Vendetta — закон возмездия

Дон Корлеоне. Мне кажется, за всю свою жизнь я не разговаривал с Вами так часто, как делаю это сейчас. И уж, без сомнения, так откровенно — никогда. Я уже не знаю, разговариваю ли я с Вами, сам с собой или исповедуюсь. Как бы там ни было, мне приятно обращать свои агонизирующие молитвы к Вам, единственному Богу-Отцу, в которого я верю. Я чертовски устал. Я чувствую себя больным и изношенным, дон Корлеоне. Словно за год или два прошло несколько десятков лет, а я, дряхлый, немощный я, даже не заметил. Я избегаю зеркал — оттуда на меня смотрит незнакомый безгубый старик с внезапно поредевшими волосами. Сочувственные взгляды и утешения жены подтверждают, что пугающие метаморфозы — не плод воображения. Она считает, что мне стоит подлечить нервы и позволить себе отпуск. Безусловно, статус консильери не прибавляет мне здоровья. Но настоящую причину знаю только я — это моя тайна выжигает меня изнутри. Да, скрытое всегда становится явным, даже не будучи облеченным в слова. Сколько сил я положил на то, чтобы совладать со своим наваждением. Заново научиться смотреть на Майкла без мутящегося рассудка и касаться его, не мучаясь от горячих болей в паху. Только вы, дон Корлеоне, можете знать, чего мне это стоило. Но помимо симптомов, у любой болезни есть причина, не выявив которую, невозможно излечиться. Это то, что гложет меня ночами и проступает морщинами на лице. Безусловно, я знал и раньше о подобных вещах. Невозможно вести дела в Лас-Вегасе, и не столкнуться со всеми пороками рода человеческого. Некоторые даже вполне уважаемые люди, насколько мне известно, имеют «специфические» вкусы и предпочитают обычным проституткам молодых мальчиков, чтобы утолить свою похоть. В зависимости от обстоятельств это может стать компроматом или возможностью преподнести необычный подарок деловому партнеру. Но, как и в судебных делах, не все прецеденты могут стать залогом победы в твоём собственном процессе. Я никогда не испытывал противоестественной тяги к мужчинам, ни раньше, ни сейчас. И только рядом с Майклом со мной что-то происходит. Какое-то наваждение, которое я не в силах побороть. Будь Майки женщиной, я бы сказал, что это влюбленность, страсть. Но Майкл — крестный отец, а я — его консильери, и это ситуация, которую в шахматах называют патовой. Дон Корлеоне… Я погряз в своих мыслях, и они пугают меня. Как бы я хотел, чтобы вы были живы. Все было бы иначе, проще и правильней. До сих пор, когда я слышу «дон Корлеоне», я невольно вздрагиваю и жду, что появитесь Вы. Для меня этот титул только Ваш, и ничей больше. Как будто отрицая и стараясь отринуть нечто одно, я как помешанный живу в каком-то ином мире. Мире, в котором мне, кажется, нет места. Мои худшие опасения оправдались: Майкл сорвался с привязи. Он использует худшие средства и не гнушается ничем, походя переписывая кодекс чести. Каждый его ход расчетлив, дьявольски эффективен — и погружает мир мафии в ещё больший хаос. Если он не остановится, начнётся война всех против всех, грязная, отвратительная и опустошающая. Майки надеется в ней выиграть. Но не выиграет никто. И я буду рядом с ним от начала до самого конца, каким бы он ни оказался. Самая большая слабость в любом деле — это люди. Плоть слаба и хрупка, а страх, деньги и власть никогда не теряют актуальности. Запугать, подкупить, убить — волшебная триада, которая позволяет решить практически любую проблему. Нужно только угадать, кого, чем и когда. Но этот закон, к сожалению, имеет обратную силу. Возмездие. Тебя или любого из твоей семьи тоже всегда готовы подкупить, запугать, убить. Развязывая войну, Майкл надеется просто опередить всех. И я даже верю, что так будет. Разливающиеся реки крови питают его, придают нечеловеческих сил. Злость течет по жадным венам. Он рискует так отчаянно, как будто продал душу. Как будто завтра никогда не наступит. В этом главная, и, возможно, единственная ошибка Майкла, дон Корлеоне. Он живет сегодняшним днем. Не помнит о прошлом, из которого нужно извлекать уроки, если хочешь выжить. Не верит в будущее, если то будет отличаться от его честолюбивых планов. Но возмездие всегда находит цель. Скольких бы людей он ни убил, тешась своей безнаказанностью, завтра их место придут другие: молодые, ведомые местью, уверенные в своем праве вершить справедливость. Этот конвейер никогда не заканчивается, покуда не умрет последний младенец, вскормленный ненавистью вместо материнского молока. Подобный вам, дон Корлеоне. *** Сегодня мне снова снился день, когда я поцеловал руку Майкла. Этот сон повторяется раз за разом, словно стремясь намертво запечатлеться в моей памяти. Да если бы я мог забыть! После предательства Тессио и Карло Майкл был крайне подавлен, он много думал о том, кому из своих людей может безоговорочно доверять. Я видел, как он переживает, хоть и старается не подавать виду, но в глазах мутным туманом лежала тоска. Он стал особенно нервным и подозрительным, выискивал только ему видимое клеймо предателя. Кто станет следующим? Как раз тогда я учился прятать свой секрет и безумно боялся, что в следующий раз удавка затянется именно на моей шее. Одним из способов вернуть себе душевное равновесие для Майкла стала присяга. Мы, люди семьи, должны были по очереди дать клятву верности и поцеловать руку нового крестного отца. Выходцы с Сицилии до странности пристрастны к этому старому обычаю. Преклонить колено. Произнести клятву. Поцеловать руку. Все просто. Меня бросило в пот еще до того, как Майкл закончил говорить. Как сделать все это на глазах у остальных и не привлечь к себе подозрений? Гаррота в то мгновение, право слово, пугала меня меньше, чем необходимость прикоснуться губами к руке Майки. Пока бойцы по очереди клялись, я тщетно пытался глубоко дышать. В висках так шумела кровь, что я даже не слышал произносимых ими слов. Мгновенно пересохла гортань. И конечно же, консильери должен был подойти последним. Я столько раз прокрутил в голове, как все должно пройти, до малейшего жеста, что почти успокоился. Последний глубокий вдох. Я машинально облизнул губы, ощущая, какими они стали пересохшими и колкими. И единственная нелепая мысль: «Майклу не понравится мой поцелуй», — в секунду, словно выстрел, разнесла мое с трудом приобретенное спокойствие на мелкие острые осколки. Я запаниковал. Страшно запаниковал. Но первый шаг уже был сделан. Промедление теперь смерти подобно. Левая-правая-четыре шага. Я правильно рассчитал расстояние. Опуститься на левое колено. Не торопиться. Они все уже заметили, какие деревянные у меня ноги? Взять кисть Майкла. Его кожа обжигающе горячая, как тлеющий уголь. А мои руки ледяные. «Ему, наверное, неприятно». Гнать, гнать от себя эти чудовищные мысли! Они меня погубят! Слова клятвы. Я говорю их, но не слышу себя: в голове слишком шумит, словно я пил всю ночь. Надеюсь, я сказал только то, что собирался. Я смиренно склоняю голову, чтобы только не смотреть ему в глаза — это уже выше моих сил. И вот наконец — поцелуй как знак почтения, преклонение перед властью крестного отца. Его смуглая крупная рука под моими губами. Я вдыхаю запах Майкла, сплетенный из сигарного табака, пороха, пота и бриолина, которым он укладывает волосы. Я могу прямо сейчас совсем чуть-чуть шевельнуть помертвевшим языком и узнать его вкус. У меня больше никогда не случится, возможно, такого шанса. Никогда. А потом будь что будет. И на этом я всегда просыпаюсь, задыхающийся, взмокший, с больной головой. С запахом Майкла на сухих губах. И с надеждой, что я не разговариваю во сне. *** Как бы я ни был озабочен собственными треволнениями, какие бы грозы не бушевали у меня внутри, семья — прежде всего. И моя задача — сделать все возможное для её выживания. Если раньше, в более спокойные времена я больше напоминал себе садовника, который ухаживает за драгоценным садом, укрывая его от непогоды, то сейчас я в трюме корабля, давшего течь. На кону слишком большая ставка. Майкл считает себя всемогущим, затевая многоходовые интриги и втягивая в них самых опасных людей. Его игра с Хаймоном Ротом не доведет до добра. Я помню этого цепкого, похожего на клеща, старика ещё по Вашим с ним делам, дон Корлеоне. С тех пор он стал ещё более мерзким типом. А сейчас он изображает доброго дедушку, который души в Майкле не чает и чуть ли не готов назвать его своим преемником. Мороз по коже от такого внезапного расположения. Я пытался поговорить с Майклом о том, насколько внезапно может захлопнуться на его шее капкан по имени Хаймон Рот, но он отказывается меня слушать, уверяя, что у него все под контролем. В эти моменты мне хочется дать Майки пощечину, напомнить ему, что гордецы — самая лёгкая мишень. Он упивается своей безнаказанностью и, как ему кажется, безупречностью. Иногда у меня действительно дух захватывает от того, как шедеврально он проворачивает очередную махинацию, а порой мне хочется, чтобы ему снова было десять лет и можно было бы просто задать ему трепку за проказы. Жаль, что теперь его «проказы» — это пугающий список смертей, который с каждым днем становится все длиннее. И я чувствую, как я сам меняюсь, подстраиваясь под безжалостную манеру Майкла вести дела. Я уже подсознательно готов к таким решениям, с которыми раньше не смог бы смириться. Боюсь, дон Корлеоне, я бы Вас разочаровал таким, каким я становлюсь в это смутное время. Я не брошу Майкла никогда, а значит, мне нужно забыть о жалости. Как всеми силами сейчас старается забыть он. Как предсказывают погоду по облакам, так я каждое утро вглядываюсь в глаза Майки, ища ответ на вопрос, каким он хочет меня видеть сегодня. И с каждым днём в них все больше ненависти. Он учится выжидать, но не сдержанно, по-паучьи, а с нарастающей жаждой крови. И когда ожидание заканчивается, он куда более жесток, чем собирался быть изначально. Раньше бы меня это по-настоящему напугало — теперь тревожит. Ведь я сам становлюсь его тенью, отражением, эхом своего хозяина. Может быть, так я надеюсь остаться с ним, когда Майки окончательно растеряет все остатки человеческого, и все остальные от ужаса больше не смогут находиться с ним рядом. А я смогу, ведь буду ему под стать. Впрочем, я слишком много жалуюсь и брюзжу в последнее время, дон Корлеоне, словно и впрямь успел состариться. На самом деле, Майкл делает все, что может, и даже больше, чтобы выстоять в такой тяжелый час и защитить свою семью. Я горжусь им и восхищаюсь. Да что там, у меня от Майкла дух захватывает! Он — это завораживающая стихия, бушующий океан, гроза с молниями до земли, новорожденный смерч. Он за границами добра и зла в своем безжалостном великолепии. *** Выстрелы, крики, разрывающий темноту свет прожекторов. Я уже успел уснуть: день был долгим. Автоматные очереди глухой ночью — страшные знаки большой беды. Только не снова! В первый миг я словно потерялся во времени. Кому грозит опасность? Сонни? Дон Корлеоне? … Майкл! Прямо здесь, в поместье, несмотря на всю защиту, на заборы, пистолеты и собак. Меня накрыло глухое всепоглощающее отчаяние. Господи милостивый, пусть это будет всего лишь дурной сон! Мне настолько страшно было пойти и узнать, что произошло и чем все закончилось, что ноги налились свинцом. Бешено бухало сердце, рискуя разорваться. Но я уже бежал по коридору, вопреки своей воле. Свет везде включён, в доме хаос и неразбериха. — Он жив?! — хватаю я за руку первого попавшегося человека. Его лицо в тумане, я не знаю даже, мужчина это или женщина. — Да. Слава Богу. В этот момент больше ничто в мире меня не касалось и не волновало. Спустя пару минут, когда немного смог прийти в себя, я разыскал Майкла в гостиной. Он запретил пускать кого бы то ни было, кроме меня. В эту чудовищную расстрелянную ночь он ждал меня. Полутемная комната, подсвеченная только массивными, но слепыми настольными лампами и сполохами фонарей за окном. Я был так счастлив видеть его, — живым и невредимым, — что не отдавал себе отчета, когда обхватил его за плечо. Мне нужно было просто вновь почувствовать его жар, такой знакомый и бесценный для меня. — Майкл, ты в порядке? — Да. — Да?! — Том, я многое должен тебе сказать. Я подумал, что сплю или наконец-то окончательно сошел с ума. Ураганом взметнулись мысли, чудовищно неуместные в такую страшную ночь. Я, черт возьми, поверил на мгновение! Не представил, не размечтался, не поддался похоти — я поверил! Я вру, что могу себя контролировать. Плохи мои дела. Но и Майкл был явно не в себе после случившегося. Стеклянно-гладкие волосы растрепаны, а руки, единожды целованные мной, нервно подрагивают, сцепляясь в замок. Он странно смотрит: искоса, исподлобья. Как волк — не лев. И в голосе хрусткость снежного наста: — Я знаю, тебя это расстраивало. Ты думал, что я тебе не доверяю. Но это лишь потому, что я восхищаюсь тобой. И люблю, — Майкл ломано наклоняет голову, и я покрываюсь испариной. Мне точно все это снится.— Поэтому я скрывал от тебя разные вещи. Именно поэтому сейчас ты единственный, кому я могу полностью доверять. Боже, к чему он клонит? Это слишком странный разговор даже для больной фантазии. Я стараюсь понять ход мыслей Майкла, но тщетно, будто мне недоступна полная картина. Лучше молчать. Майки задаёт себе вопросы сам:  — Фредо? У него доброе сердце, но он слабый и глупый… Майкл что-то цепко выискивает в моем лице, будто видит его впервые. Мне не по себе. Я чувствую, что здесь и сейчас, в этой полутемной комнате, вершится будущее семьи. Но в моей голове мечется только ничего не значащее «люблю». — А речь идет о жизни и смерти. Том, ты мой брат. Царственная пауза. А я не могу сдержать вздох. Что это? Горечь? Разочарование? Злость? Я чувствую, что должен что-то сказать. Мой ход. Я не смотрю на Майкла: мысли мои далеко, и им я невольно улыбаюсь. Какая ирония. «Ты выбыл, Том». Да я бы душу продал тогда, чтобы услышать, вместо этого: «Том, ты мой брат». Все, возможно, было бы иначе. Я был бы гордым собой, до прозрачности профессиональным консильери, кровно преданным тебе, Майкл, а не тем жалким существом, с потными ладонями, ловящим взгляд как подачку, которым стал. — Я всегда хотел быть твоим братом. Настоящим братом. Самое смешное, что я даже не лгу. Так и было. Просто я больше не хочу быть тебе братом, Майки. Этого слишком мало. Я стал жадным, Майкл, ты даже не представляешь, насколько. Майкл серьезен и трагичен. И вдруг, поддавшись какому-то порыву, он прикасается к моей руке. Накрывает сжатый кулак своей горячей ладонью. Что ты творишь? Все, что ты скажешь или сделаешь может быть использовано против тебя не только в суде. Зачем ты так изощренно мучаешь меня, даже не сознавая этого? — Я это знаю, — голос Майкла становится непривычно вкрадчивым. Он пододвигает мне стакан виски. — Ты примешь дела и будешь всем руководить. Если произошло то, о чем я думаю, то я должен сегодня отсюда уехать. Я даю тебе полную власть над Фредо и его людьми, — я не могу поверить, что это происходит. — Рокко, Нери, над всеми… Я доверяю тебе жизнь моей жены и моих детей. Будущее этой семьи. Я встречаюсь глазами с Майклом. Внутри творится что-то невероятное. В этот момент близость между нами такая мощная, такая физически ощутимая… настоящая, что перекрывает все мои несчастные фантазии. В его словах, в этом доверии, больше страсти, чем в любом поцелуе. Разговор продолжается. Я спрашиваю о чем-то, он отвечает. Речь о важных вещах, но они ровным счётом ничего не значат по сравнению с тем, бесконечно интимным, что уже произошло между нами. За окнами в ночи слышны переговоры охранников, прочесывающих лес, и собачий лай. Майкл прав, они никого не найдут. Голос Майкла крепнет, наполняется привычной безапелляционной силой: — Знаешь, все это бизнес. На этом основана их преданность. Одной вещи я научился от папы: старайся думать так, как думают окружающие. Исходя из этого, возможно что угодно. Чёрт возьми, Майкл, ты даже не знаешь, насколько ты прав. Возможно что угодно — теперь я это точно знаю. Но даже ты со своим нечеловеческим чутьем не представляешь, насколько неожиданными могут оказаться чужие мысли. *** Спасибо Вам, дон Корлеоне. В этот момент вы словно ответили мне на мои бесконечные полуночные молитвы, пусть и надменно кривящимися губами Майкла. Я чувствую себя странно. Словно вдруг, вопреки всем человеческим законам и здравому смыслу, получил индульгенцию, которой не собираюсь пользоваться. Мое положение безнадежно, — наконец-то я в силах это принять, — и в то же время я внезапно оказался с Майклом в такой степени близости, на которую не смел даже рассчитывать. У меня кружится голова. Не беспокойтесь, дон Корлеоне, я смогу оправдать доверие Майкла. Я всегда жил ради этого. Но за одну-единственную ночь, полную страха и тревог, в полумраке со вкусом виски, Майкл сумел сделать мою преданность абсолютной. И для этого не понадобилось ни клятв, ни целования рук. Хотя, не скрою, я был бы счастлив каждый день присягать Майклу на верность. Впрочем, я так и делаю в своих снах.