Неправильные

Иваизуми прячет руки — поспешно суёт их в карманы форменной мастерки, — но не прячет взгляд. — Я не могу ответить на твои чувства. Извини. Он очень старается, чтобы его отказ не звучал грубо, хотя даже имени этой девчушки не помнит. Он её и узнал-то с трудом: кажется, они учились в одном классе в прошлом году. — Ничего, Иваизуми-кун… Я понимаю. Но он видит, что вовсе это не «ничего». Миловидная девчушка опускает взгляд и закусывает губу, старательно сдерживая совсем не милый всхлип. Иваизуми чертовски неуютно и немного стыдно, но он лишь виновато кивает, не зная, что ещё сказать. В конце концов, он никогда не был в подобной ситуации. В конце концов, он не Ойкава. Не Ойкава, перед которым он никогда не будет так нелепо закусывать губы — потому что никогда не признается ему в своих неправильных чувствах. Она прощается первой и быстрым шагом покидает задний школьный двор, а Иваизуми тут же направляется в противоположную сторону, потому что не хочет смотреть ей вслед, на её понурые плечи. — Бессердечный Ива-чан, — картинно вздыхает Ойкава. Который хрен пойми что забыл за углом школы. — Ты! — у Иваизуми даже дыхание от возмущения перехватывает. — Какого чёрта ты подслушиваешь чужие разговоры?! — Случайно мимо проходил, — разводит руками Ойкава. — Ну ладно, хорошо, не смотри на меня так, мне страшно! Вини Маццуна — это он сказал, что тебя какая-то девочка на задний двор позвала. А я лишь поразмыслил, — Ойкава гордо оттопыривает указательный палец, — и сделал выводы! Во-первых, судя по описанию, это была не твоя староста. Во-вторых, это была не моя фанатка: если бы она хотела передать мне записку, не обязательно было бы уводить тебя так далеко. Так что, — Ойкава хлопает в ладоши, — её намерения были довольно прозрачны. Прости, Ива-чан, но такое бывает раз в сто лет! Мне очень хотелось посмотреть, насколько глупо ты будешь выглядеть при общении с ней! Иваизуми замахивается, чтобы дать наглецу подзатыльник, но Ойкава ловко уворачивается и спрашивает неожиданно серьёзно: — Ты уверен, что поступил правильно? Иваизуми ничего не отвечает, потому что не хочет лишний раз врать. Он просто пинает Ойкаву под колено, с удовольствием вслушиваясь в непроизвольное «Ай!». «Нет, я абсолютно точно уверен, что поступил неправильно. Чёртово мироздание наконец послало мне шанс разобраться с дерьмом в твоём лице, а я от него бездумно отказался». Пока они возвращаются в спортивный зал, Ойкава не перестаёт кидать в сторону Иваизуми любопытствующие взгляды, а тот совершенно неправильно ими наслаждается и, как ни старается, не может всерьёз пожалеть о своём отказе. *** Иваизуми не стыдно временами мстительно представлять, как он упоённо втрахивает Ойкаву в кровать, футон, стол или даже пол в спортзале, а тот фантастически выгибается и, как какая-нибудь порнозвезда, выстанывает безостановочные «дадада» и «ещё-о-о» — не своим голосом, тонким и сладким до омерзения. Иваизуми старается придумать что-нибудь более изощрённое и менее правдоподобное, надеясь, что когда-нибудь ему станет ещё более — до тошноты — мерзко и он перестанет. Перестанет быть неправильным. Перестанет любить Ойкаву. Нет, любовь не нахлынула на него внезапным цунами, его мир не перевернулся в одночасье. Что уж там, Ойкава даже его первой любовью не был! Первой его любовью была Ойкава. Старшая сестра Ойкавы редко с ними водилась, но любой встрече с ней Иваизуми радовался невероятно: она всегда старалась угостить его чем-нибудь вкусненьким, у неё была неизменно приятная улыбка и красивые длинные волосы, от неё вкусно пахло корицей, и, самое главное, она всегда с готовностью подшучивала над братцем, чем вызывала у Ойкавы возмущения, а у Иваизуми смех. Сложно было не влюбиться. В тот день, когда глупое сердце маленького Ива-чана было разбито, они с Ойкавой сидели на веранде и болтали перепачканными в пыли ногами, отдыхая после охоты на жуков. Сестра Ойкавы, вернувшаяся с прогулки, протянула им по рожку мороженого и, прежде чем скрыться в доме, потрепала Иваизуми по голове. Подлец Ойкава рассмеялся, взглянув на его покрасневшее лицо. Тогда Иваизуми, отчаянно стараясь скрыть смущение, нахмурился и нагло выпалил: — А твоя сестра растолстела! — Ива-чан… — Ойкава помолчал, опять зачем-то хихикнул и лизнул своё мороженое. — Она беременна. Глупая мальчишеская влюблённость закончилась шлёпнувшимся в траву шариком пломбира. Через месяц сестра Ойкавы сменила фамилию и переехала. С тех пор Иваизуми редко с ней встречался — и редко о ней вспоминал. Куда чаще он видел её сына. Ойкава, правда, старался не пересекаться с ним, когда водился с племянником, и неудивительно: Такеру унаследовал от матери лучшую, по мнению Иваизуми, черту. Он умел поставить Ойкаву в неловкое положение всего парочкой слов. Самого Ойкаву Иваизуми похожим на сестру не считал. С детства будучи наглым, самодовольным и неблагодарным засранцем, тот всегда творил, что хотел, каким-то чудом умудряясь вовлекать в неприятности и посторонних (не то чтобы Иваизуми об этом жалел — стоит признать, он был дьявольски благодарен за то, что однажды был с головой затянут в волейбол). Особенно симпатичным — в сравнении с сестрой — Ойкава тоже не был. По крайней мере, не в тех случаях, когда размазывал по лицу злые слёзы или, не выспавшись, выползал из-под одеяла с опухшим лицом, покрасневшими глазами и взъерошенным гнездом на голове. А уж знали бы фанатки Ойкавы, как выглядит его милое личико, когда он давится соплями и кашлем!.. Будь Иваизуми чуть менее совестливым, обязательно бы сделал парочку компрометирующих снимков во имя благих целей. Зато в моменты прилива щедрости Ойкава с радостью раскошеливался на угощения — и, в отличие от сестры, помнил, какое мороженое Иваизуми любит больше всего. И пусть Ойкава чуть реже, чем сестра, улыбался просто, улыбкой не самодовольной, насмешливой или наигранно-сладкой, но в те моменты, когда он весело прищуривался  — так, что у уголков глаз возникали маленькие морщинки, — и обнажал в широкой улыбке белые зубы, совершенно нелепо смеясь, у Иваизуми учащался пульс, а в животе становилось невыносимо щекотно. В такие моменты ему было совершенно не до смеха, но губы почему-то всё равно растягивались в ответной улыбке. Как и когда его угораздило так вляпаться, Иваизуми и самому себе объяснить не мог. В какой-то момент он просто осознал, что ни на кого не смотрит тем же взглядом, что и на Ойкаву. И никому не желает столько же счастья. Меньше всего ему хотелось бы испортить этим пониманием Ойкаве жизнь, поэтому Иваизуми пытался заглушить неправильные порывы, всеми мыслями и силами сосредоточившись на волейболе. План действий на будущее после школы у него тоже был примерно набросан: поступить в универ, продолжить там играть в волейбол, потратить несколько лет на усердную учёбу, затем найти надёжную работу, купить дом и жениться, завести ребёнка (лучше мальчишку), научить его играть в волейбол и прожить остаток дней точно так же — как и следует правильному человеку. Планировал — и всё пытался поверить, что такая жизнь действительно принесёт ему если не счастье, то хотя бы удовлетворение. Станет ли сам Ойкава в будущем хорошим отцом или известным всей стране связующим, а может, преуспеет вдвойне и замахнётся ещё на что-нибудь офигенно-грандиозное — любой вариант казался Иваизуми правильным. Ему всего лишь оставалось смириться с тем, что их правильное будущее не будет общим. И ему бы, может, со временем удалось. Если бы он не переоценил Ойкаву. Ойкава тоже оказался неправильным. *** Сперва Иваизуми казалось, что он выдаёт желаемое за действительное. Что Ойкава не останавливает на нём взгляд без причины, не пытается ненавязчиво продлить дружеские касания. Не старается отчего-то посещать душевые в разное с Иваизуми время и не отказывается пойти в караоке с девчонками только потому, что они вдвоём договорились сходить в кино на глупый американский экшен. Иваизуми продолжал с отчаянием надеяться на сознательность Ойкавы, потому что на свою он рассчитывать смертельно устал. *** Однажды их команда возвращалась автобусом из длившегося неделю тренировочного лагеря. Иваизуми очень вымотался и начал клевать носом, стоило только ему упасть в кресло. Ойкава забрался в автобус последним, что-то на ходу сообщил Ирихате и, плюхнувшись рядом с Иваизуми, ещё долго ворочался, пытаясь устроиться поудобнее. — Хорошая была неделя. Мы все отлично постарались, — раздался его усталый, но довольный голос, когда он, наконец, расслабился и откинул голову на спинку сиденья. Автобус тронулся с места, и Иваизуми отключился. Проснулся он из-за непривычности ощущений: Иваизуми не помнил, чтобы ему когда-нибудь ещё было настолько удобно засыпать в транспорте. Он неохотно разлепил глаза, медленно проморгался — и, поняв в чём дело, резко зажмурился снова. Он заснул на плече Ойкавы. И Ойкава это терпел, чёрт возьми. Чёрт возьми… Чёрт возьми! По-хорошему надо было извиниться или хотя бы просто отстраниться — но уж точно не продолжать притворяться спящим в ожидании реакции друга. Иваизуми чувствовал, как сперва напряжённое плечо Ойкавы медленно расслабляется, чувствовал, как расслабляется его ладонь, только что впивавшаяся в подлокотник кресла. Иваизуми сглотнул, и ему показалось, что его было слышно всему автобусу. Но странно: Ойкава не отреагировал. Почти полминуты — или целые полчаса — Иваизуми сидел, прислонившись головой к его плечу, вслушиваясь в своё — или Ойкавы — сердцебиение. Ему было тепло и до сладкого страшно. В какой-то момент Ойкава осторожно зашевелился — у Иваизуми поджались пальцы ног — и сам прикоснулся щекой к его макушке. Иваизуми перестал ощущать свои конечности. Он слушал, как тихо, глубоко дышит Ойкава. Его волосы почти невесомо щекотали кожу Иваизуми, заставляя расползаться по ней бешеные толпы мурашек. От Ойкавы слегка пахло потом — он не успел принять душ перед отъездом — и какао с молоком, к которому он недавно пристрастился. Иваизуми хотелось набить этим запахом весь объём своих лёгких, но он боялся сделать лишний вдох. Вдруг автобус резко встряхнуло на кочке, и Ойкава тут же поднял голову. Притворяться и дальше было бы подозрительно. Иваизуми оторвался от его плеча и, не глядя на Ойкаву, пробормотал: — Извини. Кажется, я заснул. Он надеялся, что эти слова смогут оправдать непослушную охриплость его голоса. — Ничего. Мы все устали, — тихо ответил Ойкава. Иваизуми поднял взгляд на окно и увидел в отражении, что он тоже отвернулся. На протяжении оставшегося пути они не сказали друг другу ни слова. Естественно, Иваизуми так и не выспался. *** Когда у Ойкавы появилась девушка, Иваизуми испытал противоречиво больное облегчение. Но ещё неоднозначнее он почувствовал себя, когда Ойкава с ней расстался. Ойкава недолго с ней встречался. И причиной расставания с Иваизуми не поделился. Иваизуми надеялся, что и не поделится — по крайней мере не той причиной, о которой он всё никак не мог перестать думать. *** В день своего рождения на третьем году старшей школы Ойкава зашёл в раздевалку с охапкой домашнего печенья: заботливые болельщицы, несмотря на начало каникул, преданно поджидали его утром у школьных ворот. Ойкава так и светился от счастья, насвистывая ненавязчивую мелодию под нос, пока Иваизуми торопливо переодевался. Он обязан был появиться в зале раньше Ойкавы: Ханамаки, Мацукава и остальные третьегодки уже должны были засесть в засаду с тортом и хлопушками. Но стоило ему захлопнуть дверцу шкафчика и направиться в сторону выхода, как Ойкава выскочил прямо перед ним, преградив дорогу, и с демонстративным удовольствием зашуршал празднично оформленной упаковкой. Затем вытянул печеньице, напоминающее что-то среднее между облаком и овечьей мордой, и надкусил его, с хитрым прищуром наблюдая за реакцией Иваизуми. Тот попытался возмущённо отпихнуть Ойкаву в сторону, но вконец обнаглевший именинник сделал поспешный шаг назад, соприкасаясь с дверью спиной. Иваизуми раздражённо выдохнул и в ожидании скрестил руки на груди. — Ну, чего тебе? — Да так. Очень вкусное печенье, Ива-чан, — загадочно протянул Ойкава. — Решил вот с тобой поделиться, — на пару секунд он задумался и с сочувствием добавил: — Тебе же никто такого не испечёт. — Гррр. В любой другой день Иваизуми ответил бы на этот щедрый жест профилактической оплеухой, но сегодня — в честь праздника — честно постарался сдержать порыв раздражения, прикрыв глаза и мысленно сосчитав до пяти. И ещё раз — до шести, на всякий случай. — Давай быстрее, Дуракава, иначе на трениро… Иваизуми вздрогнул и резко распахнул глаза, не сразу осознав, что произошло. Шкодливая улыбка Ойкавы начала медленно таять, его глаза округлились в явном испуге: он будто и сам только сейчас понял, что, чёрт побери, сделал. Спустя несколько долгих мгновений Иваизуми ощутил, как тёплые пальцы Ойкавы дрогнули на его губах, прежде чем он их — слишком резко — одёрнул. Ойкава стремительно бледнел, не сводя взгляда с его губ. Иваизуми до боли хотелось сглотнуть непривычно вязкую слюну, но он боялся, что если сделает это, то обязательно подавится чёртовым печеньем. — Ну как? — нервным смешком вырвалось из Ойкавы. — Вкусно же? Ответа он не ждал, хотя Иваизуми и при большем желании не смог бы произнести что-то внятное. — Пойду угощу ребят, — пробормотал Ойкава, судорожно нащупал позади себя ручку двери и спешно прошмыгнул на улицу. (Так и не переодевшись в спортивную форму. Идиот.) Печенье почти растаяло на языке, прежде чем Иваизуми, наконец, попытался его распробовать. Он всё ещё чувствовал тепло на губах — прикосновение пальцев Ойкавы было щекочуще-мягким, но почему-то сильно обожгло. Лицо горело тоже. Вкуса он не различил. Когда Иваизуми опомнился и бросился в зал, Ойкаву уже успели оглушить хлопушками и окунуть лицом в торт, а тот в отместку измазал в креме не перестающего ржать Ханамаки, Юду и ни в чём не повинного Киндаичи. — Отстирывать форму кохая будешь сам, — поддержал растерянного первогодку Мацукава, державшийся на предусмотрительном расстоянии от виновника торжества. — Вы совсем своего капитана не уважаете! — возмущённо вскинулся Ойкава, ненароком облизнув перепачканные в торте пальцы. — Поговорим после того, как ты сводишь нас в лапшичную. — Неблагодарные проглоты! — А в кабинете Мизогучи-сана ещё один торт спрятали, — мимоходом наябедничал Куними. Сам Мизогучи насмешливо крикнул из другого конца зала: — Это ваша плата за растраченное впустую время тренировки! — но спустя пять минут всё же вынес торт и упаковку одноразовых тарелок. Наблюдая за всё нарастающим весельем и совершенно счастливым Ойкавой, Иваизуми постепенно успокаивался. Злополучное печенье каким-то образом оказалось в руках Ватари, который тут же объявил бесплатную дегустацию. Судя по всему, печенье действительно было вкусным и понравилось даже Кётани: тот несколько раз тянулся за ним, пусть и чересчур усердно хмурился, притворяясь, что не замечает насмешливого взгляда Яхабы. Сам Иваизуми к печенью не прикасался. Тренировка была сокращена ровно на время поедания торта, переодевания пострадавших в чистую форму и выметания веником конфетти. Ирихата тоже поздравил Ойкаву: Иваизуми не слышал, что именно он сказал, но после его слов Ойкава засиял вдвое ярче и с невероятным энтузиазмом отправился объявлять построение команды. Тренировка в этот день была особенно продуктивной, и по домам все отправились в приподнятом настроении. Иваизуми почти уже забыл об утреннем инциденте. По дороге домой они с Ойкавой успели как ни в чём не бывало обсудить сегодняшние ошибки и успехи и то, как забавно помялось лицо Киндаичи, когда в него прилетело мячом от Кётани. Но когда они остановились, прежде чем разойтись по домам, Иваизуми встретился взглядом с Ойкавой и совершенно ясно заметил, как тот смутился. В груди резко потеплело — и одновременно стало тяжело. Иваизуми вмиг забыл, о чём они разговаривали ещё десять секунд назад. А ведь он всё ещё не вручил Ойкаве подарок. Обычно Иваизуми заготавливал к его дню рождения парочку коротких, но крутых и ёмких фраз: на Ойкаву это всегда производило впечатление. Но в этот раз всё то многое, что он хотел бы пожелать, скомкалось в смущённое: «С Днём рождения», — и Иваизуми, поспешно вытащив из рюкзака и впихнув в руки Ойкавы подарочную коробку со сборной моделью космического корабля, сослался на абстрактные дела и ретировался домой. Уже почти в полночь ему пришло сообщение от Ойкавы: «Ива-чан. Спасибо. Это очень круто». «Рад, что тебе понравилось», — ответил Иваизуми и честно попытался придушить себя подушкой. *** Было больно. Было, чёрт побери, обидно. Они всегда выкладывались на полную и верили в победу — до самого конца. Иваизуми и не представлял, насколько опустошающим может быть прощание с мечтой. Проигрыш Карасуно выжал его, словно половую тряпку, — и этим ненадолго спас от лишних чувств. Национальные больше их не ждали — внимания начинали алкать экзамены. Третьегодки всё меньше времени проводили в спортзале, больше — в учебниках и размышлениях о будущем, и в конце концов Иваизуми пришлось столкнуться с ранее успешно игнорируемой — благодаря волейболу — проблемой лицом к лицу. *** — Пошли ко мне. Ойкава говорит это зимним вечером по дороге с дополнительных занятий домой. Снега нет, но застуженнный воздух неприятно щиплет кожу. Иваизуми замечает, что Ойкава не высовывает рук из карманов пальто: перчатки забыл, дурачина. Завтра выходной, и они договорились с утра засесть в гостях у Мацукавы, чтобы позаниматься: его дом будет пустовать весь день. — Зачем? — справедливо интересуется Иваизуми, остановившись. — Мы увидимся завтра. Ойкава смотрит на него непонятным взглядом и медленно произносит: — Поговорить с тобой хочу. — О чём? — упорствует Иваизуми, чувствуя, как по хребту пробегает холодок (и это явно не из-за погоды). — Давай здесь поговорим. Ойкава щурится и всё так же размеренно проговаривает: — Если я начну говорить сейчас, то наверняка запутаюсь в словах и скажу что-нибудь лишнее. Мне будет проще собраться с мыслями дома, понимаешь? Сердце Иваизуми ухает куда-то в желудок. — О. Ойкава резко передёргивает плечами — от холода, что ли? — и молча направляется к своему дому, не проверяя, идёт ли Иваизуми за ним. Он отлично знает, что бегство от проблем Иваизуми всегда считал неправильным. Последующие минут десять словно теряются в тумане — и лишь потом Иваизуми вздрагивает и видит, как Ойкава, сидя перед ним на неубранном футоне у себя в комнате, закусывает губу. Прямо как та бедная девочка, несколько месяцев назад признавшаяся ему на заднем дворе школы. В тот раз Иваизуми было легче не прятать взгляд. Сейчас ему некуда спрятать даже дрожащие руки — и поэтому он просто продолжает сжимать и разжимать ладони. — Ива-чан. Поверь, я бы не начал этот разговор, если бы не заметил, что мои чувства не безответны. Метко, жестоко — Ойкава не даёт ему и шанса оправдаться. Иваизуми напрягается всем телом и осторожно поднимает на Ойкаву взгляд. Глаза и плечи того опущены, и он всё продолжает с усердием терзать свои губы. — Знаешь, если мы всё-таки поступим в разные университеты, это будет по-своему круто. Я чертовски хочу сыграть против тебя! Но… я знаю, что нашей дружбе рано или поздно настанет конец. — Ни хрена подобного, — пытается возразить Иваизуми, хотя слова почти застревают в его глотке. — За кого ты меня принимаешь? Думаешь, учёбы в разных универах достаточно для того, чтобы я махнул на тебя рукой? — Но так и будет, Ива-чан. Более того, я уверен: ты прямо сейчас мечтаешь о том, чтобы я заткнулся и до самого выпуска не попадался тебе на глаза, — по губам Ойкавы проползает тень ядовитой усмешки. — Мы оба вдохнём полной грудью, если станем реже видеться. Иваизуми эти слова словно ножом по сердцу режут, он стискивает зубы, но про себя с горечью отмечает, что Ойкава, как всегда, попал в цель. — Я этого не хочу. Честно сказать, я очень боюсь этого. Я… — Я тоже, — слетает у Иваизуми с языка прежде, чем он успевает подумать. — Тогда давай попробуем? — быстро предлагает Ойкава с откровенной надеждой в голосе и поднимает на Иваизуми глаза. Иваизуми молчит, стараясь не растерять крохи рассудка за жгучим желанием вцепиться в Ойкаву — и не отпускать его ни сейчас, ни после окончания школы. Но если он сделает это, то в конечном счёте испортит Ойкаве жизнь. Лишит его возможности завести семью, заставит врать родителям и знакомым, вынудит изворачиваться, чтобы не загубить случайно раскрытой правдой свою репутацию и карьеру спортсмена — а Иваизуми уверен, что Ойкава пробьётся к вершине, стоит ему захотеть. А может, всё закончится проще, и Ойкава просто поймёт однажды, что сделал неправильный выбор. Тогда они расстанутся, испытав ещё большую боль. И вот тогда расстанутся, пожалуй, уже навсегда. Он не в праве позволить Ойкаве совершить подобную ошибку. — Нет, — наконец роняет он глухо. — Прибереги своё безрассудство для более достойных целей. Мать твою, ты же не хуже меня знаешь, сколько проблем это принесёт! Ты не хуже меня знаешь, что всё это… — Иваизуми передёргивает губами, прежде чем договаривает: — неправильно. Ойкава громко выдыхает, расправляет плечи и вскидывает голову. Из его позы тут же испаряется прежняя неуверенность. Иваизуми сильнее сжимает кулаки, сталкиваясь с твёрдой решимостью в глазах напротив. — Неправильно? Для меня это будет самым правильным выбором, Ива-чан. — Ойкава… — цедит сквозь зубы Иваизуми. В его ушах бешено грохочет кровь. — А ты, — Ойкава едко усмехается, — о, не оправдывайся, Ива-чан! Сегодня ночью ты будешь страдать от бессонницы, воображая, как я насаживаюсь на твой член. Иваизуми чуть ли не закашливается и по уши заливается краской. Но лицо Ойкавы непроницаемо. — Что, прости?.. — наконец выдавливает Иваизуми из себя. — Я сказал, — в голосе Ойкавы вдруг пробивается усталость, — что даю тебе шанс не совершить ошибку. Поговорим завтра. Хорошо подумай над тем, что на самом деле хотел мне ответить. Ойкава встаёт с футона и, больше ничего не сказав, подходит к письменному столу. Расстегнув резким движением лежащий на полу рюкзак, он с неожиданной осторожностью выкладывает из него тетради, аккуратно переставляет учебники на полку и перебирает карандаши. Иваизуми понимает, что этим дурацким способом Ойкава пытается отвлечь себя и успокоить, он видит, что руки Ойкавы, вопреки его стараниям, дрожат. Иваизуми медленно поднимается и на негнущихся ногах направляется к выходу из комнаты. В этот же момент створки сёдзи распахиваются, и он чуть не переворачивает поднос с двумя чашками на руках матери Ойкавы. — Ой, осторожно, горячо! — смеясь, предупреждает Ойкава-сан. — Хаджиме-кун, ты уже уходишь? Хоть чаю выпей, согрейся!.. Иваизуми забывает даже просто, из вежливости, поблагодарить её и попрощаться и, стремглав сбежав вниз по лестнице, чуть не оставляет в прихожей куртку. Он не слышит ни единой своей мысли — все их перекрывает грохот сердца. Сердце продолжает колотиться как бешеное даже после возвращения домой, и, чуть ли не сразу рухнув в постель, Иваизуми действительно ворочается почти до самого утра. Когда ему всё-таки удаётся не размышлять об отложенном до завтрашнего дня разговоре, он начинает думать о том, как Ойкава, чтоб он в аду горел, насаживается на его член. На этот раз он не стонет, извиваясь, в полный голос — лишь глубоко дышит, дрожит, двигается медленно и иногда шепчет одними губами: «Ива-чан», заглядывая ему прямо в глаза. Это полный отстой. Ойкава даёт ему шанс не совершить ошибку — но Иваизуми начинает сомневаться, что правильно им воспользуется. Он выходит из дома на полчаса раньше, чем они прежде договаривались. За ночь успел нападать снег, и Иваизуми пытается отрезвить свою голову, вслушиваясь в скрип снежинок под ногами. Ойкава уже ждёт его — стоит, наблюдая за блеклым небом, как и вчера спрятав руки в карманы. — Доброе утро, — говорит он совсем не бодрым голосом. — Доброе, — в унисон ему отвечает Иваизуми. Они направляются к дому Мацукавы в напряжённом молчании. Иваизуми не хочет начинать разговор и с намёком на облегчение чувствует, что Ойкава разделяет его нежелание. А ещё Иваизуми устал терзать себя размышлениями, поэтому лишь бездумно идёт вперёд, иногда боковым зрением наблюдая, как выдыхаемый Ойкавой воздух превращается на морозе в облачко. Они приходят гораздо раньше остальных, и Мацукава встречает их укоряющим заспанным взглядом. Скинув обувь, Иваизуми проходит в гостиную, а Ойкава, глупо замешкавшись, отправляется за Мацукавой на кухню заваривать чай. Пару минут разглядывания дурацко-абстрактной картины на стене спустя, Иваизуми слышит, как вернувшийся в комнату Мацукава начинает пересказывать свой сон. — Мы сидели на трибунах, а наши кохаи играли против Карасуно. — Кто-то соскучился по волейболу, — мгновенно приободряется Ойкава, заходя следом и даже плюхаясь на один с Иваизуми диван. Иваизуми тоже собирается слушать с интересом. — Правда, я понял, что это Карасуно, только когда проснулся. Они, как бы сказать… не особо были на себя похожи. Вместо десятого номера по площадке носилось что-то вроде волосатого рыжего попрыгунчика размером с пуфик. Оно прыгало, ни на секунду не останавливаясь, и постоянно врезалось в потолок. А твой любимый кохай напоминал карасу тэнгу. Иваизуми замечает, как лицо Ойкавы при упоминании о Кагеяме забавно перекашивается. — Кстати, — Мацукава усмехается своим мыслям, — всё это время ты, Иваизуми, сидел на трибуне в средневековых доспехах, а ты, Ойкава, в девчачьей матроске. — У тебя больная фантазия, Маццун! — резко отшатывается Ойкава, а Иваизуми, не выдерживая, прыскает в кулак. От этого у него тут же начинает болеть голова. — Тебе очень шло, — вяло оправдывается Мацукава. — Потому что ни один наряд не в силах отвлечь от красоты моего лица! Сам-то во что был одет? Мацукава почему-то игнорирует этот вопрос. — Суть не в этом. Наши ребята не допускали ошибок — видели бы вы, как идеально Яхаба сыгрался с Кётани! — но Карасуно быстрее набирали очки… Естественно, благодаря своей нечеловеческой форме. Тэнгу на подаче, например, так вдарил мячом Киндаичи по голове, что тот больше не поднялся. — Бедный Киндаичи, — вставляет без толики сочувствия Иваизуми, устало прикрывая глаза. — Но мы же не проиграли? — подозрительно спрашивает нахохлившийся Ойкава. — Игра прервалась. Десятый номер Карасуно в очередной раз врезался в потолок, и тот затрещал и обвалился. Последнее, что я видел, это стремительно летящий в моё лицо учебник по органической химии. Ойкава сочувственно протягивает: — Ну и отстой творится в твоей голове, Маццун. — Не жалуюсь. А вам что-нибудь снилось? — Ничего, — отвечает в один голос с Ойкавой Иваизуми. — А я-то был уверен, что вы как минимум пережили зомби-апокалипсис этой ночью, — хмыкает Мацукава. Иваизуми, вымученно вздыхая, усиленно трёт виски. Раздаётся звонок в дверь, и вскоре в прихожую вваливаются Юда и Шидо, наперебой сообщая, что Саваучи не сможет сегодня прийти: семейные дела. Наконец, они собираются за столом, без особой охоты выкладывая на него тетради с книгами. Иваизуми долго сверлит отупевшим взглядом незнакомые формулы в учебнике по математике, пока не замечает, что открыл его вверх ногами. Проходит ещё несколько сонных минут бесполезного листания страниц, пока к ним не заявляется Ханамаки — с таким свежим и бодрым видом, что Иваизуми с трудом перебарывает в себе желание запустить в его лицо учебником. — Что я слышу! Скрип мозгов, сладкий звук растраченной впустую молодости!.. Расслабьтесь! Я тут кое-что принёс, чтобы вы совсем со скуки не померли. Он вываливает на стол поверх книг кучу снеков и коробку с настольной игрой. Иваизуми стонет в один голос с Юдой. — Эй. Вы сюда не развлекаться притащились, — напоминает, впрочем, без претензии на серьёзность Мацукава и с откровенным любопытством косится на пачку чипсов. — Верно-верно, — хлопает в ладоши Ойкава, призывая всех к вниманию. — Отдых наступит только после того, как вы разъясните мне эту задачу! Со всех сторон раздаётся: — Сам думай! — Эгоист! — Эту задачу и младшеклашка решит, идиот! Ойкава обидчиво эйкает, но помощь вскоре получает. Ханамаки соврал. Проходит почти час, но мозг Иваизуми вовсе не скрипит и даже не кипит — он страшно, стра-ашно тупит. Юда в третий раз пытается объяснить ему решение очередной физической задачи, пока, наконец, сочувственно не произносит: — Хаджиме, ты же ужасно носом клюёшь. Может, тебе лучше домой вернуться? — Или отдохнуть за настолкой! — мгновенно активизируется ранее молча листающий учебник по истории Японии Ханамаки. — А ещё у Мацукавы карты есть. — Эй-эй. Эй. — И приставка, — важно добавляет непонятно чем гордый Ханамаки. — А я не завтракал сегодня… — неловко вставляет Шидо. Начинается шум и возня, все принимаются захлопывать и отодвигать в сторону талмуды, шарить по своим сумкам, вскакивать из-за стола в поисках более удобного места. Пока Ханамаки шуршит упаковками закусок, Мацукава уходит на кухню за напитками. Но Иваизуми не может и не хочет отрывать взгляда от перечёркнутых по нескольку раз решений задач в тетради. Ему глухо, душно и тошно. Паршиво как никогда. Вдруг он чувствует, как его колена под столом касается чужая нога. Иваизуми резко вздрагивает и поднимает осоловелый взгляд на Ойкаву, сидящего напротив. — Ива-чан, — окликает он. И ничего не добавляет. Из другой комнаты вдруг громом ударяет музыка и раздаётся протестующее голосом Ханамаки: «Я не про эту песню говорил!» Шидо чему-то смеётся. Юда отчаянно извиняется, уронив на пол что-то тяжёлое. Иваизуми улавливает всё это краем уха, но смысл различаемых звуков тонет в одном тихом оклике Ойкавы. Устало подпираемое ладонью лицо Ойкавы изнурённо и блекло, но он улыбается — ему, Иваизуми, — легко и ободряюще. Из незашторенного окна на его лицо падают лучи свежего зимнего солнца, и Иваизуми страшно хочется сделать глоток холодного воздуха. — Пошли, — предлагает он первым. Ойкава удивлённо хлопает глазами, словно решив на долю секунды, что ослышался, и улыбается ещё шире. Мацукава провожает их до двери, не особо-то и расстроенный. Иваизуми уверен, что он просто не хочет делиться с ними чипсами, купленными Ханамаки. Некоторое время они идут молча, но на этот раз Иваизуми не чувствует тяжести в груди. Он дышит, дышит и никак не может надышаться — настолько свеж и вкусен сегодняшний воздух. Начинает идти снег. Ойкава вытаскивает руки из карманов — и впрямь без перчаток — и вдруг заталкивает Иваизуми в проём между маленьким потрёпанным магазинчиком и новостройкой, обнимающей их своей длинной тенью. Ойкава прижимает его к холодной обшарпанной стене и до боли вцепляется в его плечи, словно боится, что на этот раз Иваизуми надумает сбежать. Его глаза блестят, когда он начинает говорить — быстро и сбивчиво. — Ива-чан. Я жду твоего ответа, но перед этим позволь мне сказать ещё кое-что. Я тоже думал, я, чёрт возьми, очень много думал!.. И я понял, что готов поступить ещё отвратительней, — Ойкава хмурится и вдруг испуганно опускает взгляд. — Если ты не захочешь, чтобы кто-то узнал, я смирюсь. Смирюсь, даже если ты решишь спустя годы завести семью, — Ойкава облизывает губы и продолжает ещё быстрее: — Мне плевать. Я и сам готов вступить в брак, лишь бы никто ничего не заподозрил. Я буду готов проститься со своей гордостью, и… — он хмыкает. — Я знаю, я в полном дерьме, Ива-чан. Но я с радостью пойду на измену, если ты меня позовёшь. Иваизуми так резко мотает головой, что ему становится больно. И очень старается, чтобы его голос не дрогнул: — Неправда. Ты не такой подонок, чтобы обманывать любящую тебя женщину. Ойкава глухо усмехается, не отрывая взгляда от земли. — Всё-то ты знаешь. Мне даже свою бывшую девушку не удалось обмануть. У Иваизуми перехватывает дыхание. — Так вы действительно из-за… — Из-за кого же ещё? — поспешно перебивает Ойкава. Его пальцы на плечах Иваизуми резко расслабляются. — Из-за кого, кроме тебя! Он опускает руки, делает шаг назад. — А я ведь всё это время тоже пытался спасти нашу дружбу. Возможно, даже усерднее, чем ты. Он поддевает носком кроссовка кусок обледенелой земли и заглядывает, наконец, Иваизуми в глаза. — Ива-чан, я надеюсь, что ты хорошо всё обдумал. Отвечай. И не ошибайся. Иваизуми молчит, а ветер задувает сильнее. В волосах и ресницах Ойкавы путаются снежинки — и Иваизуми думает, что это очень красиво. В глазах Ойкавы столько надежды, что Иваизуми готов в ней утонуть. — Не ошибайся, — повторяет тихо Ойкава, поёжившись. Он собирается спрятать руки обратно в карманы, но Иваизуми делает шаг вперёд и перехватывает его ладони. Осторожно проводит пальцами по коже — так и есть, обветрилась от холода. Ойкава замирает и, кажется, даже не дышит. Иваизуми хмурится и недовольно спрашивает: — Я что, теперь сам тебе перчатки вязать должен? — Ты что, так тему перевести пытаешься? — неловко парирует Ойкава, но Иваизуми поднимает взгляд и видит его влажные глаза и дрожащую от счастья улыбку. — Нет, дурачина, — смеётся Иваизуми и делает то, что так давно хотел сделать. У Ойкавы холодные руки, холодные губы, но он обнимает Иваизуми слишком крепко и горячо для того, чтобы когда-нибудь его захотелось отпустить. И Иваизуми не отпустит — потому что теперь точно не сомневается в одном. Ойкава — самое правильное из всего, что было в его жизни.