Он верил, что вырастут крылья

Тоска - это характерное чувство для такого , как он, для такого, чей мир населяли только родители, для такого, чье детство прошло в изгнании сверстников, для такого, чья любовь и доброта были разделены только между ним и его верным псом. Гарри был необычайно чуток. Как будто он обладал не умом собаки, а вполне сформировавшимся человеческим интеллектом. В моменты, когда депрессивное настроение хозяина достигало своего пика или было на его грани - пес хватал теннисный мяч, который сам нашел в парке около полугода назад, становился на задние лапы и кидал тот самый мяч на ноги хозяина, пока тот в свою очередь не посмотрит на него и не скажет: - Ну что ты... ну хватит... Я никуда не хочу идти... Вот умеешь ты уговаривать, - и под веселым собачьим упорством он неспешно собирался, беря с собой телефон и наушники. Гарри знал, что Луи после минутных отговорок все-таки начнет собираться, ведь та самая прогулка была нужнее не Гарри, а Луи. Впрочем, они оба это понимали. Пес в то же время вынимал из-под кровати поводок и держал его в зубах до выхода из подъезда, покидая последний - отдавал поводок в руки хозяина. Тот день для Луи никоим образом не отличался от других осенних, жаждущих одиночества, дней. Он, как всегда неспешно, собирался на прогулку с Гарри. Родители были на работе, так что пустая квартира еще больше давила ему на голову, а серый отблеск пасмурного света, что пробивался через тучи прямо в окно, убивал в нем всякое желание оставаться дома. Вопреки всему этому, он прошелся по всем комнатам, в том числе и по родительской. На стене висели его детские фотографии, а в самом центре, в окружении более невзрачных фоторамок, находилось фото с его выпускного. На нем были Луи, его мама и отец, а так же Гарри. Он помнил этот день, день когда отец впервые заплакал у него на глазах, от чего и сам Луи прослезился, умело скрыв это от посторонних глаз. "А есть ли в мире что-то сильнее родительской любви? Решать, конечно же, вам, но истинное прощение за вину любой тяжести можно получить только от наших отцов и матерей." Гарри же покорно ждал его на коврике возле двери, с нетерпением смотря вдоль коридора - выглядывая хозяина. Покинув родительскую, Луи зашел на кухню и неторопливо пройдя к окну, посмотрел во двор, площадь которого было усеяна то желтыми, то красными листьями, напоминая ему работы художника Грема Геркена. Он распахнул окно, прохладный, но в то же время нежный ветер обволакивал его лицо. Он с легкостью взобрался на подоконник и тело его уже оказалось за гранью чертовых квартирных стен. Луи наполнило непреодолимое чувство свободы, чувство которое он никогда не испытывал до сего момента. Сердце забилось с бешеной скоростью, казалось вот-вот и оно сможет вырваться наружу. На кухню забежал Гарри, своим лаем он заставил Луи обернуться к нему. Их взгляды пересеклись, и у обоих на глазах заблестели слезы. Луи ласковым голосом проговорил, обращаясь к Гарри: "Ну что ты... ну хватит... Я никуда не хочу идти", - отпустив руки, он оттолкнулся от подоконника. Гарри услышал эти слова в последний раз. "Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку."