Когда она приходит.

Кошмары тащат его все дальше, все глубже, на самое дно. Со всех сторон он видит только безумные выкаченные глаза, алчно раздувающиеся ноздри, скалящиеся пасти. Собственные страхи кружат вокруг него, готовые вцепиться и терзать, и нет выхода из этого кольца, нет надежды, нет смысла бороться со страхом, но он все равно борется. “Бей или беги” - это его суть. В последние столетия ему куда чаще случается бежать, чем бить, и сейчас он тоже предпочел бы бежать, но бежать некуда, и потому когда они бросаются на него, чтобы разорвать в клочья, он бьет в ответ. А затем сквозь вой и ржание кошмаров, сквозь собственные вопли он слышит новый звук, странный звук, совершенно чуждый в его владениях: это поет птица. Кажется, даже соловей. Кошмары застывают на месте. Они дергают ушами и встревоженно фыркают, пытаясь понять, что случилось и почему стало так светло. А Кромешник смотрит, как по серой стене очень быстро и целеустремленно ползет, выбрасывая ярко-зеленые глянцевые листья, вьюнок - и страх оставляет его. Свежий ветер проносится по его дворцу. Ветер приносит новые запахи - нагретой земли, сосен, моря. Птичьих голосов становится больше. Где-то рядом журчит вода. Кромешник переводит дыхание и расправляет плечи, и кошмары пятятся и опускают головы, вновь признавая его власть. И приходит она. - Привет! - говорит она, привстает на цыпочки и целует его в щеку, окутывая ароматом черемухи. - Я сегодня ненадолго. Очень много дел. Ты не занят? Ты мне рад? - Нет, - говорит он. - Да. В каждый из ее приходов он пытается понять, как она выглядит. Он вглядывается в ее лицо - и видит тысячу лиц, из которых каждое чем-то напоминает его собственное. Он тщится запомнить ее одежду - но и здесь не преуспевает, потому что нельзя же сказать “одета как вересковая пустошь” или “одета как ледоход на реке”. Сегодня она одета как сжатое поле. Она рассеянно гладит кошмаров по длинным щучьим мордам и говорит: - Ты какой-то весь помятый. Опять поцапался на работе? Кромешник мысленным взором окидывает события двух последних дней, волнующую близость триумфа, сокрушительное поражение - и думает, что она описала все наилучшим образом. - Бедняжка, - говорит она сочувственно. - Может, тебе отпуск взять, а? Давай ты возьмешь отпуск и поживешь немножко у меня, а? А здесь сделаем ремонт. Давно пора, а то сыро, грязно, все старое, запах какой-то... Лошадкам построим конюшню, нехорошо их в жилом помещении держать... Кромешник подозревает, что, как он не может разглядеть ее лица, так и она тоже не очень отчетливо видит его самого и то, чем он занимается. Хотя, может быть, из того далека, откуда она смотрит на него, все так и должно выглядеть: на работе поцапался, в жилом помещении лошади... - Давай выпьем чаю, - говорит она, деловито потирая руки. - Выпьем чаю, и я побегу. - У меня только кофе. - Много кофе вредно, - говорит она твердо. - Мы будем пить чай. Садись, я за тобой поухаживаю. Когда она приходит, из небытия всегда возникает один и тот же круглый стол под клетчатой красно-зеленой скатертью и неудобные стулья с высокими спинками. Наверное, это что-то важное из ее воспоминаний, но Кромешник ничего не хочет об этом знать. Он смотрит, как она хлопочет вокруг, и вспоминает девочку Мари, к которой заходил недели две назад. Мари приснился очаровательный кошмар: она позвала своих родителей на кукольное чаепитие, выбежала в ванную налить в чайничек воды - чтобы все по-настоящему! - а когда вернулась, родители обвисли на стульях - спины согнуты, головы опущены, глаза закрыты - и, когда Мари в испуге стала дергать их за руки, руки падали обратно, как у тряпичных кукол. Обвисший на стуле Кромешник чувствует себя такой же тряпичной куклой и не имеет ничего против. Она ставит перед ним чашку с чаем и тарелку с печеньем и говорит: - Расскажи что-нибудь, а? Кромешник задумывается, в какие слова облечь свои последние приключения, и понимает, что говорить об этом не в силах. Поэтому он рассказывает про удивительного мальчика, который несколько лет назад неведомым образом сумел развить в себе иррациональный страх перед Пасхальным Кроликом, тем самым предоставив Кромешнику щедрую возможность упомянутого Кролика троллить. Она смеется вместе с ним. - А у меня, - говорит она, - сейчас вообще ужас что творится. С этими электромагнитными полями все прямо с ума посходили: то выключи, то включи... Он очень быстро перестает понимать, о чем она говорит - как и всегда, когда речь заходит о ее работе. Она замечает это, улыбается, затем говорит: - Слушай, а расскажи мне сказку, а? - Сказку? - Раньше ты мне все время рассказывал сказки. - Изволь, - говорит он. - В одном темном-темном лесу жили... - Нет-нет, - говорит она быстро. - Нормальную сказку. Как про медвежонка Томаса, помнишь? Ты мне любил про него рассказывать. Кромешник может с ходу предложить с десяток сюжетов для сказки про медвежонка Томаса - некоторые очень кровавые - но она имела в виду совсем не это. - Ладно, - говорит она, - тогда лучше я тебе расскажу, а ты слушай. Он покорно выслушивает сказку про медвежонка Томаса, попутно отмечая про себя, что если когда-то давно, в прошлой жизни, рассказывал такие вот истории часто и без жесткого принуждения извне, то он определенно был странноватым человеком. - … И они жили долго и счастливо, - произносит она обязательные слова. Потом долго размешивает сахар у себя в чашке и наконец, не поднимая глаз, спрашивает: - Ты совсем ничего не помнишь? - Совсем, - говорит он. - Мне кажется, если бы ты захотел, ты бы вспомнил. - Наверное, - говорит он. Он не хочет. Повисшее между ними молчание полно неловкости. - Мне пора, - говорит она затем, - и... Ох, совсем забыла! Я принесла тебе яблоки! - Не надо, я не люблю... - начинает он, но она уже вытряхивает их на стол - прямо из рукава. - Тебе надо есть витамины, - говорит она твердо. - Ты ведешь нездоровый образ жизни. У тебя нездоровый цвет лица. Ты хоть на улицу не забываешь выходить? - Постоянно выхожу, - отвечает он мрачно. Один из кошмаров приближается к столу, грациозно изогнув шею, обнюхивает яблоки, берет губами одно и в задумчивости уходит, жуя. - Вот, лошадка понимает, - говорит она. - Отличные яблоки из Вашингтона, только что с ветки. - Как - с ветки? Сейчас весна. Она улыбается ему той снисходительной и мудрой улыбкой, которую дети приберегают для отсталых, но все равно милых взрослых, и говорит: - Это совершенно не важно. Она снова поднимается на цыпочки, чтобы поцеловать его. - Я люблю тебя, - говорит она. - Я люблю тебя, как мясо любит соль. И уходит. Она уходит и забирает с собой солнечный свет и пенье птиц. Цветы, распустившиеся там, где она ступала, вянут и истлевают. Ковер вьюнков с шелестом опадает, рассыпаясь в прах. Обнажаются серые стены. Кромешник рассеянно надкусывает яблоко и тут же сплевывает на пол: у яблока сгнившая сердцевина.