La Belle Dame sans Merci

             — Хороша! Ну до чего ж хороша, даэдра меня возьми!       Вендор оборачивается через плечо и окидывает собеседника холодным взглядом. Рядом с ним — хозяин сегодняшнего приёма для избранных. Имперец, уже немолодой, отрастивший небольшое брюшко поверх стальных некогда мышц, всё ещё считает, видимо, себя красавцем. Он, наверное, и впрямь нравится женщинам — и даже некоторым мужчинам: солидный, породистый, с широкими плечами и суровой, не изнеженной грацией коловианского аристократа, да ещё и богат, влиятелен, щедр… Предмет его восторженного интереса должен чувствовать себя польщённым. Вендор, словно не догадываясь, кто этот предмет, следит за взглядом имперца.       Хороша, что тут скажешь. Высокая даже для альтмерки, с нереально тонкой талией, леди словно застыла в золотистом облаке света. Она умеет выбирать — всё и всегда; теперь вот — сцену для своего маленького представления. Мягкий отблеск дюжин свечей отражается и преломляется в золотых волосах. Небрежно откинутые локоны заправлены за острое ухо — и эта небрежность совершенна, в ней ни одного случайного изгиба, ни один волос не выбивается, нарушая идеальную картину. Всё просто, и на первый взгляд — слишком просто: сиродильские аристократки ослепляют переливами дорогих тканей, блеском камней на руках, волосах, шеях, глубокими вырезами и громким смехом. Эта — молчит. Строгое, прикрывающее горло платье синего — уже почти ночь, но ещё вечер, бархатный вечер, — платья, ни фальшивых драгоценностей, ни фальшивой улыбки. Она сама — драгоценность, и сама — золото. Одежда ей — оправа бриллианту. И весь зал, все они, гости, хозяева, слуги — тоже оправа. Она стоит посреди бала в золоте молчания, чуть поводя точёными узкими плечами и глядя на всех свысока. И в прямом, и в переносном смысле — свысока.              Невидимый оркестр вздрагивает первыми нотами — пора открывать бал. Первый танец — Вендор кое-что знает о придворном этикете — он так, разминка. Невесомые прикосновения, на миг обхватить талию — и разойтись в стороны, повинуясь рисунку, сплетаемому музыкой. Но он, первый танец, важен: он язык без слов, отражение намерений, союзов, симпатий и антипатий, старых договорённостей и новых интриг. Кто же, кто осмелится вступить в золотое облако, приглашая леди в синем?       Рядом втягивает воздух хозяин приёма, и Вендор слышит его мысли, будто они сказаны вслух. И хочется, и колется. И застолбить, утвердить своё право хозяина на золотую гостью, пригласив на первый танец — и страшно получить отказ. Имперец решается, но не на то, о чём думает Вендор.       — Друг мой, — чуть иронично говорит он, панибратски опуская ладонь на Вендоров локоть. — Не хотите попытать счастья? На вас она хоть сверху вниз не посмотрит.       Зато сам Вендор может посмотреть сверху вниз на всех в зале. Рослый хозяин приёма ниже его на полторы головы. Альтмерка в синем — всего на ладонь. Вендор прячет улыбку: ему не откажут, и пусть имперец сопит и потеет от зависти — делу это не повредит.       Золотое облако света и молчания неохотно впускает Вендора и смыкается за его спиной. Сейчас особо остро он ощущает, насколько огромен, неловок, груб рядом с тонкой леди — окованная дубинка и звонкая катана, вот кто они. Вендор, не мастер утончённых речей, молча протягивает руку.       Тишина становится ощутимой. Как и взгляды всех в зале, прикованные к ним двоим. Леди молчит, лишь медленно-медленно поднимается вверх одна тонкая бровь. Правая, машинально отмечает Вендор. И вслед за ней — в холодной улыбке уголок губ. Тоже правый.       — Разве мы в Скайриме? — показно удивляется леди. — Только там, я слышала, девицы танцуют с медведями.       И Вендор неожиданно понимает: конечно, он обознался. Неспроста он с самого начала смотрел на леди в синем, поражённый, и никак не мог совместить в голове два образа — холодной золотой красавицы… и Талена, дружище Талена, который может и послать хлеще грузчика, и в морду дать, и прирезать врага, не моргнув глазом… Конечно. Никто не сумеет так сыграть, а что внешнее сходство… а что внешнее сходство? Даже голос у леди не похож на голос Талена — он низкий, грудной, с волнующей хрипотцой, но отчётливо, совершенно точно женский… Тален бы точно врезал за сравнение его голоса с женским. Но всё же…       — Э-э-э… Потанцуем? — растерянно спрашивает Вендор, совершенно огорошенный сомнениями. И безмолвно просит у друга — если это друг, а не настоящая леди: помоги, видишь, я растерян, дай знак!       Левая бровь взлетает вслед за правой, леди шире открывает глаза… Глаза Талена.       — О, говорящий медведь. Но, пожалуй, всё равно нет.       И, уже отворачиваясь, оставляя Вендора на расправу хихиканью и шепоткам гостей, леди в синем чуть-чуть прикрывает один глаз. Соринка попала. Просто соринка попала, подумают те, кто заметил. Но Вендор знает, что свой ответ получил. Теперь бы ещё поверить в то, что он видит.              Леди в синем отсылает ещё двоих. Первый танец в разгаре, но никто не танцует — слишком уж интересная игра. Слишком уж боятся все упустить колкие остроты альтмерки и хотят вволю посмаковать позор очередного отвергнутого претендента. Вечер явно удался. И особенно удался у хозяина приёма, который, решившись, тоже подходит, четвёртым, после «медведя», «откуда-то тянет рыбой?» и «я боюсь на вас нечаянно наступить». И получает наконец вожделенную руку и право прикоснуться к невероятно тонкой талии в невесомых па первого танца.       Вендору остаётся только стоять в стороне, мрачно цедить вино и отбиваться от желающих — неожиданно многочисленных — утешить обиженного. Настоящие леди льнут к нему, как портовые шлюхи, он пытается не следить глазами за ненастоящей леди и отвечает невпопад. Он думает.       Он думает, провалил ли задание — или, напротив, справился блестяще. Они тут вдвоём, и не ради танцев, конечно. У хозяина есть нечто, и это нечто нужно Рубиновому трону. Настолько нужно, что два лучших агента веселят сейчас почтенную публику, причём один — изображая красотку, а другой… а другой, видимо, изображает дурака. И не скажешь сразу, кому из двоих лучше удаётся его роль.       Вендор приметен. Рост не скроешь, глаз не вырастишь. Они могут изобретать какие угодно легенды, но все, кому надо — в курсе. Вендор, пусть здесь и сейчас он совсем не Вендор — агент Императора. Тайный, но почти что явный, конечно. В том и смысл. Все, кому есть что скрывать, следят сейчас за ним, как давеча «пас» его хозяин приёма. Все ждут, что будет делать агент. И вздохнут с облегчением, поняв: ничего. Ничего он делать не будет, и в секретный сейф хозяина, что в личных покоях, конечно, ломиться не будет. Ломиться будет другой. А он, Вендор — прикрытие. И для любопытных и слишком уж осведомлённых, и на случай, если у Талена что-то пойдёт не так.       И в этом плане, конечно, хорошо, что Тален его высмеял: чем меньше они будут рядом, тем вероятнее никто не заподозрит связи.       Но, скамп подери этого засранца, всё равно обидно.              К концу вечера улыбки теплеют, а золото небрежной причёски, растрепавшись уже непритворно, стекает на синий бархат плеч. И ластится, ручное, к осмелевшим ладоням хозяина приёма, когда леди склоняет голову и снисходительно улыбается шуткам имперца. А Вендор знает, что всё идёт по плану, но отчего-то мечтает, чтобы золотой локон в чужих пальцах впрямь превратился в расплавленный металл. И его передёргивает от сочувствия к другу, вынужденному терпеть — ради дела! — всю эту мерзость, прикидываясь дорогой потаскушкой. И ещё передёргивает, очень-очень глубоко внутри, при мысли, что Тален не терпит. Что Тален наслаждается.              Когда синее платье, почти скрывшись за массивной фигурой хозяина приёма, растворяется в неприметной двери бокового алькова, Вендор позволяет увести и себя. Весёлая вдовушка пышнотела, пьяна и болтлива. Она, насколько может Вендор верить чутью и информаторам, не агент, не шпион и вообще именно та, за кого себя выдаёт: дамочка без комплексов, но с состоянием, искренне желающая проверить, всё ли такое большое у рослых мужчин. Вендор подталкивает вдовушку к тому же алькову, где скрылись Тален и его «объект». Дальше — дело техники.       Когда вдовушка ждёт, пока её кавалер «шепнёт пару слов, чтобы нам не мешали», Вендор крадётся — как бы нелепо это ни звучало касательно его габаритов — по коридору. План дома и у него, и у Талена надёжно отпечатан в голове и сейчас оживает, превращаясь из линий на бумаге в реальные стены, гобелены, повороты и ниши. Нужная ему дверь — в конце длинной анфилады, и там всегда охрана. Хорошая охрана внутри и снаружи.       Сейчас охраны нет, а из-под неплотно закрытой двери просачивается полоса света. Значит, Тален и «объект» на месте. Тишина — значит, Тален уже приступил к операции. Или… Думать об этом не хочется, и Вендор беззвучно открывает дверь.       Реакция бы не спасла — взвизг воздуха у виска и глухой стук ножа о дерево дверного косяка слишком стремительны даже для него. На палец левее — и ровнёхонько бы в плечо. Или в глаз тому, кто ниже.       — Рискуешь, Вен, — невозмутимо говорит Тален, заправляя за ухо прядь волос. — Скажи спасибо, что я тебя, паникёра, знаю.       Вендор затворяет за собой дверь и входит в комнату. Тален говорит как Тален, а не тем — лишь чуть-чуть изменённым, на самом деле — голосом, от которого мурашки горячими волнами разбегаются по позвоночнику. Значит, опасности нет, хозяин в отключке.       Хозяин и правда без сознания — лежит на полу, раскинув руки в стороны, и его тёмные волосы у виска ещё темнее, слиплись от крови. Вендор машинально наклоняется проверить — но, конечно, тот дышит, над ним же работал Тален…       — Рабочая версия — беззащитная леди не оценила пыла его ухаживаний и отмахнулась первым, что под руку попалось, — равнодушно сообщает Тален. — На самом деле я нажал пару точек на шее, и он отдохнёт ещё полчасика. А после будет сильно страдать от головной боли. Документы я уже нашёл, кстати, и положил на место дубликат.       Вендор кивает. Конечно, Тален справился. Он бы и один справился, и это немного обидно — быть не больше чем статистом на собственном задании. «Пожрать на халяву и потискать дамочек» — охарактеризовал его задачу Тален накануне операции. Самоуверенный до чрезмерности, он имел право и на самоуверенность, и даже на чрезмерность. Вот и сейчас блестяще всё провернул один, и теперь дожидается, когда очнётся хозяин дома. Прочитает тому издевательскую лекцию о должном отношении к дамам, поломается, угрожая устроить скандал, и высокомерно уйдёт. А хозяин, даже если и додумается проверить сейф, обнаружит там документы. Почти неотличимые от настоящих.       Всё, как всегда, идеально.       А Вендору останется только вернуться к вдовушке и, если повезёт, под благовидным предлогом отказаться от продолжения знакомства. Настроения не было изначально, а теперь отчего-то и вовсе пропало.       — Точно не нужна моя помощь? — на всякий случай спрашивает он у Талена, уже повернувшись к двери. Конечно, не нужна, о чём речь…       Но тишина за спиной обрушивается на него как удар.       Он, не веря, оборачивается. Талену нужна его помощь, но Вендор, хоть убей, даже представить не может, с чем именно. Альтмер, растрёпанный, подобрав юбку, стоит у стола хозяина. И краснеет, отчаянно краснеет, как занимающийся за окном ранний рассвет.       — Нет, ничего, забудь, — тихо говорит Тален, отворачиваясь. — Справлюсь сам.       — Ну уж нет, рассказывай. — Вендор, только почуявший возможность быть полезным на своём собственном задании, так просто не сдаётся. Встряхивает Талена за узкие — Девять свидетели, они не узкие, это просто какая-то платьевая магия, наверное! — плечи и повторяет бескомпромиссно: — Говори!       — Только попробуй проболтаться об этом, — Тален упрямо смотрит ему в глаза снизу вверх. — Если проболтаешься — из-под земли достану, Вен!       Вендор только ухмыляется, предчувствуя расплату за «говорящего медведя», и сжимает плечи крепче.       — Чулки, — в сторону бросает Тален, и его щёки уже пылают.       — Что? — искренне не понимает Вендор.       — То! — огрызается Тален и вдруг, вывернувшись из Вендоровой хватки, отходит в сторону и задирает платье. — Чулки, чурбан. То, что под юбкой носят, шёлковые такие.       И Вендор видит чулки. Белоснежные, почти невесомые, шёлковыми облачками лежащие вокруг голенищ высоких ботинок. Отстегнувшиеся чулки. Тонкие лодыжки. Острые коленки, чуть покрытые золотым пушком.       — Ага, — задумчиво сообщает Вендор. — Чулки?.. А что с ними случилось?       Вендор всё не может оторвать взгляд от чулок. Ему почти невыносимо странно сейчас: он опускает взгляд — и видит задранную синюю юбку, изящные ботинки на каблуке, шёлковые чулки и самые красивые в мире ноги. Длинные, сильные, стройные ноги, чуть раздвинутые приглашающе, и эти проклятые белые — невинно и так пошло белые — чулки. А выше пояса, если поднять глаза — шипит рассерженно Тален, дружище Тален, который ему за такие мысли, если узнает, последний глаз выбьет… И Вендор решает не смотреть выше коленок. А дальше разговор поддерживают два Вендора, и помогите ему все боги и даэдра, если один из этих вендоров заговорит вслух.       — А где я, по-твоему, пронёс копии документов? За подвязкой, конечно, — огрызается Тален, не глядя на него. — Не в этом же проклятом корсете, в котором ни согнуться, ни вдохнуть! (…никак не вдохнуть, никак не хватит дыхания, пока на длинных ногах шёлк. Интересно, каков шёлк на ощупь? Наверное, он гладкий и прохладный, а под ним кожа, мягкая и горячая, и пальцы скользят по шёлку, обжигаясь редкими касаниями, и это сладкая пытка…)       — Ну так сними их, и дело с концом.       — Издеваешься? — Тален шипит рассерженной кошкой. — Это аристократия, Вен, тут заметят всё и сразу. Можно тогда сразу чулком как флагом размахивать, а второй этому говнюку оставить, чтобы хвастался, как меня тут на своём столе разложил! (…разложил, задрал тяжёлую юбку, вклинился меж разведённых коленей… зубами развязывал ленточки на подвязке, почти касаясь паха, золотистых волосков, наверняка остро пахнущих возбуждением… а потом стягивал медленно каждый чулок, всё так же зубами, и вёл губами по горячей открывающейся коже, и оставлял на ней влажные дорожки, и грел дыханием, и наверняка слушал резкие вздохи, когда касался ямочки под коленкой, но не отводил взгляда от белого шёлка…)       — Да брось, никто не заметит, что ты там голый.       — Это бал у сиродильских аристократов, — Тален, ни о чём не догадываясь, успокаивается и говорит почти без яда. — Тут могут не заметить Нумидиум под окнами, но не голые ноги под платьем. (…голые ноги под платьем, длинные, стройные, но под горячей кожей мышцы, и если — когда — эти бёдра сожмутся в конвульсиях оргазма, когда мелкая дрожь электричеством пробежится по телу — они стиснут металлом, обхватывая и прижимая так тесно, что больно, и сжимая внутри тоже до крика, до стона…)       — Ну не знаю. А как женщины справляются, когда у них такое случается?       — Зовут камеристку, — подумав, сообщает Тален. — Или помогают друг другу. Не согнёшься в этом клятом корсете же. В нём даже я, чтобы дотянуться, не смогу настолько ногу поднять. (…поднять ногу, уже освобождённую от чулка — но непременно в ботинке, в зашнурованном ботинке — и, целуя, оглаживая, прикусывая венки на бедре, закинуть себе на плечо. И чулки — как аксельбанты. А потом — вторую ногу, и дотянуться вперёд, едва не пополам складывая собой золотое тело, полулежащее на столе, и поцеловать в потемневшие губы, а после откинуть спиной на столешницу, вжаться тесно-тесно…)       — Может, тебе тоже… служанку позвать?       Тален молчит. Потом бросает ехидно и зло:       — Вот служанка порадуется, обнаружив выше чулок мой стояк.       Два вендора внутри головы резко, как от удара кувалды, сливаются в одного. Совершенно ошарашенного, растерянного, смущённого Вендора, потрясённого тем, что не только у него…       — Сто… Что?       Мысль ошпаривает изнутри и выливается душным, стыдным румянцем на щёки: неужели Тален понял, почувствовал его, Вендора, состояние? Ответил на невысказанное?.. И от этой мысли, от внезапного понимания, бросает в дрожь: спросить надо сейчас. Именно сейчас, потом — уже нет, никогда, этот хрупкий момент, когда Тален перед ним открыт — никогда не повторится, и Вендор не простит себе, если упустит… но и не простит, если спросит. Вдруг он понял неправильно — и на ребре застывает монета вероятностей: или они станут больше чем друзья — или уже не друзья, после «нет» на такой вопрос возврата уже не будет. Некуда будет возвращаться.       Вендор молчит, молчит Тален, невысказанное висит между ними тяжёлой грозовой тучей, а маятник в голове Агента медленно, но верно склоняется к «не рискуй». К «не смей даже думать о нём так, уйди, забудь, напейся, трахни вдовушку и дорожи дружбой». К «вычеркни, сотри из памяти эти ноги, эти белые чулки, это сбитое дыхание, которого ты даже не слышал, лишь вообразил… эти закушенные потемневшие губы забудь, которых ты не целовал, и изгиб шеи забудь, и на крик округлённый рот… Забудь, Вендор, уходи».       И когда Тален начинает говорить, маятник в голове Вендора окончательно и намертво застывает на «Уходи».       — Эй, ты что там обо мне думаешь? — спрашивает леди в синем голосом друга, таким знакомым — и таким естественным. Необещающим. — Никакой я не извращенец, просто… Скамп, тебя нужно один раз самого одеть в платье, чтобы ты понял… Мужское бельё не наденешь, а женское… ну уж нет, даже у меня ещё принципы остались. Но эта сорочка…       Тален отходит в сторону и задирает подол ещё выше, держит обеими руками тяжёлый синий бархат. Вендор следит взглядом за движением ткани и понимает, что готов послать свой разумный внутренний маятник так далеко, куда даже Рия Вечного не гоняла. Потому что — сорочка. На ладонь выше колена, тоже белоснежная и шёлковая, как чулки, она блестит матово в свете разожжённого камина и обнимает-обхватывает-облизывает Талена, его бёдра, пах, ноги совершенно бесстыже. Белоснежно-нежно. И натягивается бугром там, куда Вендор старательно не смотрит. Так старательно не смотрит, что никогда, наверное, не сможет забыть, как намокает белый шёлк от проступившей смазки.       — Ну и вот, — Тален виновато разводит руками, и синий бархат подола падает, скрывая и сорочку, и ноги, и даже чулки. Вендор снова может дышать. — И при каждом шаге оно всё трётся, щекочет… Хорошо хоть юбка широкая. А танцы — это вообще кошмар какой-то… И ведь, гадство, разве кто-то оценит подлинное величие моего сегодняшнего подвига, а, Вен?       Тален ухмыляется иронично и немного грустно, и Вендор против воли подхватывает его ухмылку. Не оценят. Никто и никогда не оценит всего, кроме тех, кто сам прошёл через это. Потому они с Таленом сейчас смотрят друг на друга одинаково, и прочнее любых цепей, крепче любых желаний их связывает это общее — и только им двоим в полной мере ведомое — горькое понимание. И Вендору, наверное, должно быть стыдно сейчас за свои недавние мысли — но ему не стыдно. То, что между ними есть — оно больше, прочнее, его не сотрёшь уже ничем; неважно, глаза в глаза или плечом к плечу, неважно, целовать ли друг друга или вместе, напившись, разбитную девчонку в борделе… Всё неважно. Разве что-то между ними изменится от того, что у Талена красивые — пусть даже самые красивые из всех, виденных когда-либо Вендором — ноги? И что он сейчас хочет своего друга так, что сводит челюсти спазмом, что тело пылает, а руки дрожат; так, как никогда не хотел женщину… Что с того?       Это всё платье, говорит себе Вендор. Платье и чулки. И бал, и вино, и жадные руки весёлой вдовушки. Конечно, это пройдёт, и уже завтра Тален снова станет Таленом, и на него можно будет смотреть привычно, не замечая, насколько красив. Надо уйти сейчас…       — А, к скампу это сборище напыщенных придурков, — вдруг решается Вечный. — Пошли они вместе с чулками. Сниму их — и дело с концом.       Вендор смотрит, как Тален, задрав юбку, ставит ногу на низенький диван у камина, наклоняется, расшнуровывая ботинок…       — Вот ещё, — вдруг почти против своей воли говорит Агент. — Чтобы этот хмырь, — тут бесчувственному хозяину бала прилетает ногой в тяжёлом сапоге по рёбрам, но тот даже не вздрагивает, — хвастался, что… лапал моего друга?! Ну уж нет!       Вендор будто в трансе, он не может отвести взгляда от ботинка, от белой паутинки шёлка вокруг голенища. Он делает шаг, другой… (…чтобы только коснуться, клянусь, только коснуться, я не сделаю больше ничего, только то, что разрешит Тален, я не оскорблю его непристойностью, лишь коснусь… губами… разве это непристойно — коснуться губами даже не кожи, всего лишь белого шёлка?..)       — Я помогу.       Тален, не поднимая взгляда, мотает головой: он уже расшнуровал один ботинок, стянул его, и под белым шёлком видны тонкие длинные пальцы, узкая ступня.       — Не надо, Вен… Вен? (…не надо, Вен… н-надо… надо… нам обоим надо, Тален, надо. Не бойся, я не предложу тебе… не посмею настаивать, не хочу видеть ужас в зелёных глазах, когда — никогда — осмелюсь предложить тебе себя. Нет, сегодня слишком жжёт внутри от неизбывной нежности, слишком хочется отдавать, не брать, лелеять руками, губами, душой… Просто позволь, Тален, просто позволь мне…)       Вендор опускается на одно колено, как верный Агент перед Императором, как рыцарь перед прекрасной дамой. И — как агент, как рыцарь — не смеет даже дышать, исполненный почти благоговения. Не смеет поднять взгляда, не смеет разомкнуть сухих губ. Касается пальцами кожи — но лишь кожи ботинка — и ставит обутую пока ногу на свое колено.       — Вендор?.. — Тален растерян и озадачен, и у Агента внутри ледяным комком сворачивается ожидание: вот сейчас Тален поймёт всё — и удар не заставит себя ждать. Резкий удар, не пощёчина какая… И никогда уже не будет между ними того горького понимания, того единения, что позволяет выжить обоим.       — Я помогу? — не то спрашивает, не то умоляет Вендор, не поднимая глаз, но не может сдержать пальцы, гладит острый носок ботинка.       Удара нет. Но есть тишина, гнетущая тишина — и тяжёлый, понимающий вздох.       — Вендор, это я, Тален.       И Вендор вдруг вспоминает, что другу не впервой. И платье, и чулки. И, кажется, не впервой видеть такую реакцию на себя. Он так блестяще играет, что не изображает — становится женщиной. Великолепной женщиной, заставляющей забыть, кто он есть. И, кажется, уже смирился с этим. (…но беда в том, что Вендор не забыл. Он хочет эти ноги — но это ноги Талена. Он не хочет леди в синем, он не хочет, двигаясь губами вверх, найти жаркое, влажное, страстное женское лоно… он знает, что там, выше, тоже Тален, его стоящий член и плоская грудь… помоги ему Девять, он хочет мужчину… он хочет Талена)       И Вендор делает единственно верное сейчас, единственно честное, единственно имеющее значение. Он не мастак говорить, но чтобы сказать так много — хватит и двух слов. Двух слов и одного жеста.       И он касается щекой коленки Талена, чуть трётся, наверняка царапая голую кожу, и поднимает глаза, встречаясь взглядом с задумчивой зеленью.       — Я знаю.       Тален снова вздыхает. Вендор пытается разгадать этот вздох — что в нём? Разочарование? Обида? Усталость?       И он не сразу понимает, что расшифровывает не то. Не так и важно, почему вздыхает Тален — то есть важно, очень, смертельно важно — но это подождёт. Сейчас важнее другое:       на его колене всё ещё стоит нога Талена.       Он касался Талена тысячу раз, наверное. Тащил на себе раненого. Доверял перевязывать собственные раны. Без счёту держал за плечо, случалось стоять спина к спине — но сейчас не то. Сейчас — влажные руки дрожат, и внутри растекается понимание, предвкушение, ожидание, когда он всего только смыкает кольцо пальцев на тонкой лодыжке. И смотрит неверяще — его пальцы, большой с указательным, сходятся на ноге друга, выше голенища башмака. Под ладонью — шёлк, и он никак не чувствуется — слишком загрубели руки (или душа), чтобы вьяве почувствовать то невесомое, что так будоражило воображение. Вендор ведёт, не размыкая браслета пальцев, чуть вверх, и под ладонью наконец скользит и трётся белый шёлк.       И совсем некстати мысль-образ: лодыжка Талена в обхвате — как его собственный член. Точно так же сходятся пальцы, когда Вендор касается себя, двигает чувствительную кожу по стволу… И он теперь точно, наверняка знает, что будет представлять, когда в следующий раз — спаси Девять, как скоро это случится! — будет дрочить себе. Узкая тонкая лодыжка, белизна чулка… Вендор двигает ладонью по ноге Талена, и это уже совершенно точно не попытка помочь с чулками.       — Всё равно не дам, — глухо говорит Тален, и голос чуть сбивается.       Вендор слишком хорошо его знает, чтобы понять: в этой в выдох брошенной фразе чего-то не хватает. Одного слова, важного слова. «Не дам тебе»? «Не дам сейчас»? «Не дам никогда»?       И, конечно, давно вставший член в неожиданно ставших слишком тесными штанах реагирует острым, как удар, новым приступом возбуждения. Вендор не очень представляет, как это происходит между мужчинами, но — представляет. Представляет Талена, раскрасневшегося, с закушенными губами, встрёпанного и потного, заласканного-зацелованного до невменяемости, Талена, кивающего — давай. И боль, тугая для одного, острая для другого — много-много боли, которая в стон, в сбитое дыхание переродится в удовольствие, слишком яркое и яростное, отчаянно-злое в резких жадных движениях…       — Угу, — соглашается Вендор. — Я и не…       «Надо закончить поскорее, — говорит себе Вендор. — Просто дотянуть вверх, под сорочку, эти проклятые чулки, и уйти». Хорошая, правильная мысль.       Вместо этого Вендор сжимает коленку Талена, отводит чуть в сторону, открывая взгляду внутреннюю поверхность бедра. Сорочка задралась, и из-под неё проглядывает край подвязки. Туда. Вендору надо туда, к тугой белой полосе на золотой коже. Очень надо. Но он, кажется, забыл, зачем ему это надо.       Вместо того, чтобы подняться по ноге губами и пальцами, Вендор вдруг неожиданно для себя самого выпускает лодыжку Талена и обхватывает того за бёдра. Резко тянет на себя — и будь с ним сейчас не Тален, то точно бы упали оба, но его альтмер — акробат, и он удерживается на одной ноге, лишь переносит вес на другую, ту, что упирается в Вендорово колено острым каблуком ботинка.       — Медведь, — выдыхает Тален, и его рука без особой нежности вцепляется в волосы Вендора, ища дополнительной опоры. — Дикий грубый медведь.       И Вендор совершенно уплывает от того, как он говорит. От того, как тот не может сдержать всхлипа, от того, как его явно заводит резкий рывок, как вздрагивают под ладонями Вендора напрягшиеся бёдра. И сейчас самое время ответить, отыграться за колкость — но совсем не хочется. А хочется другого, и Вендор не отказывает себе. Запускает пальцы под тугую подвязку, всей ладонью вжимаясь в бледную кожу бедра, и жадно смотрит, как Тален вздрагивает всем телом. Ещё тянет на себя, и Тален в ответ дёргает за волосы, не то пытаясь удержаться, не то приглашая. Вендор сдвигает подвязку в сторону, гладит пальцами тёмный след на коже, потом касается губами, сперва легко, почти невесомо, потом, осмелев, исследует языком уже всё бедро, от подвязки и вниз, до колена. И обратно. Тален всхлипывает тихо, и, кажется Вендору, пытается отодвинуться. Приходится сжать ладони плотнее, удерживая его на месте.       — Просто привяжи проклятый чулок, — просит Тален, но он слишком часто дышит, слишком облизывает губы, когда говорит-выдыхает слова, слишком горяча кожа, чтобы Вендор ему поверил.       — Угу, — соглашается он. Соглашается не со словами — но с хриплым сбившимся дыханием, с пальцами Талена, перебирающими его волосы, с движениями — такими незаметными, что почти и не уловишь — навстречу его губам.       На этом бедре, длинном, гладком, перечёркнутом белой полосой подвязки, чего-то не хватает. И Вендор, склоняясь, уже знает, чего. Он обхватывает губами кожу, втягивает солоноватый запах пота и возбуждения, и гладит языком. Тален всхлипывает особенно тонко и как-то отчаянно беззащитно… и тут Вендор сжимает зубы, оставляя свою метку.       Тален вскрикивает, выгибается в пояснице, его ноги дрожат. Почти происходит невероятное — Вечный Чемпион, что может узлом завязаться и по струне над пропастью пройти, едва не падает, теряя равновесие. Вендор ловит. Подхватывает, сжав пальцы на маленьких худых ягодицах, вжимает в себя крепко-крепко, не оторвать, и утыкается лицом в шёлк сорочки.       — Д-дубина, — шипит Тален почти зло, и Вендор бы поверил, но член Вечного слишком близко сейчас к его лицу, хоть и прикрытый тонкой тканью, чтобы не понять — Тален сейчас так же болезненно возбужден, как сам Вендор.       — Угу, — Вендор не спорит: дубина. Дикий и грубый медведь. Скотина. Да кто угодно, лишь бы можно было вот так стоять на коленях, вжимаясь в горячее тело, вдыхать его запах и почти умирать от пылающего внутри желания. Длить эту пытку, бесконечно длить.       — Отпусти меня, — приказывает Тален. Взял себя в руки, и в голосе — металл.       Вендор, не разжимая рук, начинает подниматься. Ноги затекли, Тален, честно говоря, тяжёл, да и опасен, но упрямый Вендор всё равно встаёт с ним на руках. Делает шаг, не видя куда, другой. Чувствует письменный стол и опускает, почти роняет Талена на столешницу. Только тут разжимает руки и отходит.       За его спиной — камин, и в красноватом свете углей он видит то, что вряд ли когда-то сможет забыть. Тален растрёпан, тяжело дышит, левой рукой опирается на столешницу за спиной, а правой прижимает к груди подол синего платья. Одна нога, на которой уже темнеет след от укуса, стоит на низеньком пуфике у стола, босыми пальцами второй — когда они потеряли чулок? — Тален упирается в мягкий ворс ковра. И меж широко разведённых ног, бесстыдно приподнимая сорочку, торчащий член с тёмной головкой, тускло блестит капелька смазки. Его челюсти сжаты так, что на побледневших скулах проступают желваки. В суженных глазах плещется ярость. И всё вместе — Вендор впитывает глазами всю картину, мечтая не упустить ни штриха, ни детали — отчаянно-развратно, чудовищно-раскрыто, безумно возбуждающе.       — Д-дубина, — снова выплёвывает Тален. Он даже не пытается прикрыться, с каким-то злым удовлетворением подставляя себя такого под взгляд друга — или уже не друга? — Доволен, дубина?       Вендор даже поражается тому, насколько сейчас ему легко считывать Талена, проникать за маску злости, не слушать жалящего сарказма в голосе. Тален растерян и потрясён. Он не ожидал от себя такого, не думал никогда… И пока он такой — открытый, потерянный, беззащитный — с ним, пожалуй, можно делать всё. Он, Вендор, сейчас действительно может всё: сломить упрямое, для вида, сопротивление, целовать, растягивать, доводя до дрожи, до исступления — и даже, наверное, трахать долго и нежно… ну, пусть долго и нежно не получится, но всё равно — торопливо, резко, отчаянно-сладко… Только нужно совсем чуть-чуть надавить, сломать упрямую гордость, сцеловать со сжатых губ злое «всё равно не дам».       Тален слишком дорог Вендору, чтобы ломать его. Пусть даже он хочет быть сломанным, пусть они оба хотят.       Но Тален, с его упрямством, с его доверием и силой — самое дорогое, что есть у Вендора.       И потому он отходит ещё на шаг дальше.       Тален глядит рассерженной кошкой, голый ниже пояса, лишь своей гордостью как бронёй прикрытый, а Вендор не может перестать смотреть. Ему кажется — отведёшь взгляд, и всё рухнет. На хрупкой, тонкой нити сейчас висит не только дружба — всё, что было и есть между ними, сейчас в этом пока не разорванном взгляде. И по этой нити-взгляду Вендор идёт над пропастью, над тёмными водами Обливиона, и неоткуда ждать помощи, никто не подскажет верных слов. Он бы Акатоша за хвост поймал, чтобы вернуть время, любому Князю Забвения душу сейчас заложил за подсказку…       Может, кто-то из Князей и впрямь слышит его безмолвный призыв. И по образу, возникшему сейчас в голове, нетрудно догадаться, кто. Но это неважно, потому что Вендор, кажется, понял, как быть.       — Ты доволен? — уже почти в крик спрашивает Тален. Его бьёт крупная дрожь, и это непредставимо, но лучший из агентов трона вот-вот сорвётся в истерику.       Но Вендор только улыбается легко, облизывая пересохшие губы.       — Доволен, — отвечает он. Легкомыслие ему удаётся очень правдоподобно. — Почти доволен.       И когда Тален, открыв рот, смотрит, как он облизывает губы, Вендор понимает: всё верно.       Он шагает вперёд, ещё шаг, ещё. Рот наполняется слюной, и Вендор тяжело сглатывает. И в такт дёргается едва заметный под высоким воротом синего платья кадык Талена. Агенту остаётся только опуститься на колени перед столом, почти касаясь лицом Таленова члена. Он кладёт руки на разведённые бёдра — не дать закрыться, не дать уйти в себя сейчас. Только не тогда, когда Вендор нашёл решение.       Тален вздрагивает и чуть слышно стонет, когда Вендор на пробу, осторожно касается кончиком языка головки его члена. Солоно и чуть терпко. И очень гладко, нежно, как, должно быть, лизать мокрый шёлк. Вендор никогда подобного не делал, да и не представлял, что делает… вот что такое делают ему самому — да, бывало. И надо всего лишь понять, чего бы он сам хотел, будь он на месте Талена сейчас. В голову некстати прыгает образ: вот он, Вендор, в гигантском платье, не иначе как на великаншу пошитом, сидит на столе, и его здоровенные ноги в густой тёмной поросли затянуты в белый шёлк… Впрочем, если между его ног в этот момент склоняется Тален, облизывая приоткрытые губы — то, в общем-то, и такая картинка приобретает некоторое очарование…       — Вен?.. — Тален спрашивает о чём-то, пытается спросить, но его голос срывается, и он не заканчивает фразы. Остаётся только это «Вен», какое-то отчаянное, как шёпот о помощи, как отзвук запредельного доверия.       Вместо ответа Вендор чуть улыбается сам себе и обхватывает губами головку Таленова члена. Влажные губы скользят легко, спускаются ниже. Гладкая круглая головка уже целиком во рту, и Вендор несмело оглаживает её языком, ощупывая, запоминая. Тален над ним застыл неподвижно, мраморным изваянием, и лишь дышит через раз, всхлипами, да царапает ногтями столешницу. Вендор нехотя выпускает его член — стоит только представить, что чувствует сейчас упрямец, так и не разомкнувший губ, и отчаянно хочется коснуться себя самого, хоть в пару резких движений разрядиться. Вендор терпит, не позволяет своим рукам ничего, только гладит разведённые бёдра Талена, будто успокаивая. Ещё касается языком головки — Тален дрожит, рывком пытается свести ноги, но Вендор не разрешает, удерживая почти силой. Спускается по всей золотистой возбуждённой длине горячими влажными поцелуями, чувствуя, как слабеет напряжение мышц под руками, как сдаётся Тален, принимая всё, что даёт ему сейчас Вендор.       — Что ты творишь, дубина? — тихо спрашивает Агент.       Вендор чувствует — этот вопрос не для ответа. Этот вопрос — разрешение. Но он отвечает так, как может сейчас — заглатывает глубоко, чувствует, как упирается в нёбо головка, как мелко вздрагивает Тален. Вендор всё-таки отпускает его бедро, ведёт вниз по голой ноге и касается пояса своих штанов. Распускает с трудом завязки — и вдруг понимает, что его ладонь отталкивают. Босая нога Талена прохладная, а гибкие, ловкие пальцы настойчиво поглаживают его слишком огромный член прямо сквозь штаны. Проходятся вверх-вниз, большой палец Таленовой ноги упирается в болезненно поджавшиеся яйца, чтобы снова отправиться в путешествие, очерчивая красноречивые выпуклости. Тален приглушённо выдыхает.       — Точно не дам, — говорит он, и Вендору слышится усмешка в этих словах. Плевать; сейчас босая ступня приносит облегчение, уверенные движения уже ведут его к разрядке. И от удивления, от едва сдерживаемого крика Вендор чуть шире распахивает рот. Тален, почувствовав — или, быть может, отбросив контроль, — вдруг резким движением толкается вперёд, в самое горло Вендора, до придушенного кашля, и стонет в голос. Вендор с трудом сдерживает спазм, чувствуя, как слюна заполняет рот, стекает на губы, на подбородок, и отстраняется. Перехватывает пальцами Таленов член и улыбается, слыша глухой сдавленный стон в ответ. Покрывает головку быстрыми поцелуями, широко лижет каждую венку, перевивающую длинный, ровный, изящный альтмерский член. Тален бормочет что-то неразборчиво, и его босая нога юрко пробирается под пояс Вендоровых штанов. Подушечки пальцев мягко обнимают, поглаживая, головку, оттягивают вниз кожу — и замирают. Нутром Вендор понимает предложенную игру — и вновь принимается посасывать, неглубоко, но плотно, пропуская головку за щёку и снова высвобождая. Таленова босая ступня подхватывает ритм, обнимает и гладит не быстрее и не медленнее, чем ласкает Вендор. Кровь грохочет в ушах, сердце заходится, уже почти не справляясь, и мир Вендора сжимается до двух точек — до гладкого нежного чужого члена, скользящего по его губам, и до ступни в паху, уже не гладящей, но теребящей резко, рвано, сильно. И только хриплое дыхание Талена, и чьи-то — чьи? — тяжёлые стоны, глухие, отдающиеся внутри черепа.       — Вен, — почти выкрикивает Тален и вдруг резко, больно тянет его за волосы, оттаскивая, стягивая с себя жадный горячий рот.       Вендор не сразу понимает, почему — да и немудрено, его бьёт, как в лихорадке, он не видит и не слышит ничего сейчас. Только тонкие всхлипы Талена, его дрожащий член — и выстрелом белёсое, мутное, пачкающее задранную сорочку.       — Вен, — снова стонет Тален, обхватывая свой член рукой, быстро двигая по коже, собирая последние капли семени.       И Вендора хватает ровно на то, чтобы тоже опустить руку, прижимая к своему ноющему члену узкую длинную ступню, водя Таленовой ногой резко и быстро — и кончить долго, как почти смерть, и без сил уткнуться лбом в разведённые золотистые бёдра.       Когда стихает звон в ушах и безумная круговерть цветных пятен перед глазами слегка замедляется, Вендор вновь начинает осознавать себя в этом мире. И ногу, длинную ногу с полосой белоснежной подвязки, к которой он прижимается сейчас щекой. Прямо возле его губ темнеет наливающийся синяк, кощунственная метка его зубов, его память и клеймо. Вендор, не задумываясь, тянется губами и целует бережно-бережно, суеверно надеясь, как в детстве: сейчас поцелую — и всё пройдёт. Не останется ни следа, ни боли, ни воспоминаний. Ни на безупречном золоте альтмерской кожи, ни в душе Агента Даггерфолла. И, возможно, он сможет жить как прежде, даже зная эти бёдра, вкус, стоны, и пальцы в своих волосах.       А пальцы и впрямь в волосах, до сих пор. Гладят нежно, перебирая жёсткие непослушные пряди, касаются позвонка в основании шеи. Вендор млеет под этими руками и позволяет себе даже не мечту, тень мечты: может, они смогли бы…       — Вендор, — обманчиво-ласково говорит вдруг Тален. Его голос спокоен, хоть и хрипл немного, а дыхание всё ещё слишком часто. — Вендор, если хочешь, я сейчас нажму на пару точек, — пальцы, пока играя, пока дразнясь, в подобии ласки пробираются под ухо, в основание челюсти. — И ты забудешь последний час, как не было его. Если хочешь. А с тем ублюдком, который очнулся и сейчас дрочит на нас, я сделаю это без его грёбаного согласия.       Слова Талена с трудом пробиваются сквозь мутную пелену, застилающую Вендорово сознание. Забыть? Он точно не хочет забывать… Или всё-таки хочет? Или проще — не знать, уйти, чтобы всё было как прежде между ними, стереть эту нелепую, неуместную ночь, которая Девять ведают куда их приведёт. Да и приведёт ли вообще? Или останется занозой в памяти, будет бередить… Вендор поднимает глаза и встречается взглядом с Таленом. Друг улыбается чуть заметно, грустно и понимающе. Он готов подарить Вендору лучший из подарков — забвение, но он не подарит забвения себе. А значит — будет нести эту память один, и смотреть изредка странно, непонятно для Вендора, и вся тяжесть решения за двоих ляжет на неестественно узкие плечи, затянутые сейчас синим бархатом.       Вендор мотает головой и на всякий случай отодвигается: Тален может и сейчас решить за него. Вечный улыбается понимающе, поднимается, одёргивая юбку. Вендор запоздало вспоминает о второй проблеме, оборачивается.       Тален уже наклонился над хозяином бала и рассматривает его с брезгливым любопытством. Про «дрочит на нас» Вечный преувеличил — имперец, в чьём сейфе недавно лежали очень нехорошие документы, ещё не может двигаться, но уже бешено вращает глазами, а из его искривлённого судорогой рта стекает слюна.       — Подглядывать нехорошо, — издевательски сообщает имперцу Тален. — И приставать к леди, заманив её в свой кабинет, тоже нехорошо. А хранить документы, компрометирующие первых лиц государства — ещё хуже. Вен, дружище, помоги-ка мне. Закинь этот куль с дерьмом на стол.       И Вендор некоторое время под руководством скрестившего на груди руки Талена творит с безвольной тушей хозяина бала нечто невообразимое. Он до того и не представлял, что кто-то кроме Талена может так изгибаться. Но в итоге руки и ноги имперца связаны вместе одним белым шёлковым чулком, а откляченная задница гордо торчит вверх, как очень нелепая ваза.       Тален, затягивая на чулке узлы, ухмыляется, и в его глазах — зелёный лёд. Он вертит задумчиво перочинный нож в руках, потом подносит прямо к имперской заднице и вспарывает дорогие брюки по шву. Хозяин бала мычит, смотрит совсем уже безумно и, кажется, вот-вот обмочится. Тален, брезгливо морщась, затыкает ему рот вторым чулком. Потом берёт из чернильницы перо — дорогое, с острым кончиком, раскрашенное в фамильные цвета хозяина. Ухмыляется совсем уж недобро — и вставляет ему перо прямо в задницу. Потом обходит по кругу получившийся натюрморт, потирает довольно руки.       — Сейчас ты ненадолго отключишься, — сообщает он имперцу. — И, какая жалость, вообще ничего не будешь помнить. Тебя ждут очень увлекательные попытки понять, как ты оказался в столь… ммм… щекотливом положении. А я пока экскурсию организую для твоих дорогих гостей. — Тален легко нажимает на одному ему ведомые точки на шее имперца, и глаза хозяина бала закатываются. Выражение ужаса на его лице сменяется абсолютной безмятежностью.       Тален, утратив к нему всякий интерес — как и к Вендору, впрочем, — одёргивает платье и, встав перед высоким зеркалом, невозмутимо поправляет причёску. Когда он поворачивается — перед Вендором, как по волшебству, вновь стоит леди в синем. Золотое невозмутимое совершенство. Прекрасная дама, не знающая милосердия.       — Пойдёмте, говорящий медведь, — говорит леди смутно знакомым голосом. — И я, пожалуй, всё-таки станцую с вами один танец.       Они уже выходят из комнаты, когда леди в синем вдруг резко разворачивается и возвращается к столу.       — Документы забыл, — виновато говорит он.       И абсолютно непринуждённо, закинув ногу на столешницу, засовывает тонкий пакет под подвязку.       Вендору нужно несколько долгих, очень долгих секунд, чтобы наконец понять: это Тален. Тален, который в любом корсете сам себе чулки завяжет — хоть руками, хоть зубами.       А значит…       Вендор принимает самое мудрое за сегодняшний вечер решение: он молчит, захлопнув рот так, что зубы лязгнули. Он даже про себя эту мысль додумывать не решается. Потому что в зелёных глазах Талена — обещание. Один неверный взгляд — и кое-кто через полчаса тоже очнётся на столе, без памяти, но с пером в заднице, и будет мучительно думать, как оказался в таком неловком положении…       — Позвольте проводить вас в залу, — как может галантно говорит Вендор, предлагая прекрасной безжалостной леди руку.       И леди на миг, на краткий, неуловимый миг улыбается ему родной улыбкой Талена.