Все, что я хотел и знал, О чем думал и гадал, Все сгорело в пыль и прах, Когда в грезах я витал. Крылья сломаны мои, Как и мысли о любви.
Вечер тот иного света, Слишком мрачный и порой, В пустоту протягиваю руку, Для тебя, друг мой. Улыбка искрами пылая, Нежно душу обжигала, Вовсе горечи не зная. Но теперь тебя не вижу, Где ты? Покажись мне, миру! Долой! Все, что связано с тобой! Я так люблю, я так скучаю! Брат родной, Будь счастлив,
Твой…
Мне кажется, каждый должен выговориться насчет произошедшего с Хосоком. Я считаю, что все мы — братья. Да-да, именно так. Нас связывают крепкие узы и их нельзя назвать дружескими. Наши отношения гораздо крепче, чем между лучшими друзьями. А что может быть сильнее? Братские. Верно. Исходя из этого, все шесть человек с трудом переживали его потерю, но каждый по-своему.***
Любой член нашей компании чувствовал себя невероятно комфортно и свободно, мог шутить, не боясь быть осужденным, говорить обо всем на свете, даже не держа мысль в голове о том, что сказанное подвергнется огласке. Любую работу мы выполняли слажено и чаще всего обходились без конфликтов, что способствовало большей оперативности и дополнительной плате. Нередко, семь человек собирались вместе и искали выход из бедности, что поглотила каждого из нас. Чтобы заработать, нам приходилось быть и грузчиками, и уборщиками, и раздавать листовки на разных точках, торговать мелким товаром, помогать в строительстве. Без права на лень и отдых, мы пахали, как бешеные, раздирая руки в кровь и, буквально валясь с ног. Но, после сделанного, все семеро отдыхали в однокомнатной квартире Джуна или Джина, где он всегда мог приготовить что-нибудь сытное, при этом не расходуя много продуктов. Мастер своего дела. Сказать, что были счастливы в тот момент — ничего не сказать. Да, было ужасно трудно, но мы были вместе. А сейчас?***
— Спасибо за ночь. А теперь, идите нахуй, обе. Аревуар, — «мило» попрощавшись с обмякшими на постели девушками, мне пришлось покинуть заведение, потому что ловить здесь больше нечего, а упиваться алкоголем и прочим — не горю желанием. Выйдя за пределы этого свинарника, я поплелся по направлению к дому. Мой путь сопровождался лишь безлюдными, темными улицами, которые оглушал лишь звонкий свист, что напоминал колыбельную. Мне нравилось вновь и вновь вкушать эти прекрасные ноты, что напевала родная и горячо любимая мать, там, в далеком детстве, в младенчестве. Удивительно, но она до сих пор вертится у меня в голове. Закончив свою мелодию, я забрел в неизвестный район, но продолжал идти, не в силах остановиться. Не знаю почему, но ноги вели меня вперед, будто там до сих пор осталось что-то чистое и невинное, чего никогда не видел. Ожидаю чуда? Несомненно. Дохожу до мусорных ящиков и понимаю, что нехрен было слушать свое второе «я», а следовало идти домой, к Чонгуку, тому работяге, что пригреет и накормит вкусной едой. Я тут же оказался окружен несколькими буйволами, да-да, именно так они и выглядели. Озлобленно, яростно и уродливо. Придется попотеть, чтобы раздробить их рожи в кровь. — Неужели это наш Чимин~и? — начал самый здоровый из них. — Эх, вспоминается, как ты жалко трахал мою девочку в «Золотом лотосе», а она потом названивала тебе, совсем позабыв о своем мужике, — на его лице показалась хитрющая улыбка, а из нее образовался отвратительный оскал. У него зубов-то почти нет, лучше бы их сделал, а не зажимал меня со своими амбалами. Ебнутый. — Охх, я аж возбудился, вспоминая ее громкие стоны и наращенные красные ногти, что царапали мою спину от удовольствия, — до моего разума вообще не доходило о ком он говорит. В моей жизни таких было десятки. Как только ухмылка появилась на моем лице, мне тут же пришлось сильным ударом по животу чем-то крепким, отчего я мгновенно сложился пополам и корчился от боли. — Закрыл пасть, щенок! Сегодня стонать будешь ты, но не от наслаждения, а от боли. Ломайте его. — как только чья-то нога оказалась на моем бедре, меня сразу же толкнули на холодный асфальт. Мое тело тут же начали дробить деревянными битами, будто делая отбивную, ни чуть не жалея сил. Я зафиксировался в «комок» и сложил руки перед лицом, дабы и туда не прилетело. Было до умопомрачения больно. До меня даже дошел хруст собственных костей, отчего моментально завопил во все горло. Боль ощущалась в каждой клеточке моего тела, а в висках, будто часы отбивали секунды, что длились размером в бесконечность. В попытке подняться, меня тут же оборвали, сильно отбивая руки в кровь все тем же инструментов. Эти твари не отходили от моего тела еще около трех минут, пока не поняли, что я «потерял сознание». Понравился, наверно. — Чтоб… вы… сдохли, — прохрипел тихим, уже сорванным от крика голосом, — Сукины дети… Кгх. — благо, мои слова не дошло до их ушей, а я остался один в переулке, где не видел еще не души, но у меня есть надежда, что мои оры хоть как-то привлекли внимание добрых людей. Последнее, что мне пришлось увидеть до потери сознания — это обеспокоенную, красивую девушку, иностранной внешности, а за ней уже несущихся с носилками людей в униформе. Врачи, что ли. Честно говоря, я чувствовал, как покидаю обмякшее тело. Не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а только пальцами правой руки и губами, твердя что-то наподобие: «Хосок, Хосок, Хосок»…***
Открываю глаза и вижу всех шестерых ребят. Твою мать. Шесть… Их шесть… Медленно перевожу взгляд с каждого из них, и задерживаюсь лишь на последнем, весело улыбающимся Чон Хосоке, что умер год назад. Улыбаюсь ему и еле-еле тянусь ослабленной рукой в его сторону, но не могу настигнуть. Он сам взял меня за руку и чуть ощутимо я почувствовал на коже влагу, а точнее его слезы, что беспрерывно сочились из карих глаз, не скидывая улыбки с лица.Он счастлив?
— Брат… Ты счастлив? — шепчу в пустоту, уже потеряв из вида друга. Ребята тут же очнулись ото сна, в котором пребывали до сея момента и начали суетиться, чтобы вызвать врача. — Чонгук… — я резко схватил младшего за рукав, останавливая его на пути в коридор. — Он счастлив...Хосок счастлив.