Взгляд

Когда Юбер рисует, Жюли кажется, что его руку ведёт сам Господь. Она всегда любила старину, тянулась к вещам с историей и как-то не понимала современное искусство. Но в картинах Юбера было что-то… надрывное. Что-то первобытно-страшное и пугающее, словно бы рывком обнажающее душу. В его произведениях был кусочек его собственной души. И у Жюли перехватывает дыхание, когда она, осторожно прислоняясь к дверному косяку, исподтишка наблюдает за ним в мастерской. Он весь погружён в работу, захлёбывается от чувств и из-за этого спешит или, наоборот, замирает перед холстом, никак не решаясь начать, поэтому он никогда её не замечает. Когда он робко и в то же время обличающе заявляет ей, что он никогда не видел отца, а его мать умерла, то она тут же верит ему. Сочувственно смотрит вниз, не решаясь поднять взгляд, и позволяет написать о тёте. Он возвращается обратно на своё место и совершенно игнорирует её предложение работать с кем-то. Антонин как-то нерешительно дёргается в его сторону — эти двое либо хорошие друзья, либо любовники, и их двусмысленные прикосновения заставляют Жюли склоняться ко второму — но всё же остаётся на месте, в окружении галдящих подростков. В таком возрасте дети порой и сами не понимают, какое у них настроение, поэтому часто угрюмо замыкаются в себе, но Юбер слишком холоден и отрешён даже для такого тяжёлого периода. Если он вырастет таким же нелюдимым, это сильно усложнит ему жизнь. Жюли проверяет работы другой группы и иногда косит в его сторону; юноша погружён в работу, кажется, будто он снова пишет картину, создаёт нечто очень важное. А впрочем, если он будет человеком искусства, характер отшельника будет подсказывать ему идеи для шедевров. Только такой погружённый глубоко в себя человек может творить, может совершать революции в умах людей. Жюли с каждом годом всё труднее обращаться внутрь себя или просто сидеть в одиночестве, школа стремительно отучает её любить тишину и покой; а вот Юберу, кажется, плевать на шум и громкие разговоры: он не чувствует на себе даже пристальный взгляд Жюли. Поддавшись совершенно безумному и абсолютно нелепому порыву, она приглашает Юбера сесть в машину. Завлекает его конфетами, словно какая-то ведьма из сказки про Гензель и Гретель. Там всё закончилось далеко не радужно для колдуньи, но Жюли хочется поговорить. Не спросить его параграф и не задать вопрос, а просто поболтать. В старомодной забегаловке Юбер не отводит от неё глаз, внимательных и всё же поддёрнутых задумчивой дымкой, вот-вот — и он упадёт в тёмные воды грёз, из которых так сложно вынырнуть. Но пока его глаза пристально изучают её лицо, и хотя Жюли и Юбера разделяет всего лет семь, она чувствует, что между ними пропасть и он намного старше. Она отводит глаза каждый раз, когда ловит его взгляд, и ей очень хочется надеяться, что на щеках не проступает стыдливый румянец. Высадив Юбера в квартале от его дома, Жюли осторожно улыбается, не так, как обычно, а от всего сердца. Юбер в ответ кивает и задумчиво растягивает губы. Отъезжая, Жюли смотрит в зеркало заднего вида, надеясь и боясь, что Юбер обернётся. Тот, ежась на ветру, решительно идёт вперёд. Когда он приходит к ней в первый раз, Жюли неловко и страшно. Её могут уволить, а ещё он, вообще-то, очень поздно, и она как раз собирается спать, и его мама там сейчас одна, и ещё много всего разного, серьёзного и не очень, что заставляет её страшно нервничать. Ладони потеют, а Юбер так виновато и снисходительно смотрит на неё, что она чувствует себя почему-то ему обязанной. Он просится переночевать у неё, и она не отказывает. Юбер уже крепко, как и все подростки, засыпает на узком и коротком диване, а она, кутаясь в халат, крадётся в комнату, прислушивается к тихому дыханию. Через приоткрытую створку она смотрит на всё ещё детское лицо, такое спокойное и безмятежное, и спрашивает себя, что же ему снится. Может, что-то великое, что-то ей непонятное и недоступное. Она чувствует себя глупой рядом с ним, такой маленькой и неловкой, нелепой, неуклюжей, какой-то такой неправильной, что ей хочется исчезнуть или, подобно бродягам из одной очень умной и одинокой книжки, разорвать Юбера, выдрать его сердце, потому что её собственное до боли сжимается от любви к нему. От странной любви, материнской. Будь она его мамой, ненавидел бы он её также сильно? Может, да, но она бы стерпела. А может, он бы её обожал, а она его боготворила, и они жили в маленьком раю, говорили о «Персидских письмах» де Монтескьё, взахлёб рассказывали друг другу о приключениях Пьера Абеляра, зачитываясь его трактатами и фальшиво пробуя напеть его песни, плакали над старыми французскими фильмами, в дождливую погоду бегали по лужам, а в солнечную валялись в парках на траве, и Жюли по вечерам, когда он засыпал после утомительного дня, поправляла сползшее вниз одеяло. Той ночью Жюли не дыша подходит к Юберу, накрывает бледные плечи и легко проводит рукой по его волосам. Тот неловко, во сне, хватает её руку и тихо выдыхает: «Мама». Жюли закусывает губу, чтобы не разбудить его, и стремительно выскальзывает прочь, в свою спальню. А с утра она ни о чём ему не рассказывает. Пусть он думает, что тёплая ладонь матери приласкала его холодной ночью, может, он тогда будет любить её чуточку больше. Жюли готова ради него на всё. Она сама не знает, почему, просто не побоится по его щелчку броситься со скалы в бурлящий океан. Наверное, именно этого и ждут от своих матерей сыновья. Юбер всё ещё постоянно смотрит на неё, наверное, думает, какая она доверчивая и покорная, раз позволяет себя так использовать. Жюли преданно смотрит на него. Они как-то скомкано прощаются, как будто незнакомцы. Может, для Юбера так и есть, но у Жюли словно забирают солнце. Она достаёт какую-то книгу, перебирает страницы и отдаёт ему; она приготовила увесистый том давно, как только поняла, что им никогда не быть вместе, рядом. Ей кажется, что она шатается, но она напряжённо ждёт, когда Юбер выйдет за дверь. Тот медлит, и в его фигуре в первый раз нет какого-то превосходства над ней. Жюли непривычно ощущать это. Как только дверь захлопывается, она скрючивается на полу и закрывает лицо руками. Она не плачет, просто ей не хочется смотреть на мир без того, кто никогда не будет ей сыном. Юбер возвращается через одну вечность и застаёт её сидящей у стены в коридоре. Он садится напротив и смотрит на неё, прямо в глаза, и она не отводит взгляд. Неосознанно выставив руку вперёд, она тянется к его ладони, и Юбер ласково переплетает свои пальцы с её. Кажется, пока они безмолвно сидели в холле, мир успел умереть и возродиться вновь. Жюли смотрит на Юбера, в самые его мысли. Она знала, что больше не увидит его. Никогда не увидит. Садясь за письмо, она знала, что он не ответит. Потому что чувствует, читает между строк, что она ответа не ждёт. Жюли ходит на свидания, на встречи с друзьями, гуляет в одиночестве, подолгу катается на велосипеде. У неё никогда не было и не будет никого ближе Юбера, она чувствует это всегда, особенно когда она целует кого-то. Ей кажется, словно поцелуи ничего не значат, потому что они не могу поведать того, что рассказывают глаза. А таких глаз, как у Юбера, ни у кого больше нет. Перед мысленным взором она видит его сосредоточенное лицо, когда он рисовал в школе. Однажды, лет через десять, ей кажется, что она видит его на другой стороне дороги, и, уронив пакет с фруктами, она бежит через всю улицу, выкрикивая его имя. Идёт дождь, она на каблуках, но ноги словно сами несут её к знакомой фигуре. Ей не удаётся догнать его из-за машины: та останавливается прямо рядом с ней, даже больно ударяет по бедру, чего Жюли сначала даже не чувствует. Силуэт растворяется в толпе, по щекам текут слёзы, и она, чувствуя себя виноватой, сначала извиняется перед разъярённым и испугавшимся водителем, затем благодарит женщину, которая собрала её покупки, а потом долго сидит в гостиной, не включая света и потягивая из тяжёлой бутылки вино. Ей кажется, что в темноте сверкают прикованные к ней глаза Юбера, а она смело смотрит на него в упор.