Jealosy

      Ордис ревнует его ко всем и каждому — к Лотос, что для него почти что мать, к друзьям-тэнно, что не раз поднимались на борт Орбитера, даже умилительный лопоухий щенок кубрау, с которым он проводит время вне миссий, вызывает ревность чёрную, мерзкую, такую, которую просто непозволительно испытывать к тому, кого любишь так сильно, что готов ждать веками. Ордис может смотреть на него часами — и не только на то сильное, армированное крепкими материалами тело варфрейма, что ловко изгибается под пулями и смертоносными лучами, искусно отбивает вражеские атаки и виртуозно взламывает даже самую надёжную защиту Корпуса за какую-то пару секунд, но и на тело настоящее, слабое, погружённое в соматическую связь до состояния полнейшего непонимания окружающей реальности, то, которое сокрыто от посторонних глаз лепестками словно бы огромного цветка, то, которое самое беззащитное и в то же время самое опасное из всего того, что когда-либо на своём веку повидал Ордис. Этот щуплый тэнно, чьи волосы — цвета бесконечности синего космоса, кожа, не знавшая солнца, светла, а глаза излучают сияние коррозийных сверхновых, вызывает в нём бурю эмоций, которую существо в своём воплощении неодушевлённое, пусть и разумное, просто не может испытывать. Ревность — чувство истинно только тех, кто дышит, ходит, смотрит на мир настоящими глазами, а не сверхчуткими сенсорами, тех, в чьём мозгу протекают сотни тысяч реакций в одно мгновение, но никак не того, чьё тело — корабль, а душа — отголосок сознания жестокого убийцы своего времени, того, кто смог умертвить бессмертных. И Ордис чувствует себя виноватым перед Оператором за свои непотребные, как ему кажется, мысли и чувства.       У Оператора тонкие, ломкие пальцы с выкрашенными в чёрный ногтями, они даже привычную для варфрейма косу удержать не в состоянии, а отдача дробовика определённо переломала бы их все; у него постоянно поджатые губы, залёгшие под глазами тёмные тени и шрамы соматической связи на правой стороне красивого лица; у него чёлка совсем немного спадает на левый глаз, и это будоражит сознание Ордиса так сильно, что он долго ещё ждёт, пока Оператор погрузится в сон, чтобы рассмотреть его получше из чистого лишь любопытства. Его имя — скорбь на языке давно умершего народа, и голосовыми сенсорами оно ощущается так неправильно, так странно, что Ордис произносит его только про себя, не решаясь сказать вслух и предпочитая ему простое «Оператор». Его голос — сталь на миссиях, мягкий шелест листьев мутировавшей Земли — на борту корабля. Он играет с кубрау, чешет его лопоухую голову и зарывается пальцами в густую светлую шерсть, пожимает мягкие подушечки его лап и тихо улыбается так, что шрамы на лице натягиваются нежной кожей и словно бы грозятся порваться. Чернота под его глазами от неверно падающего из-за спины света только глубже, и это могло бы пугать, если бы не было так завораживающе. Ордису нравится наблюдать за ним в эти моменты, когда он тихой поступью ходит по Орбитеру, контролирует работу всевозможных приборов и систематизирует данные Кодекса. Это работа Ордиса, но последнему слишком хочется посмотреть на Оператора вне его комнаты или же обличия варфрейма, так что он в высшей степени бессовестности нагло отлынивает от работы, затаившись и смотря на то, как отражаются таблички с категориями в глазах тэнно, как быстро бегают его пальцы по сенсорным панелям. Это нечестно, это подло, но Ордис ничего не может с собой поделать.       Должный быть давно забытым жестокий голос подстрекает на решительные действия, винит Ордиса за излишнюю мягкость и нерешительность, но он отмахивается от него, наблюдая за Оператором, разглаживающим шёлковую ленту санданы на плечах Нэчжи. Ордис осознаёт, что до одури влюблён в этого тэнно, но признаваться в этом не хочет ни себе, ни ему. А ещё Ордис понимает, что он — не пара Оператору, что он не может претендовать на место рядом с ним, не может быть с ним в таких же отношениях, в каких находятся его друзья-тэнно и Лотос. Даже кубрау, лохматый и ушастый, которого Ордис из мстительных порывов ревности неоднократно бил током якобы за то, что тот портил внутреннее убранство корабля, и тот — имеет больше прав находиться рядом с Оператором чем он, Ордис. Потому что все они могут прикоснуться к нему, пусть и в облике варфрейма, они могут в свою очередь почувствовать его прикосновение, они могут, наконец, обнять его. А что может Ордис, кроме как подбадривать на особо сложных миссиях, завуалированно признаваться в любви и выдыхать это преданно-влюблённое «Оператор» в пространство Орбитера?..       Если бы он имел тело — он бы прикоснулся к нему. Провёл бы руками по узким плечам, согрел в пальцах его ладони — светлые и наверняка невероятно холодные, — взъерошил бы короткие волосы, коснулся чёрных шрамов на скулах и обнял бы крепко, сильно, но осторожно — как жест утешения за всё трудности и лишения, что он пережил, и за все те, с которыми ему только предстоит столкнуться. Он бы обнял его так же трепетно, как обнимает шёлковая сандана тела его могучих варфреймов, он бы ещё раз сказал о том, что его стоило ждать века, что ради него стоило терпеть нашествие мародёров; он бы ещё раз сказал о том, что именно при встрече с ним впервые почувствовал любовь, и это было так странно и ново, что он потом несколько дней думал о творящемся в собственной цифровой душе. Он бы сказал ему многое из того, что до сих пор осмеливался произнести лишь про себя, он бы прикоснулся к нему так, как до сих пор мог только мечтать, он бы стал сопровождать его на миссиях, отвлекая внимание врагов на себя, чтобы ему доставалось меньше пуль, чтобы ему доставалось меньше боли.       Он бы сделал это всё, будь у него настоящее, осязаемое тело, а не просто разум и бесплотный механический голос.       Он бы сделал всё это — но он всего лишь Цефалон корабля.       И он служит Оператору.