Царская ревность

Не царское это дело — ревновать. Так думал государь всея Руси, пока письмецо странное на столе Федькином не заметил. Опричник и открыть-то его не успел, как схватил он посланье тайное, скрывая в одеждах дорогих. Вряд ли понял Басманов-то, недавно вошедший в комнаты, причину царской хмури, но силами всеми пытался вывести ее из груди его, развлекая государя праздниками, да предлагая на ярмарках тайно явиться, как любовали они делать это с прошлого года. Не улыбался царь. Цепко смотрел на Федьку. И дни следующие текли престранно — государь, будто пес окаянный, да простит Бог, с цепи сорвался, постоянно всех вызывая на допросы личные. Одного Федьку игнорировал, да так, что опричники поговаривать стали, дескать, потерял полюбовничек власть свою, не действует колдовство больше татарское на государя их! И рад бы был Федор пасти закрыть грязные, только вот не хотел таким макаром внимание царское привлечь. Затишье длилось недолго. Купивший старшему своему сыну несколько игрушек у купцов заморских, хотел опричник царский отпроситься. Жену давно не видел, на хозяйство бы посмотреть, как там матушка федорова. Вот токмо вместо разрешения оплеуху получил, что голова мотнулась в бок, а с губы кровь потекла — густая, алая, как щеки Настасьи. — Ебаться поехал?! — красивое лицо государя исказилось гримасой гнева. Басманов, не слышавший от Иоанна слов бранных, речи дар потерял, на месте застыв. Брови соболиные в удивлении изогнулись, а губы пухлые приоткрылись, вопросу желая дать сорваться. Персты царские с не дюжей силой сжали кафтана горловину, Федьку в стену впечатывая. Ревнует он, ох, как ревнует. Трясется от гнева фигура высокая, чернеют глаза, демона души отражая. — Отвечай! Отвечай, с кем ты блудишь! То ли свезло ему, то ли Бог миловал, наедине они были. Иначе б весть, что опричник любимый бит царем разлетелась бы по Слободе со скоростью быстрой. Федьке хохотать очень хотелось, токмо понимал он, что еще пудов несколько ударов получит за дерзость сию. Мог он достать секиру свою, да сдачи дать, мог оттолкнуть от себя. А смысл был? Государь всегда прав. Даже когда не прав. — С тобой, Иоанн, — томный выдох в царские губы. — Перед тобой я в одеждах женских танцую, перед тобой я заморские платья меряю, перед тобой я на колени вст... Пощечина. Федор не уклоняется. Бьют его сильно, за волосы таскают, оскорбляя. А после берут унизительно, лицом вдавив в стену. Терпит Федя, терпит. И лишь спустя недели две, во время коих Басманов на цепи сидел в покоях государских, пес будто али девка нравов чересчур легких, известно стало, что все это неудачной шуткой Грязного было. Тот зла не желал, разыграть опричника хотел, никак не ожидав, что государь начнет переписку полюбовника читать. Федор хохотал, все украшения в лицо государское швыряя, прочь из Слободы уезжая. Говорят, что сам царь за ним скакал, пока не догнал, да прощения просил, руки татарские целуя, губы пухлые лаская, да злые слезы с лица точеного стирая. Никто этого не видывал, как и одежд иоанновских в Слободе неделю целую. А кто злословить смел против опричника любимого иоанновского, тот смерть себе кликал глупостью. Ревностно следил за Федором государь, головы отсекая ретивым особо поклонничкам. — Ежели поднимешь руку еще на меня, Ванечка, я уйду. И не найдешь меня. — Не любишь ты меня разве? Оставишь одного? — Себя оставлю одним. А ты... Ты, государь, одним никогда не будешь, — опричник надел венок на голову мудрую, рукой ведя по коже его, густые волосы заправляя за уши. — Не отпущу тебя я, — проворчал Иоанн, оставляя венок на голове. Сплел и царь полюбовнику украшение. Кривое правда, немного скошенное и не такое изящное, как федоровский венок, но старался он. Вину чувствовал, на лицо точеное смотря — шрамик от перста остался на виске его. Феденька ярко в ответ улыбнулся, скрывая накатившую грусть. Знал он, знал, что отпустит. Отпустит к праотцам, убив собственными руками. Матушка давным-давно предсказала, что сгинет род Басмановых всех от рук того, кому верить больше всего будут. И эти руки даруют ему венок из цветов полевых, дабы скоро терновым сменить.