Главное - это практика....

Это уже начинало даже не раздражать, это начинало откровенно бесить. Нет, все можно было понять: душевные травмы, жестокое обращение, мягкий характер, сломанная психика, которая только начинала восстанавливаться…. Все это было вполне достаточной причиной для постоянной неуверенности, для страха и сомнений. Очень логичной причиной. Но, черт возьми, почему этот придурок боится его?! Эти мысли при общении с питчером посещали Абе с частотой одна в минуту. Нет, сначала он просто терпел. Потом начал раздражаться. Потом злиться. И хотя подросток понимал, что ни раздражение, ни гнев, ни злость ничем не помогут, скорее уж навредят, но поделать с собой ничего не мог. На Михаши не действовали ни слова, ни поступки, и вся команда просто не знала, что делать. На спонтанных собраниях в раздевалке выдвигались разные идеи, но отвергались по причине полной невыполнимости. Любые попытки что-либо изменить сталкивались с самой непреодолимой из всех преград: с самим Реном. Михаши всегда все понимал неправильно, истолковывая собственные победы как поражения, и это ни у кого не получалось изменить. И тогда Такая предпринял последнюю отчаянную попытку. Он начал с того, что попытался подружиться. Не так, как раньше, а по-настоящему, хотя это было очень трудно. У них почти не было точек соприкосновения помимо бейсбола, и Абе пришлось всерьез помучиться, прежде чем он выяснил, что действительно нравится Михаши. Нет, серьезно: это оказалось действительно трудно. У самого парня ничего выяснить было невозможно. Питчер краснел, бледнел, заикался и дрожащими губами говорил только то, что, по мнению Рена, хотел услышать его кэтчер. При этом он чуть не плакал, и Абе в который уже раз чувствовал себя последним подонком. Он ненавидел чувствовать себя подобным образом, но иначе с этим…существом было невозможно. Тогда Абе попробовал поговорить с друзьями Михаши и его бывшими одноклассниками, но очень скоро осознал, что и это абсолютно бесперспективно. Друзей у их аса не было, а его одноклассники в бывшей школе ничего не знали, ибо всегда больше интересовались, как бы унизить и обидеть парня, нежели его привычками и интересами. Да и не стремились они что-либо рассказывать тому, ради кого Михаши отказался принять их извинения и вернуться в команду. К исходу месяца Абе уже готов был выть в голос от отчаянья и лезть на стену от безысходности, пока не вспомнил об еще одном источнике информации, наиболее достоверном из всех. Он вспомнил о родителях. Первый блин, как обычно и бывает, получился комом. Напросившись в гости к Рену, Абе узнал, что его родители уехали отдыхать на неделю, оставив сына одного. Такая только вздохнул и смирился. Михаши бегал вокруг, словно щенок, счастливый от того, что к нему пришли в гости, и кэтчер просто не смог уйти. В такие моменты он чувствовал себя совсем беспомощным перед их асом, испытывая одновременно жалость к этому парню и радость от того, что тот счастлив. Михаши вообще очень легко было сделать счастливым. Всю жизнь не имея самых простых вещей, он был безумно счастлив, получая их, и Абе отчетливо понимал: он готов на все, чтобы видеть в золотистых глазах не вину, отчаянье или одиночество, а искрящуюся радость. А еще Абе был достаточно сообразительным, чтобы понимать, что это означает. Михаши был дорог ему, о нем хотелось заботиться, защищать его – и не только потому, что это было обязанностью кэтчера. И можно было сколько угодно прикрываться тысячей причин, но на самом деле она была одна – Михаши стал ему дорог, дорог такой, какой есть: со всеми достоинствами и недостатками. Сначала это пугало Абе, но потом он привык. В конце концов, это совершенно не мешало играть в бейсбол и им же прикрываться. Как бы там ни было, своих попыток добраться до родителей друга и устроить им допрос с пристрастием Абе не оставил, и когда они таки увенчались успехом, он долго слушал рассказы о детстве Михаши, о его привычках, о его интересах, вместе с его матерью смеялся над забавными случаями и послушно вздыхал над рассказами о разочарованиях ее сына. В следующий раз он пришел в гости с букетом цветов для матери и пачкой манги для ее сына. Мангу эту он раздобыл с большим трудом, съездив ради этого в Акихабару, и по праву гордился собой. А когда вручил заветный пакет Михаши и увидел в его глазах огромное, искрящееся и неподдельное счастье, то почувствовал, что пропал окончательно и бесповоротно. Потому что то пушистое, теплое чувство внутри можно было назвать только одним словом, пусть Абе никогда бы не произнес его вслух. Потом они вместе читали эту самую мангу, и Такая с удивлением осознал, что готов делать вместе с Михаши что угодно – даже читать комиксы, которые всегда ненавидел. Потом их позвали ужинать, и все было чудесно, а на следующий день их питчер снова трясся как осиновый лист, отвечая на вопросы, дергался от резких движений и подобно собаке кидался выполнять любые просьбы членов команды. Абе скрипел зубами и ругался, стараясь делать это незаметно. Впрочем, у него не особо получилось. Он понял это, когда на плечо опустилась рука капитана и его голос тихо сказал над ухом: - Если ты сорвешься, будет только хуже. Сам знаешь. - Знаю, - Абе не повернул головы, продолжая следить за их асом, которого тренер как раз заставляла бегать. – Но я уже не знаю, чем тут можно помочь. Это бесит. - Ага. Это ненормально, но он никогда не изменится. Ребята думают, что нужно просто смириться. - Я не могу. - Если ты позволишь себе раздражение или гнев, мы лишимся питчера. Ты это знаешь не хуже меня. Я, конечно, не могу тебя заставить, но очень прошу: ради команды постарайся сдержаться. - Я попробую. Капитан ушел, вернувшись к тренировкам, и Абе вздохнул. Если бы все было так просто. Михаши не только раздражал, он еще и притягивал кэтчера словно магнитом, но позволить себе лишнего парень тоже не мог. Не тогда, когда любое неосторожное слово вызывало у питчера поток слез и самообвинений. Абе бесился, но ярость эту вызывал не столько сам Михаши, сколько те придурки, которые год за годом ломали этого робкого, мягкого паренька, и в конце концов сломали. Качественно сломали, почти до конца, так, что рана в его душе никогда не закроется. И с последствиями этого предстояло разбираться именно ему, Абе. Вот только он совершенно не представлял себе, как. У него не было ни знаний, ни сил, ни достаточного терпения, чтобы постепенно, исподволь убеждать питчера в том, что тот важен и нужен сам по себе, а не потому, что что-то делает. А тот был слишком замкнут на собственной никчемности, слишком уверен, что необходим только в качестве подающего или…ну да, слуги. Замкнут настолько, что совершенно не замечал доказательств обратного, словно получал от этих самоистязаний какое-то извращенное удовольствие. Да взять хотя бы тот случай в автобусе, когда Михаши никому не сказал, что ему плохо. Или в летнем лагере, когда опять-таки никому не сказал о своих проблемах со сном. Это выходило за всякие разумные границы, и Абе чувствовал полное и абсолютное бессилие что-либо изменить. Но знал, что должен хотя бы попытаться. С того вечера, когда он впервые пришел в гости к Михаши сам по себе, Абе стал в их доме частым гостем, приходя по поводу и без, и они с Реном часто занимались вместе уроками или даже работой по дому, которую кэтчер делать не умел совершенно. Когда он впервые подошел к матери и попросил научить его нормально готовить хотя бы самые простые блюда, у несчастной женщины случился шок. Немного отойдя, Такая-сан взялась за расспросы. Сын долго запирался, отмалчивался, но в конце концов признался, зачем ему это понадобилось, хотя и не сказал всей правды. Впрочем, вся и не требовалась. После рассказов сына о Михаши, женщина растрогалась настолько, что пообещала научить Абе всему, что необходимо, по ее мнению, знать о ведении домашнего хозяйства. И для Абе начался ад. Ну, в конечном итоге он преодолел и это. Зато когда в следующий раз они остались с Михаши вдвоем, парень сумел приготовить неплохой обед из простейших блюд, и преданный взгляд друга в сочетании с робкой благодарностью были самой лучшей для него наградой. Но этого было недостаточно, и следующим шагом, предпринятым Абе, стало приглашение на совместную прогулку в парк развлечений. На робкий вопрос Михаши: «А мне тоже…можно? Ну, пойти?» кэтчер, сдерживаясь из последних сил, ответил, что вообще-то они идут вдвоем, поскольку остальным ну совершенно некогда. За разоблачение Абе не боялся, поскольку еще накануне обсудил сие мероприятие с командой, выдав его за очередную попытку привести их питчера в более адекватное душевное состояние. Команда сочувственно посмотрела на кэтчера и согласилась подтвердить, что именно так оно все и было. Субботний день прошел замечательно, если не считать того, что Михаши пару раз все же укачало. Но у наученного горьким опытом Абе с собой были нужные таблетки, так что все обошлось. Кэтчер даже купил другу «амулет на удачу» - небольшую подвеску на тонкой цепочке. Михаши долго не мог поверить, что это для него, а когда Абе, не выдержавший этого идиотизма, рявкнул, что таки да, затрясся и закивал благодарно и виновато. И кэтчеру снова пришлось утешать и успокаивать паренька. Где-то в процессе этого утешения Абе обнял друга, притягивая ближе к себе, нашептывая на ухо, что не сердится совсем, что просит прощения за то, что повысил голос, что Михаши ни в чем не виноват… А когда осознал, что делает, буквально отскочил от красного как рак питчера. Тот смотрел на друга широко распахнутыми глазами и от волнения не мог вымолвить ни слова – только смешно открывал и закрывал рот. Вот только смеяться у Такаи что-то не было никакого желания. Желание у него было совсем другое, и жаркая волна стыда заставила уши полыхать так, что в темноте они наверняка бы светились. - П…прости…Абе-кун…. Прости…. Такая лишь возвел очи горе. Непрошибаемо. Но, наверное, с того дня что-то изменилось в нем самом. При одном взгляде на Михаши в сердце словно загоралось маленькое солнышко, а прикосновения к питчеру вообще творили с его телом и сознанием что-то невообразимое. Результатом этого «невообразимого» стало то, что кэтчер как только мог избегал этих прикосновений, и Рен смотрел на него глазами побитой, но преданной собаки. От этого Абе становилось так тошно, что хотелось разбить башкой пару кирпичных стен. Как минимум. Как максимум, подростку хотелось обнять этого невозможного идиота и никогда никуда больше не отпускать. Абе молчал и крепился. Впервые эти сны пришли к нему после того чертового похода в парк. В этих снах было влажно, душно и жарко, и очень, очень хорошо. Просыпался он после них в клубке сбитых простыней, с подушкой на полу и мучительно ноющим пахом. Или еще хуже. Сны повторялись почти каждую ночь, и Абе оставалось или принимать их как должное, или мучиться от бессонницы. Разумеется, он предпочел первое. В итоге его достали понимающие взгляды матери и сестры и сдержанное «взрослеет мальчик» отца, отчего становилось так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю. Тем более, с течением времени сны эти становились все более яркими и отчетливыми, так что, просыпаясь утром, Абе задыхался от неудовлетворенного желания. И, помогая себе рукой, на чем свет стоит костерил золотоглазое недоразумение, подушкой заглушая срывающиеся с губ стоны. Это было…унизительно. А между тем в реальности никаких сдвигов и не намечалось даже. Михаши по-прежнему ходил за ним по пятам, заглядывал в глаза и разве что хвостом не вилял, но совершенно не желал обращать внимание на попытки Абе наладить более близкие отношения. Зато команда все прекрасно замечала - дураков у них было мало, а слепых не было вообще. Сначала они еще могли думать, что слишком сильная привязанность Абе к их питчеру им только казалась, однако после того, как кэтчер стал задерживаться на тренировках настолько, чтобы не сталкиваться с Михаши в раздевалке, всем все стало окончательно ясно. А уж когда ребята сообща приперли Абе к стенке и под угрозой страшной пытки щекоткой вытянули из него правду, даже у самых тупых исчезли последние сомнения. Ребята Абе откровенно сочувствовали, и у того отлегло от сердца: в их глазах он не увидел ни отвращения, ни неприятия подобных отношений. И хоть это радовало. В какой-то момент Абе осознал, что больше так просто не сможет, что с этими чувствами нужно что-то делать, иначе они просто взорвут его изнутри. Дошло уже до того, что от одного взгляда золотистых глаз, от одной робкой улыбки у него стояло так, что можно было под флагшток использовать. И все бы ничего, но это постоянное напряжение стало сказываться на качестве игры, а такого позволить он себе не мог. У их команды мог быть только один питчер, и этот питчер отказывался иметь дело с другим кэтчером. Это была проблема, и весьма серьезная. Причем проблема не только лично самого Абе, но и всей команды в целом. Потому что заменить их было некем. В конце концов ребята начали предпринимать меры, и меры эти Абе быстро прочувствовал на собственной шкуре. Тренировочный лагерь, старый домик, запертые окна и двери – хоть ломай… Романтика, блин. Особенно учитывая сиротливые скатки футонов и корзинку с едой и водой рядом. Все это наводило Абе на мысль о том, что выпустят их не раньше, чем они решат проблему между собой. Глядя на суетившегося Рена, Такая думал о том, что скорее им грозит смерть от старости. Когда ночь приближалась к середине, а питчер никак не желал успокаиваться, Абе не выдержал: он просто поймал Михаши в объятия и…поцеловал. Поцелуй вышел неуклюжим и грубоватым, неумелым и немного смешным, наверное, но для Абе он был прекрасен. Было жутко неудобно, не хватало воздуха, дико мешал нос, а слюни вообще не поддавались описанию, но все это было неважным в сравнении с мягкой покорностью губ замершего в каком-то столбняке питчера. Когда Абе углубил поцелуй, Михаши тихо пискнул и отшатнулся, замотав лохматой головой так, что, казалось, вот-вот свернет себе шею. - А…Абе-кун….это…нельзя…наверное…. - Почему? – спросил Абе, не узнавая собственного голоса. Тот был хриплым и низким, а в паху пульсировало уже знакомое напряжение. Кэтчер глубоко вздохнул, пытаясь успокоить дыхание и призывая на помощь все свое терпение. – Тебе не понравилось? - П...п…понравилось, - пискнули в ответ. - Правда? – взгляд Абе стал пристальным. Слишком часто этот парень говорил то, что хотят от него услышать, а не то, что чувствовал или хотел на самом деле. - П…п…п…правда. - Тогда почему нельзя? - Это…это…неправильно. Мы же п…п…парни! - Это не мешает получать удовольствие. Так почему нет? Михаши был красным, смущенным, встрепанным – и таким желанным, что у Абе сносило крышу. Но он понимал: надо держать себя в руках, иначе он похерит даже тот небольшой шанс, который у него был на данный момент. - Н…но…. - Нет никаких но. Только «не хочу» и «не нравится». - Н..н..но! Мне…мне нравится…Абе-кун…. - Тогда ты не против, если я еще раз так сделаю? В хриплом голосе возбуждение мешалось с мягкостью, и Михаши отчаянно затряс головой. Сочтя это разрешением, Абе потянулся, осторожно обнимая своего непутевого питчера, привлекая его к себе и снова целуя. В этот раз у них определенно получилось лучше, и Абе на пробу легко погладил ширинку Михаши, чувствуя дрожь прижавшегося к нему тела. Дрожь не страха – возбуждения. Кажется, Рену действительно нравилось, и Абе решил, что в снах, пожалуй, не было ничего плохого. По крайней мере, кое-какие идеи были весьма полезны с практической точки зрения. И пусть первый раз получился очень неуклюжим, местами глупым, местами смешным, а местами и болезненным, никто из них не жаловался. Ведь в любом деле главное – это практика.