «спасибо». Благодаря своей сверхвыносливости он мог не волноваться насчет недостатка сил для мелких повседневных супергеройств. Но сейчас, здраво оценив свои возможности, он понимал, что против десятерых злодеев, троих из которых он бы даже наградил приставкой «супер», не продержится и одного раунда. Особенно учитывая, что все они имеют на него зуб, размером с океанский лайнер. Питер был измотан физически и морально, но про себя признавал лишь бесцветное «не в лучшей форме». Ему определённо нужна была помощь. Но он понятия не имел, куда за ней обратиться. По всем каналам монотонно повторяли: «Требования преступников просты: выдать им Человека-паука и позволить беспрепятственно покинуть центр. Город недоумевает, почему проблема еще не решена. Жители ропщут: где же Человек-паук». Питер упрямо внушал себе, что подобные заявления горожан означают лишь их уверенность в его силах и абсолютное отсутствие сомнений в том, что он победит. Хотя, честно говоря, он бы не удивился, если бы всё правильно понял с первого раза. Он вздохнул и откинулся назад. Это должно было стать чем-то вроде гимнастической разминки перед прыжком, но закончилось тем, что Питер лежал на спине на тёплой от солнца городской крыше, смотрел в серое, но чистое небо и лихорадочно придумывал план действий. При всей его силе, скорости и с учётом всех его рефлексов он смог бы, в прежние времена, обезвредить пятерых прежде, чем кто-то пострадал бы. Сейчас он был уверен только в трёх. Остальные успеют убить или покалечить часть заложников. Если заставить их разделиться, выманивать поодиночке, шанс еще есть. Но Питер знал каждого из этих людей, помнил, сколько сил и смекалки ему потребовалось в прошлый раз, чтобы поймать каждого из них. А ещё ему было известно, что они провели тщательную работу по выяснению методов Человека-паука. У самого молодого из них было пять лет, чтобы тщательно продумать план и выстроить стратегию. У остальных и того больше. Поэтому при первой же попытке разделить их они начнут убивать заложников. Он бы рискнул, если бы речь шла только о его жизни. Но чужие он растрачивать не имел права. Шансов справиться без поддержки не было. И, казалось, есть одно место, куда он может прийти за помощью. Ближайшим полицейским участком оказался бывший участок Стейси. Питер умел дистанцироваться от знакомых лиц и предметов обстановки, когда был в маске. Прекрасная привычка, выработанная с годами и опытом супергеройской деятельности. Поэтому его не передёрнуло при виде прежде привычных коридоров, столов и даже звуков. Когда-то он часто бывал здесь по просьбе несостоявшегося тестя или из паучьих интересов. Однако сейчас он вёл себя так, будто оказался здесь впервые. Человек-паук вошел через окно и на него устремились десятки пар глаз встревоженных полицейских. - Почему ты здесь? – грубо сказал человек, который теперь занимал место Джорджа Стейси. Питер видел его на чьих-то похоронах. - Мне нужна помощь, - его голос хриплый с того дня, когда он обнимал остывающее тело невесты. Он сказал эту фразу просто и без манерности, привычной прежнему ему. Вообще, если бы кому-то в городе было бы дело до личности Человека-паука, можно было бы заметить, что от легкости и весёлости, присущих супергерою на протяжении целого десятилетия, уже давно не осталось и следа. Но никому, конечно, дела не было. - С чего мы должны тебе помогать? – выплюнул его собеседник. Питер даже немного растерялся. Он не думал, что придётся объяснять. С удивлением обнаружив тот же наглый вопрос на лицах прочих в участке, он ответил: - Потому что я один не справлюсь. По залу прокатились надменное фырканье и откровенно жестокие смешки. - Ты не помогаешь нам, так почему мы должны поступать иначе? – спокойно поинтересовался тот самый детектив, который расследовал убийство Гвен. Безуспешно, кстати. Питер тупо уставился на него, жалея, что маска скрывает его эмоции от собеседника. - В каком это смысле? – выдавил он из себя, спустя бесконечно долгие три секунды. - Люди погибают в катастрофах каждый день, грабители и террористы уходят безнаказанными, а наши коллеги вместе с их семьями мрут как мухи. Это я о семье Стейси, если что, - в разговор вклинился капитан соседнего участка. У Питера резко закончился воздух в лёгких. Он слышал месяцами напролёт саркастичные замечания и едкие нападки прессы, но был уверен, что это лишь новый стиль в журналистике. Потому что, наивный в своей светлой вере в людей, он, наравне с отсутствием благодарности, не замечал жестоких острот, гневных восклицаний и яростных воплей в спину. Он и представить не мог, что полиция тоже докатилась до этого. Однако не время было защищаться и спорить. Проглотив обиду, гордость и возражения насчёт его немощной всемогущести, он сделал глубокий вдох: - Я прошу не ради себя. Те люди не выживут, если я буду драться в одиночку, - это действительно был его единственный аргумент. Как перед полицией, так и перед собой. - Первый раз за столько лет я прошу вас о помощи. Пожалуйста, - добавил он твёрдо. Питер был уверен, что они не бросят сорок человек на произвол судьбы. Он был бы согласен умереть, спасая жизни, особенно сейчас, когда его мир состоит лишь из боли и одиночества, если бы таковы были условия. Однако он снова услышал лишь несмелые издевательские смешки и увидел желваки, ходившие на многих лицах. - Так не сопротивляйся, - просто пожал плечами Стейси-заменитель, как окрестила его желтая пресса. Питер почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он действительно только что услышал, как его город почти буквально приказал ему сдаться в руки маньякам, жаждущим его крови? Человек-паук неуверенно попятился к окну, всё еще смутно надеясь, что это такая дурацкая шутка. Однако ни на одном лице он не увидел и тени сомнения. Все они равнодушно провожали его взглядом. В горле у Питера застряла фраза «Что же я вам всем сделал?», когда он понял, что поддержки ждать неоткуда. Он сдержанно кивнул, радуясь, что ни один из них не видит паники на его лице, и выпрыгнул в окно. На ходу принимая решение. Человек-паук встал перед банком и пошел пешком по узкой дорожке, ведущей к дверям. Он признал, что если не сопротивляться, то они просто получат его, как хотели, и не тронут людей. Наверное. В любом случае, всегда можно сказать, что это приказ полиции. Если бы это кому-нибудь помогло бы. Он осторожно постучал и крикнул: «Ваш дружелюбный сосед». Он выбрал эти слова не специально, просто фраза вертелась в его голове с тех самых пор, как он покинул первый участок. Да, он побывал ещё в нескольких, но везде услышал примерно одно и то же. Поэтому его вообще мало сейчас волновали слова. На самом деле, больше всего на свете Питер надеялся, что его просто пристрелят прямо в зале ожидания. Хоть понимал, что надежды мало. Едва он ступил за порог, паучьи радары немедленно предупредили его об опасности. Но Питер был слишком измотан, чтобы успеть среагировать. Послышались два выстрела, и кровь брызнула из обеих ног Человека-паука. Он с воплем рухнул на пол. - Ну, что, Паучок, допрыгался? – ухмыльнулся Громила Дик. Питер знал, что если бы он влез через окно третьего этажа, ведущее в кабинет без дверей – забавную ошибку архитектора, то по вентиляции смог бы добраться до дальнего угла на потолке этой комнаты. Оттуда обезвредить двух наиболее близких преступников, а потом связать и заткнуть третьего. В этот момент прибежал бы Страйт со второго этажа и, пока Человек-паук возился бы с Громилой Диком, он бы успел прикончить ту милую девушку в левом углу. Дальше Питер сообразить не успел, радары вяло упомянули о том, что сейчас будет больно, и он почувствовал, как обе руки были одновременно сломаны точными ударами кувалд Близнецов Рут. Он взвыл, инстинктивно попытался выбраться из стального захвата Страйта, но изнеможение и боль не были его союзниками в этом деле. Так что даже сверхсила не приносила пользы. Схватив нескольких наиболее «широких» заложников, преступники вышли на улицу, прикрываясь ими и волоча за собой не сопротивляющегося, истекающего кровью Человека-паука. Добравшись до машины, они впихнули в узкий кузов грузную женщину средних лет и Питера, с расцарапанной дорогой спиной. В пути он пытался приподняться, чтобы осмотреть помещение и сгладить боль от неровностей дороги, но толку от этого не было никакого. Единственное, что получил Питер из этой отчаянной попытки выбраться - брезгливое выражение лица и исполненные жалостью глаза женщины, сидящей рядом. - Ты пришел сдаться за нас, Человек-паук? – слезливым шепотом спросила она, испуганно поглядывая в окошечко водительской кабины, где сидели двое из похитителей. Питер хотел что-то ответить, подбодрить и поддержать её, но смог только болезненно замычать, стараясь не привлечь лишнего внимания. - Тебя не было очень долго, мы уже думали, что ты не придешь, - продолжила она, но по её тону нельзя было догадаться, упрекала или радовалась она. Питер предпочёл поверить во второе, раз её слова, возможно, последнее, что он слышит в жизни. Хотя на деле это было скорее первое. Ему страстно хотелось есть, его трясло от холода, приходившего столь же быстро, сколь он терял кровь. Он бы всё отдал, чтобы дома его ждала Гвен, к которой нужно было бы вернуться несмотря ни на что. Но дома никого нет. Поэтому перспектива смерти была гораздо менее мрачной, чем казалась на первый взгляд. Дорогу запомнить не удалось. И хоть Питер и напрягал суперслух до невозможности, усталая голова отказывалась обрабатывать информацию. Нещадно кружилась и ныла в основании черепа. Когда машина остановилась и преступники, видимо, оторвавшись от погони (звуков которой, кстати, паучий слух не уловил), решили отпустить обременявшую их заложницу, великодушно обратив внимание Человека-паука на их честность в соблюдении условий договора. Питер хмыкнул, подбирая подходящую к ситуации остроту, но не смог издать и звука. Не только от того, что по носу его ударила вновь захлопнувшаяся дверь кузова, к которой его, будто специально (а скорее всего, так оно и было) подтащили секундой ранее. Всю оставшуюся дорогу он пребывал в полуобмороке, чувствуя, как жизнь, капля по капле вытекала из него, оставляя место боли. Которая теперь текла по его венам вместо крови. Доехав до конечного пункта, преступники бесцеремонно вытащили его из кузова и снова поволокли по щебенистой дороге. Питер отдалённо понимал, что чувствует боль, а не просто знает, что она должна быть. Только спина онемела настолько, что почти приспособилась к ощущению песка и острых камней. Ему было страшно и холодно, но он уже не пытался сопротивляться, потому что ему всё равно некуда идти. Никто не поможет ему справиться с ранами в этот раз, никто не будет прекращать его кошмары. Никто не станет плакать, если он не вернётся домой. Он застонал, когда громила Дик привязывал его руки к столбам на брошенной станции, куда они приехали. Преступник нарочито грубо касался свежих переломов, с явным наслаждением обматывал тонкие запястья колючей верёвкой, затягивая фантастические узлы. Питер жалел только о том, что у него слишком высокий болевой порог и ему придётся вытерпеть очень много, прежде, чем сознание милостиво его покинет. Где-то через пять дней он выяснил, что ведётся трансляция его истязаний. Он услышал это в одном из издевательских замечаний Страйта и не смог выкинуть из головы. Ему не хотелось в это верить. Потому что он не хотел ненавидеть свой любимый город, спасению которого посвятил такую огромную часть своей жизни. Но, если есть трансляция (а слух Питера, улавливающий жужжание техники позади него, говорил, что она есть), то значит Нью-Йорк окончательно и бесповоротно предал его. За пять суток непрерывной боли от рук своих врагов Человек-паук успел простить полицию Нью-Йорка за то, что они обрекли его на это. Он назвал это минутным помутнением и умудрился в это поверить. Но теперь всё резко поменялось. Даже его бесконечная вера в людей не могла справиться с наплывом очевидных фактов: если бы они хотели его спасти, то без труда отследили бы источник видеосигнала. И дело уже не только в полиции. Будь желание горожан спасти его достаточно сильным, они бы нашли способ это сделать. У Питера сжалось сердце от осознания никчемности своей жизни. Даже как Человек-паук он не был нужен никому в этом городе. Он не сдерживал крики боли, переходившие в истошный вой, когда раскалённые клещи касались его пальцев или прикусывали кожу; когда острые спицы хирургически вонзались в самые неважные, но от этого не менее болезненные места; когда ржавая тупая игла зашивала свежеразрезанную плоть; когда стальные кастеты снова и снова проезжались по выпирающим из-под тонкой кожи рёбрам; когда тонкие деревянные палочки, похожие на те, что Гвен использовала для маникюра, загоняли под ногти; когда на исполосованное психопатом тело высыпалась соль. Питер кричал, срывая голос и проклиная свою выносливость. Но, как оказалось, этот крик никого не трогал. Его кровь не была кровью тех, кого он спасал миллионы раз, поэтому им не было до этого никакого дела. Один из Близнецов Рут показал ему страницу YouTube, где количество просмотров ежедневного видео превышало число жителей Нью-Йорка. Тогда Питер почувствовал, что последнее воспоминание о его внутренней силе, о нём самом, тот тоненький грифельный стерженёк хрустнул в миллионе мест сразу, и осколки стальными лезвиями вонзились во внутренности. Питер умер в тот момент, когда прочитал анонимный комментарий, в котором указывалось на недостаточное количество света, падающего на его тело. Ни одна пытка после этого не причиняла ему боли. Даже изобретательный Джаред-Трикстер не смог добиться от Человека-паука осмысленного страдания. Да, хрупкий паренёк кричал сорванным голосом, извивался от боли, едва подтягиваясь на сломанных руках, плевался кровью и задыхался от ужаса, когда мучитель демонстрировал чудеса пыточного искусства, но его взгляд больше не был ясным. Он выглядел, как умалишенный, как мотылёк, которого свет спалил изнутри. И нет, даже при всей своей самовлюбленности Джаред не обманывался на счёт причины: он знал, что не боль тому виной. - Супергерой сломался, - тоном обиженного ребёнка пробормотал Трикстер в камеру, когда Питер в очередной раз потерял сознание. Питер не помнил, как сбежал. Было какое-то минутное замешательство, когда они отвязали и бросили его, зная, что настолько искалеченный человек не в состоянии сбежать. Они не приняли во внимание паучью сторону сущности героя. Наверное, именно она руководила телом, когда тот выползал из старой водонапорной башни, где его, как оказалось, и держали всё это время. Паутиной зафиксировав почти сросшиеся руки, залепив кровоточащие шрамы и с горем пополам обвязав ноги, он, как ходячая паучья мумия, двигался под покровом ночи в свою маленькую квартирку на окраине, куда переехал после смерти невесты. Это была рабочая версия его сознания. На самом деле, Питер не помнил подробностей. В себя он пришёл от криков газетчиков, которые известили его о дате. Он не мог пошевелиться, лежал на полу и с трудом даже моргал, ощущая запах собственной крови, которой был залит весь ковёр. Поэтому вполне мог дать себе труд посчитать срок своего заточения. Тринадцать дней. Тринадцать дней десять психопатов измывались над ним, а город, защите которого он посвятил свою жизнь, с любопытством за этим наблюдал. Питер надеялся, что он умрёт раньше, чем доведёт себя размышлениями до желания отомстить. Хотя теперь, когда от него осталась лишь внешняя оболочка и немного разума, он стал слишком пассивен, чтобы делать хоть что-то. Солнце из открытого окна било прямо в глаза, но всё, что мог сделать полумертвый герой, это закрыть их. Даже не зажмуриться, а легко сомкнуть веки, проваливаясь в мучительную полудрёму, наполненную кошмарами. Была середина весны, но ночи всё еще стояли далеко не тёплые, чтобы человек, лежавший на неотапливаемом полу в луже застывшей крови, прикрытый лишь стремительно исчезающими остатками паутины и жалкими клочками костюма из спандекса, мог не проснуться от холода, сковавшего тело. Его била мелкая дрожь, зуб не попадал на зуб, и внутренности скручивало от голода. Они кормили его. Тухлыми яйцами или подгнившей рыбой, как-то раз даже всыпали в глотку целый пакет засушенных насекомых, якобы пойманных его паутиной; поили застоявшейся водой, покрытой мутной пеленой пыли и его собственной кровью. Питер знал, что этот последний ингредиент может стать его спасением. Одна из ДНК, давшая жизнь пауку, укусившему его, принадлежал пауку-эрваха. Такие питаются кровью крупных животных, в том числе и человека. Другой паук вполне мог питаться производимой паутиной. Памятуя о биологической двойственности своей натуры, Питер предположил, что сможет продержаться какое-то время за счет этого странного экспериментального рациона. Хоть и сам не мог чётко сформулировать, почему он так отчаянно борется за жизнь, в которой не осталось никого и ничего, ради чего стоило бы остаться в этом мире. День за днём проходил в мучительной битве не за жизнь, но против смерти. Питер дрожал от холода каждой ночью, будучи даже не в состоянии обхватить себя руками; изнывал от палящих солнечных лучей днём; давился кровью, которую пил из собственного предплечья; с трудом жевал комочки паутины, которую тяжёлыми усилиями создавал; сгорал в лихорадке, ощущая каждую клеточку своего тела как бесконечный источник страдания; боролся с кошмарами и стремительно им проигрывал. Он чувствовал, как сходил с ума, когда подолгу не мог определить: проснулся или нет. Его выворачивала наизнанку боль, напоминавшая о себе то в исполосованной спине, то в расцарапанном горле, то в едва заживших, но не до конца сросшихся руках, то в кончиках пальцев, где ногти пытались отрастать заново. В постоянно болевшей голове. Там ежесекундно будто разрывались миллионы снарядов, выбрасывающих шрапнель из стекла, гвоздей и воспоминаний. К нему приходили люди, которых уже нет в живых, и, понимая это, Питер всё равно говорил с ними, не открывая рта. Как больно ему было видеть приходящую к нему Гвен, которая ласково гладила его по волосам, шептала, что всё обязательно наладится. Говорила, как любит его и целовала в уголок губ, покрытых корочкой засохшей крови. Его скручивала обида и тоска, когда она была там, такая реальная! У него чесались руки прижаться к груди тёти Мэй, когда она присаживалась возле его левого бока, и единственная причина, почему он не пытался этого сделать – полная, абсолютно пугающая беспомощность, наливавшая свинца в его конечности и прибившая их к полу. Он подолгу слушал голос Джорджа Стейси, добродушно журивший Питера за то, до чего он себя довёл. Потом тот приближался, клал огромную тёплую ладонь на его плечо, не причиняя боли, и заглядывал в глаза своими океанами спокойствия. Он говорил: «Держись». И Питер обещал держаться, скрестив пальцы. Гарри всегда предлагал выпить. Питер всегда соглашался. Однако дальше тычков и взаимных подколов никогда не доходило. В один момент глаза Гарри вдруг загорались зелёным огнём, и он улетал в ночь на своём глайдере, напоследок прося дождаться его снова. Питер обещал себе, что обязательно разберётся, где реальность, а где вымысел, как только встанет на ноги. Однако с каждым днём всё меньше верил в то, что это когда-нибудь случится. Он впервые поднялся на четвереньки, когда почти зажили руки. Дополз до кухни и пролежал до следующего заката, прежде чем нашёл в себе силы встать и припасть к крану. Вода была не слишком чистой, но Питеру она казалась вкуснейшим кушаньем в мире. Рухнув навзничь прямо на месте, не закрыв кран, он потерял сознание от переутомления. Спустя несколько безумных, но менее мучительных дней, когда в его рацион из паутины и крови так стремительно ворвалась водопроводная вода, он смог добраться до холодильника, сделав передышку лишь раз. Найдя там лишь скелет повесившейся мыши, он разочарованно застонал. Совсем забыл, как после смерти Гвен перестал заботиться о еде и лишь изредка оставлял в холодильнике недоеденный фастфуд или неожиданно купленное молоко. Вернувшись к крану, он уснул мертвым сном. Следующим утром он чувствовал себя достаточно в форме для короткой прогулки по квартире. Он заглянул в душ, держась за стены, как за спасательный круг. Манящая чистота ванной комнаты соблазнила его, и он, впервые почти за пять недель смог смыть с себя литры пота и грязи. Он яростно, по мере своих сил, соскабливал запекшуюся кровь с тела и волос. Остервенело намыливая каждый миллиметр кожи, надеялся избавиться от воспоминаний о прикосновениях и пытках. Растворившись в горячих струях, согревающих так долго мерзнувшее тело, он пытался расстаться с кошмарами. Немного помогло. С облегчением вздохнув, Питер, вдохновленный перспективой лечь на кровать, собрал последние силы и добрёл до спальни. Потратив на столь сложные действия не слишком обширный запас энергии, он уснул, едва руки коснулись мягких простыней. Проснувшись, он обнаружил себя в коконе из одеяла и почувствовал в себе куда больше сил, чем накануне. Понежившись в кровати еще какое-то время, он принял окончательное решение о том, что делать со своей жизнью. ___________ Питер выходит на улицу и вдыхает полной грудью. Ему всё ещё с трудом даётся каждый шаг, тело ноет при любом движении, но голова ясная. Он заходит в ближайшее кафе, заказывает всё, что только есть в меню, ничуть не смущаясь реакции официантки. Он знает, что выглядит как узник концлагеря: бледный почти до прозрачности, осунувшийся и анорексично худой. Знает, что трясущиеся руки не добавляют ему шарма, однако не пытается скрыть это. С мобильного он отправляет на работу электронное письмо с уведомлением об увольнении; сразу же выставляет квартиру на продажу по смешной цене и заказывает билеты на самолёт. Когда перед ним выстраивается ряд тарелок с едой, в голове звучит голос Гвен о том, что после долгого голодания следует придерживаться определённой сбалансированной диеты. Он прекрасно это знает. Как и то, что ему вреда не будет от несоблюдения этого правила. Его невеста лично что-то проверяла на протяжении целого месяца, прежде чем удивлённо, но уверенно заявила: «Забудь, что я сказала». Дома он кладёт в сумку пару джинсов, три футболки, бельё, ноутбук и недочитанную еще в прошлом году книгу. Суёт в карман куртки кредитку, документы, наушники и телефон. Выходит из квартиры, придерживая ковёр из гостиной с чем-то внутри. Находит ближайшую подворотню, достаёт из ковра остатки костюма Человека-паука, второй такой же комплект и похоронный костюм, купленный ради Джорджа Стейси. Ковёр он запихивает в бочку, где бездомные жгут костры зимой. Его он поджигает первым. Глядя, как пламя жадно пожирает насквозь пропитавшуюся кровью ткань, Питер пытается просчитать, какая часть него вытекла вместе с этой кровью и какую часть себя он сейчас сжигает. Потом он бросает в топку похоронный костюм. Ему теперь всё равно не к кому его надевать. Когда и он превращается в тлеющие лоскутки, Питер бросает в бочку красно-синий костюм. Ожесточённо и решительно, вкладывая в движение всю неприязнь, что накопилась у него за последние несколько месяцев к этому городу-предателю. Городу, в который он больше никогда не вернётся. Питер слишком сильно любил его и его жителей когда-то, раз позволил им уничтожить себя. Он уходит, не оборачиваясь и не пытаясь скрыть отчаяние и разбитое сердце. Осколки грифельного стержня тают внутри, запечатывая душевные шрамы на вечную память, консервируя тянущую боль. Теперь она никогда его не покинет. Питер не знает, что делать дальше. Кроме одного. Первое, что он сделает, приземлившись в Сан-Франциско, это смоет с себя этот проклятый город и никогда больше не поинтересуется его судьбой.