Монетки

Ляля не любила ЗАГСы. Ненавидела, можно сказать. Но больше всего — боялась. Их легко было бояться, помещений, находящихся непонятно где и непонятно зачем. Рождение, брак, развод, смерть — все заключалось в этих зданиях. И Ляля бы не боялась этих заведений, если бы не одно но. Ляля жила рядом с ЗАГСом. Она жила в сером каменном доме с множеством квартир и четырьмя подъездами. Но её милый серый дом кирпичной — светло-рыжей, персиковой почти — аркой был соединен с таким же, как арка, кирпичным домом. В кирпичном доме был ЗАГС. Люди — маленькие из окна шестого этажа — приходили туда. Иногда — толпами, иногда — вдвоем. Не всегда первое означало свадьбу, и не всегда второе — развод. Ляля запоминала их. Размалеванных, как дешевых пластиковых кукол, подделок под Барби, невест. Уставших женихов — вовсе не «Кенов» — так, солдатиков, отнятых у старшего брата, которых раздели, а потом облачили в костюмы, сшитые на скорую руку неумелыми детскими руками. Это правильно, потому что у каждой Барби должен был быть свой Кен. Ляля иногда запоминала их лица. Обычно они снова появлялись через несколько месяцев — Кен и Барби — только уставшие донельзя, и подавали на развод. Вот так, заходили — муж и жена, а выходили из ЗАГСа совершенно чужие друг другу люди. Именно поэтому Ляля ЗАГСов и боялась. Поэтому, когда все девочки хотели замуж и лимузин, а лучше волгу, две, на свадьбу, Ляля замуж не хотела. И свадьбы куклам не устраивала. Предпочитала вышивать, рисовать, словно Рапунцель в своей башне. Впрочем, свадьбы Ляля все же любила. Вслед новобрачным всегда кидали монетки, на зажиточную и счастливую жизнь. Ляле было все равно на эти традиции, но она вместе со всей детворой любила эти монетки собирать. В трех шагах от ЗАГСа — за шлагбаумом — был киоск, коричневый, словно сделанный из фанеры, с желтой крышей. Там можно было купить сухарики и шипучку, которая окрашивала язык в оранжевый цвет и за которую ругали родители. Но не смотря на всю пользу свадебных традиций, никто не мог заставить Лялю пойти в ЗАГС. Она пропустила официальные части свадеб многих подруг-сокурсниц и мало о том жалела. Однако однажды Ляле все же пришлось отправиться в место, которое пугало её больше всего. В жизни Ляли появился Миша. Появился просто, словно со сменой сезонов. Он был таким же естественным, как восход на востоке и закат на западе. Подошел, познакомился, попросил номер. Представился сам. Алина, можно — Аля, сказала она. Можно я буду звать тебя Лялей? спросил он. Аля — теперь уже Ляля — не видела в том смысла и эдакое сокращение казалось ей глупым, но она согласилась. Так и привязалось, и Алина-Аля стала просто Лялей. Даже мама, которая всегда называла её полным именем, как-то быстро переняла это сокращение. Лялякактамтвоймиша? Лялязамужкогда? Лялякогдамневнуковродишьчасикитикают? Ляля замуж не хотела. Но с Мишей ей было хорошо. Миша был романтиком. Возможно тем самым ремарковским «последним романтиком на земле». Он вытаскивал её на крышу дома, расстилал плед и показывал звезды. Ну разве ты знаешь, что это за созвездие? Ну что ты, Ляля, конечно я не знаю. Но какое это имеет значение, Ляля? Какое? Ты мне ответь… Главное, что это — звезды. Звезды, Ляля, ты понимаешь? И планеты, для которых они — солнце. Там, за миллиарды световых лет от нас, кто-то есть. Кто-то там точно есть, Ляля, я тебе говорю. И может этот кто-то думает о нас… Миша предложил вмешать в их с Лялей отношения государство, когда они поедали лапшу из бумажных коробочек, доставленную курьером непонятной наружности. Лапша была безвкусной, и потому Ляля щедро сыпанула туда перца, соли и заправила все это острым кетчупом. А Миша просто сказал: пойдем поженимся. Ляля улыбнулась и покачала головой: нет. Почему, Ляля? А не хочу, Миш. Ну вот любим мы друг друга, а через год что? Это страшно Миш, когда вы заходите в ЗАГС влюбленными, а выходите — незнакомцами. Я так не хочу. И так не будет. Ну что ты, Ляля. Ты все надумываешь. Пойдем, распишемся, и все. Только я приду в летнем сарафане, так и знай, бурчала Ляля. В ЗАГС она действительно пришла в сарафане. Желтом, в розовый цветочек. В сандалях на босу ногу. Правда от марша Мендельсона кружилась голова, тошнило и хотелось плакать. Ляля не хотела замуж. Она точно знала, что хорошее дело браком не назовут. И все же расписалась с Мишей. И в паспорт штамп получила. А потом они с Мишей махнули с Крым. В Феодосию. Там они ели чебуреки с брынзой и зеленью и пили «тархун», который в народе всегда переиначивают, меняя буквы. Они грелись на солнце и бездельничали, и Ляля вынуждена была признать, что брак — не такое уж плохое дело. Им обоим тогда казалось, что вся жизнь будет такой, похожей на прогулку по песчаному берегу Черного моря. Однако, жизнь никогда такой не бывает. Она скорее похожа на блуждание по Херсонесу — разрушенному, но величественному. Но в том то и дело, по сравнению с его величием, мелкие люди-букашки меркнут. Они незначительны. Потом у Ляли случилась замершая беременность. Тихий выкидыш, как говорят. И беременность была не спланированной и готовы они с Мишей вовсе не были, но случилось так как случилось. Оба тогда решили — к лучшему. Когда будем готовы, попытаемся по-настоящему. Только по-настоящему так и не получилось. Ляля замкнулась в себе. Миша вовсе не стремился вытаскивать её из своего кокона. Через месяц посыпались взаимные упреки. Один винил в случившемся другого. Ляля впала в депрессию. Миша ушел в запой. Их квартирка, аренда за которую была проплачена за год, перестала быть тихой гаванью и стала местом боевых действий. Миша решил на время уехать и снял номер в дешевой гостинице, оставив Ляле квартиру. Она позвонила ему лишь однажды, в час ночи, когда боль, тоска и одиночество стали совсем невыносимыми. Она лежала в позе эмбриона, обхватив ноги руками, а в трубке были слышны сначала гудки, а после — частое дыхание. Приезжай, пожалуйста, попросила она. Мне так плохо без тебя. Он не приехал. Только в трубке, перед тем как её бросили, слышалось что-то похожее на плач. Через полгода такой жизни постановили: развод. Идти пришлось все в тот же ЗАГС. Тот самый, что Лялю так отчаянно пугал. Туда она заявилась еще более жалкая и нелепая, чем когда приходила расписываться. В серой безразмерной майке с котом, в мешковатых джинсах и разношенных до несостояния кедах. На голове был узел из волос, который она соорудила одним движением руки и перехватила резинкой. Ляле было все равно, как она выглядела. Она хотела, чтобы это все побыстрее закончилось. Или нет. Не хотела. Ирония: когда-то Ляля не хотела, чтобы эта жизнь после брака начиналась, а сейчас не хотела, чтобы заканчивалась. Она не понимала, как это, они сейчас выйдут — и все. А от Миши не пахло алкоголем. И глаза были трезвыми. Только щетина, от которой он не видел смысла избавляться. Видимо, решил отпустить бороду. Хотя Ляле бороды никогда не нравились. Но Мише теперь, должно быть все равно, что нравилось Ляле. Но он был родным в своей старой — когда-то домашней — джинсовой рубашке, с этим взглядом карих глаз, которым напоминал спаниеля. Они ждали своей очереди. Перед ними расписывалась пара. Пара была с картинки журнала. Как и полагается: костюм с иголочки, белоснежное платье, куча гостей, улыбки — фальшивые, натянутые… Они вышли оттуда мужем и женой, а это значило, что настал Лялин черед. Сухопарая женщина в трикотажном платье собиралась выдать им свидетельство о разводе, Ляля не выдержала. Она начала сотрясаться в мелких рыданиях и, не найдя в себе сил успокоиться, выбежала из зала. Миша — за ней. Ляля рыдала. Безудержно, надрывно, как ребенок, который думает, что его забыли в магазине. Миша, испуганный, сбледнувший, подбежал к ней, взял за плечи. Прижал к себе, так сильно, что весь воздух словно выбили из легких. Но Ляля все равно рыдала. Я не могу так, Миш, не могу. Что, это — все? Развод и девичья фамилия? Да мне даже никогда не нравилась моя фамилия. Но не в этом дело, Миша. Мы же не чужие. Мы чужими никогда друг другу не станем. Даже через сотню лет, даже через тысячу. Я не могу. Не могу так, слышишь? Даже если разведемся, мы станем планетами и у нас будут разные солнца. Но все равно, за миллиарды световых лет друг от друга мы будем думать друг о друге. Как ты и говорил. И, Миш, мы ничего с этим не сделаем. Не получится… Ну что ты, Ляля, повторял Миша. Все будет хорошо, слышишь? Да не нужен мне этот развод. Мне ты нужна, Ляля. Ну давай все заново попробуем. Все. ЭКО есть, и усыновить ребенка всегда можно. Я, может, на повышение пойду, Ляль. Мы с тобой заживем. Ты только не плачь, Ляля. Мне так больно видеть, как ты плачешь. Это же ты — мое Солнце, а я твоя — Земля. Земле без Солнца — никак. Ты только, Ляля, не плачь, не плачь, пожалуйста… …вышедшей паре новобрачных под ноги кидали блестящие монетки.