Берлин тонет в развязности лишь по ночам; Элвис думает, что, вообще-то, в развязности тонуть можно в любую минуту. Днем Берлин такой же город, как и сотни других: в отглаженных до хруста форменных рубашках столько свободы, сколько ее в клетках усыпальниц для бездомных собак. Элвис не собирался разочаровываться в выборе, который сделал, но — разочаровался. Невольно. И также невольно он все чаще думает о Карти, все с большим раздражением выбрасывая из головы эти ненужные мысли. Ненужные и нужные одновременно.
Возможно, он заболел. Его комнатку на крыше одного из домов времен войны продувает так, что заболеешь волей-неволей. Элвис долго не мог найти подходящее жилье в Берлине и ночевал сначала в заброшенных зданиях с отоплением, а через некоторое время встретил Дарину. Тридцатипятилетнюю Дарину, которая сбежала из самой Ирландии от мужа и детей в поисках свободы, а в итоге напоролась на берлинские клубы с бесплатным входом и дешевым немецким пивом — свобода в ее понимании.
— Ты как будто ищешь что-то, — полупьяная она уселась за барную стойку рядом с Элвисом и отмахнулась от бармена.
— Ты как будто тоже, — Элвис улыбнулся ей уголками губ, прикуривая неизвестно какой за день косяк.
— А ты как будто бежишь от кого-то, — Дарина бесцеремонная, влезает в личное пространство и в голову, почти трезвым взглядом рассматривает его. — Не от себя ли? Или от великой любви всей жизни? Не отвечай. В любом случае ты можешь просто трахнуть меня, и мы разойдемся, как ни в чем не бывало.
Элвис трахал ее один, два, пять, десять раз и всегда оставался на ночь. Потом, когда Дарина узнала, что он нигде не живет и ищет жилье, просто предложила временно пожить у нее. У Дарины всегда все было просто, и: «Эй, только не вздумай влюбляться в меня и все такое, я наглоталась уже этого дерьма, просто трахай меня, хорошо? И, ну, у тебя, кажется, есть кто-то, но ты такой замкнутый. Не хочешь рассказать мне? Моему старшему сыну одиннадцать, и он признался мне недавно по телефону, что гей. Я вообще не планировала с ними общаться — настолько заебали, но это уже серьезно, да? Кстати, я тут услышала, что старушка Шольц очень дёшево сдает комнату, могу поговорить с ней. Ты мне не надоел, нет! Просто случайно услышала… ».
Да, возможно, он по-настоящему заболел, раз скучает по Ливерпулю, дракам и Стае. И Элвису так не хочется признавать, что и по Карти скучает, который давным давно стал для него тем человеком, которого хочется оберегать от всего и вся и каждый раз узнавать заново. Любить. Ведь на самом деле он бежал не от города, который его душил, а от странных и противоестественных чувств к тому, кто не чувствовал по отношению к Элвису ничего.
Марк совсем не разбирается в людях, ненавидит даже, и это в конце концов причинило ему боль. Всё возвращается потому что. И ему тоже пора возвращаться: Берлин надоел своим двуличием.
***
Карти заебался со всем этим дерьмом в своей жизни. Раньше можно было хотя бы выплеснуть вместе с кровью накопившиеся эмоции в драке с нарывавшимися ублюдками. Или в ссоре с Элвисом, который указывал ему постоянно, что делать, а что — нет.
Он уехал, все-таки, как планировал. Сдержал данное самому себе обещание. Оставил Карти одного разбираться со всем этим непонятным. Но Карти сам виноват, мучается теперь виной. Каждый ебаный день думает и рассматривает в голове картину того, как бы все было, дождись он Элвиса тогда, на платформе. Шрам на щеке напоминает Карти о собственной ничтожности.
Наташа тоже ушла, сказав напоследок:
— Я люблю тебя, знаешь, но не каждая девушка способна выдержать твой образ жизни, твои драки, раны. И уж точно не каждая девушка захочет быть вторым по важности в твоей жизни человеком.
И прислала сообщение в тот же вечер: «Мы всегда можем остаться друзьями хххх».
Карти подумал тогда, что она говорила про его сестру. Удивлялся, находил ее поступок глупым. Ничего они уже не смогут.
А когда его уже тошнило от мыслей об Элвисе, ассоциаций, воспоминаний, вопросов: «А что бы сделал Эл на моем месте?», тело начало реагировать. Тело стало вспоминать. Скучать. И тогда Пола пробило, наконец, пониманием своих чувств, и тогда Карти был испуган по-настоящему.
***
Обед заканчивается, так и не успев начаться, и по дороге к офису Карти видится до боли знакомый силуэт мужчины, спиной оперевшегося о бетонную стену. Он думает, что свихнулся совсем, раз видит уже галлюцинации.
Сердце предательски замирает, отбирает воздух, когда призрак Элвиса, заметив Карти, засовывает руки в карманы пальто и улыбается. По-настоящему. Весь его вид говорит: «Какого черта тормозишь, лучше иди и обними дядюшку Эла, я даже улыбаюсь тебе, придурок!» Просто подойти к Элвису составляет труда.
А подойти и ударить его по лицу, вложив в удар всю свою силу, отчаяние и заглушаемое беспокойство за долгие месяцы — запросто.
— Блять, Карти! Какого хуя?!
— Захотелось, — он с садистским удовлетворением смотрит на рассеченную скулу Элвиса и улыбается внезапно. Впервые за несколько месяцев так открыто.
— Привет.
— Мужик! Ты просто не представляешь, сколько я пер до этого ебучего города, а ты встречаешь меня так? Лучше бы обнял, чем руки распускать, — Элвис рассматривает его внимательно, держась за скулу, замечая, наверное, даже мельчайшие изменения в нем.
— Никто ведь не просил тебя приезжать обратно, — пожимая плечами, говорит Карти, медлит.
И тянет, наконец, к себе, вжимается и вжимает в себя, обнимает, как давно хотелось. Утыкается носом в шею и дышит полной грудью. Элвис, наоборот, дышит загнанно и треплет его за волосы.
Отстраняются они одновременно. И, не сговариваясь, идут к большой воде.
