Давай станем ближе

      Вспышка.       Шумный выдох.       Смех.       Безумие.       Прогиб спины, попавший в объектив, запечатленный в движении: возбуждение, дрожь, выдох и пара капель, которые скользнули вниз. Как же жарко. Щелчок, скрип, новое движение и чей-то стон – неважно, кто его обронил. Напряжение на пределе, свет луны, касающийся светлой кожи, скользящий по ней, чтобы ненароком выхватить огненные всполохи волос. Такие похожие, но совершенно разные, переплетенные в греховном акте. Огонь… истинное воплощение пламени. Еще один кадр. Щелчок.       Он смотрел на них, зажимая губами прикуренный косяк, и старался поймать тот самый момент. Вот он!.. Выпущенный дым, нечеткие контуры, захваченные в плен объектива. Не смотрел, не проверял, удался ли очередной кадр, не без труда удерживаясь стоящим на кровати при очередном неосторожном движении. Снова смех, легкий удар по щеке, и губы коснулись этого места, прося прощения. Протянуть одному из них волшебное зелье, чтобы хотя бы ненадолго забыть обо всех невзгодах. Кончик затлел, служа своеобразным маяком, очередной кадр, и со смехом двоих (кажется, что и сам рассмеялся) фотограф упал на кровать, случайно задетый чужой ногой. Случайно ли? Неважно, главное, что техника не пострадала, а с такого ракурса смотрится еще лучше… нет, нужен другой фильтр, и он отчаянно принялся копаться в настройках, пока один из причастных поднялся и отошел к окну. Подтянутая фигура, лоснящаяся от пота кожа… не упустить бы момент. Замри. Вот так, да. Что? Улыбка сама собой наползала на губы, и пришлось закусить край возвращенной самокрутки, чтобы ненароком не выронить. Стой так. Повернись немного к окну. Отлично. Одну руку можешь опустить вниз. Тебя это смешит? Меня тоже. Несколько шагов, чтобы оказаться позади невольной модели, прижать к его губам недокуренное спасение от забот. Исписанный татуировками холст, но все не настолько обезображено, чтобы это могло оттолкнуть. Странная гармония, которую он пока что не мог уловить, а может, и не пытался, просто наслаждаясь ощущениями, на поводу у которых пошел. Как зовут этого парня? Сколько ему лет? Неважно, совершенно неважно, а вот эти нежные губы – важны. И еще один кадр с зажатой самокруткой и собственной рукой, что безнаказанно касалась чужого лица. Наваждение, неверный свет фонаря, выхвативший две фигуры, замершие недалеко от входной двери в дешевый мотель. Старое, застиранное белье, скрипящая постель, которая стонала от трех тел, что бессовестно взобрались на нее. Кто они такие? Почему оказались в этом гнилом месте? Неужели не нашли себе другого занятия? Множество вопросов роилось в голове, но не один из них не оказался озвученным. Пускай это останется тайной, ну а пока… хах, парень, мы так не договаривались, оставь мои штаны в покое. Нет? Ладно, черт с тобой, только замри еще на мгновение. Да, вот так. У тебя красивые пальцы, чувственное лицо… может, вы оба – всего лишь видение? Разве встречаются такие ангелы на земле? Снова смех, ленивый скрип вертящихся лопастей вентилятора под самым потолком. Они оба веселились, кажется, ненадолго позабыв про третьего человека в комнате, бесстрастно наблюдающего за происходящим. Такой отрешенный вид, спутавшиеся кудри, которые он неловко постарался поправить. Улыбка… Нет, парень, вернись-ка к этому херувиму, я хочу увидеть большее. Сядьте. Да, так. Откинь голову назад – шея же твое слабое место? А ты прояви немного участия… Так лучше. Только взгляни, как судорожно втянул воздух, как пальцы сжали одеяло, как приоткрылись эти алые губы… да, продолжайте, кажется, это именно то, что нужно. Немного эротики никогда не бывает лишней. Пепел на пальцах, но он не мог оторваться, с замиранием сердца ожидая откровения, затаивая дыхание на несколько бесконечно долгих секунд. Рука на обнаженной груди, запрокинутая голова, прикрытые глаза, а второй едва не зарывался носом в волосы, прижимая первого к себе и проявляя нежность, которая могла бы быть противоестественной, но… все так гармонично, словно между ними особая связь. Выдох. Кажется, он ненароком наступил на недобитый косяк, что упал на пол. Смех. Ай, черт, горячо, но неважно. Продолжайте, да, вот так. Это действительно прекрасно.       Щелчок.       Вспышка.       Запах дыма.       Смех.       Свет фонаря, одинокая фигура, такая тонкая, хрупкая, практически призрачная. Может, привиделось? Может, это всего лишь игра воображения, опьяненного далеко не одним стаканом чего-то крепкого? Он старался убить в себе все мысли, все воспоминания, хотел стереть границы между реальностью и бредом, окунуться в бессознательное с головой, но знакомая фигура, появившаяся в дверях бара, заставила переменить свое решение. Хороший друг, близкий и родной человек, который спасал от безумия далеко не в первый раз и просто хотел помочь, вытащить из омута, в который добровольно погружался. Так медленно… невыносимо. И его присутствие показалось невыносимым в этот час, минуту, в этом месте, в этой крошечной вселенной, просматриваемой через стекло стакана, зажатого в пальцах. Как узнал, что здесь? Ах, да, ты прав, это мое любимое место. По крайней мере, когда-то таковым было. Нет, прости, не сегодня, обойдемся без просьб вернуться в чертову клетку во имя чьего-то спокойствия, сам же знаешь, что этого не произойдет, что пока расправлены крылья, нужно лететь, жизненно необходимо, чтобы не свалиться камнем вниз. Его усталая улыбка, слова якобы понимания, нелепая попытка поддержать и хриплый смех, когда подавился дымом на очередных словах. Ах, прости-прости, я не способен это слушать. И слышать. Сегодня мой мир сузился до тактильного, я растворяюсь в нем, как лед в стакане, приложенном к шее. Полуприкрытые глаза, улыбка и легкое движение рукой. Пора уходить, а скомканные листы останутся напоминанием о прошлом, канувшем в вечность. Но он их нежно и с любовью собрал, чтобы однажды предъявить счет за каждое слово, неаккуратным почерком вырванное из самого сердца, кричащего от отчаяния и ядом поливающего само себя.       Куда? Не знаю. Туда. На свободу, прочь от оков, прочь! И снова легкий смех. Ты видишь, как извивается ее тело? Многоголовая гидра, что старается укусить себя за зад, но хватает только другую голову. Темная шкура, обрамленная в броню из камня, с огнем, что въелся в чешуи. Нет-нет, вглядись, видишь? Ее изгибы, ее отчаянные попытки сбежать от самой себя, она тянется куда-то вперед, тянется, тянется, тянется… несчастная, никем не любимая, оскверненная множеством ног и мочой на своей крошащейся шкуре. Скажи, что я брежу, скажи, что тебе не открыто это таинство, скажи, что не чувствуешь ее надрывного плача, нарастающего и невыносимого, терзающего сердце. Не слышишь? Жаль. И не видишь того, что открыто мне, не видишь ее детей, оставленных без присмотра, брошенных потому, что она была увлечена собой, но не ими.       Тонкая, хрупкая фигура, похожая на призрак, прислонившаяся к фонарному столбу, словно ища опоры, которая бы выдержала бремя, безжалостно возложенное на изящные плечи. Какое милое лицо у агнца, приносимого в жертву бесконечному потоку грязи этих мест. Защитить, спасти – что за нелепые желания? Взгляд глаза в глаза, прикосновение к щеке – нежное создание, эфемерия, которой здесь не место. Не место, нет, очаровательная улыбка ангела, ненароком пойманного в неверные руки. Заблудился? Нет? Ждешь кого-то? Ждешь… А если?.. Нет, не против? Побудешь немного моей музой, станешь ее лучшей ипостасью, которую она может принять. Только прочь слезы, они тут ни к чему. Милое создание, прелестное, оставленное в одиночестве на съедение хищникам. Таким же, каков и сам, погрязший во грехе и не желающий тонуть один.       Слеза.       Улыбка.       Вздох.       Взгляд.       Никогда не ждешь таких ударов от самых близких, от людей, которых считаешь практически родными. Подростковая влюбленность – химера настоящих отношений, однажды показывающая свое гадкое, истинное лицо. Искаженное ненавистью, с ядом на клыках, способным отравить всю жизнь. Горечь, боль, судорожный вдох, неудавшаяся попытка дышать – слишком тяжелое бремя, с издевкой брошенное на плечи в надежде, что оно раздавит, разотрет в пыль лишь потому, что ей так угодно.       Одинокая улица, съедаемая тенями прошлых грехов и пролитой крови, окутанная людским безмолвием и тихим плачем из разбитых окон заброшенных домов. Дробь в груди, отбиваемая преданным сердцем, растерзанным отвратным зверем, прежде скрывавшимся в овечьей шкуре, обманывая всех и вся, обманывая даже неповинных. Жестокая и беспощадная, с искаженным лицом, врезавшимся в память и всплывающим при каждом новом шаге. Ложная красота, пустые слова, извращенные воспоминания о прикосновении рук, о переплетении пальцев, о теплоте улыбок.       Одинокий фонарь, рассеянный свет, расколотое на части сердце, разбросанное миллионами частиц в пространстве. Невольные слезы, их невозможно остановить или скрыть, они катились сами собой вниз, срываясь и падая в грязь под ногами, которая расползалась пропастью. Не страшно сверзнуться, пускай, спасения нет. Все пустое, незначащее более ничего. Чувств нет – это изящная ложь, прикрытие для подлости, таящейся в юном сердце. Красота жестока, и за причастность к ней приходится дорого платить.       Нетвердая поступь, приближающаяся из тьмы фигура с глазами побитого зверя, ищущего приюта, тепла и ласки, но скрывающего правду за бессмысленной улыбкой. Нет, не жду, мне более некого ждать. А слезы… это всего лишь влага на глазах. Мягкое, практически ласковое прикосновение чужого человека, чье одиночество читалось между строк сказанных слов. Спасите меня. Спасите… но там ли искал спасения? Ангел ли? Разве что с оборванными крыльями и вырванным сердцем, что еще недавно билось в любовной агонии.       Случайная встреча недалеко от дверей, печальные взгляды двоих, зацепившиеся и вынудившие остановиться. Безмолвие, улыбки и четвертый, что пригласил подняться. Нет, не пойдет. Не пойдет? Да, останешься. Здесь ли, в другом номере – неважно. Как скажешь. И одна фигура осталась позади с отпечатком хмурости на лице и скрещенными руками на груди.       Номер, скрип вентилятора, дешевое белье – давно знакомо, практически привычно. Новое прикосновение, стирающее следы непрошеных слез, ненужная ласка, странная доброта посторонних людей. Ангел? Шелестящий смех за спиной, щелчок, вспышка, недолгая слепота, рассеявшаяся не сразу, а, впрочем, пускай так. Пусть, он бы не отказался лишиться всех чувств, чтобы не осознавать происходящего, не ощущать терзающей боли. Ничего не испытывать, ничего… мягкое прикосновение ладони к груди, одежда, упавшая бесформенным тряпьем совсем рядом. Щелчок, тонкая струйка дыма, медленно потянувшаяся к потолку. Хочешь? Нет, не курю. А это поможет избавиться от всякой печали. Нет, мне не грустно. Ты не умеешь врать. Тихий смех, затяжка одного из двух рядом, чья-то рука, остановившаяся на талии, мягкое прикосновение губ к плечу. Тебе больно, да? Совсем немного, здесь, в груди. Забудь об этом. Все пройдет.       Вздох, скрип кровати, горячее дыхание, коснувшееся шеи, скользнувшее по груди вместе с россыпью поцелуев. Странный запах, пепел, падающий на пальцы одного из, что не оставлял камеру ни на минуту, словно одержимый ловящий какой-то только ему ведомый момент. Закрой глаза, так будет проще. Какой ты все-таки юный…       Мрак.       Щелчок.       Выдох.       Усмешка.       Не его день. Не его неделя. Кажется, что даже жизнь не его. Будьте добры предоставить материалы до конца недели! Ни идей, ни мыслей, ничего. Пустота. Словно бы все умерло и растворилось за объективом, стало ненужным, незначащим. Неужели красота мертва? Неужели все стало тленом? Безразличное, серое, недостойное внимания. И внутри пусто. Оставили, бросили, и даже не пришло открытки на день рождения. Вычеркнутый из жизни, забытый, ненужный. Может, он всего лишь игрушка, которая теперь надоела хозяевам? Она улыбается, говорит, когда это требуется, а потом ее выкидывают, если та становится более непригодной. Или же когда просто надоедает. Это так похоже на людей – выкидывать то, что более не представляет ни малейшего интереса.       Что он видел через объектив? Несовершенство мира, грязные стены, фальшивые лица, которые никогда не снять. Ненастоящие люди, подвешенные на нитках, ловко дергаемых кем-то. Добрый день, синьор, не хотите ли?.. Не хотел, не нуждался, ненавидел весь этот мир, своим уродством вызывающий лишь презрение. К окружающему, друг к другу. Ненависть, впитываемая с каждым вдохом отравленного воздуха, разъедающего изнутри, уродующего всех и каждого. Все не то. Не те лица, не те эмоции, жесты, взгляды, слова. Лучше отдаться мраку, чем искать в них прекрасное.       Блуждание по искореженным временем улицам, бесплодный поиск истины, звук колокольчика в стороне, зовущий за собой. И устремиться за ним, словно за путеводной звездой, едва не срываясь на бег, чувствуя безумное волнение. Бежать, бежать, бежать… бесконечный поиск, стремление поймать фантом, запечатлеть навечно, а может, всего лишь на мгновение, не загнанное ни в какие рамки. Бежать… бесполезно, пусто, все не то. Тлеющая сигарета, тяжелый вздох, отчаяние, пожирающее последнюю надежду. Есть ли шанс? Где его муза, где? Беззаботно упорхнула, оставила, как и все другие, отрекшись, открестившись от него, словно бы тот носил печать греха. Обида, тоска и что-то неуловимое растекалось по венам, пульсируя вместе с усталостью от долгого поиска. Может, все зря? Может. Разбить, растоптать, забыть, оставить… и все же, все же, все же…       Невозможно. Отчаянное стремление, попытка доказать самому себе, что еще не все умерло, просто стоило не бросать, искать. Ну, хотя бы немного, право.       Свернуть за угол по темному проулку до упора и… одинокий фонарь, тени, скользнувшие прочь из-под света и устремившиеся в сторону. Догнать, остановить, игра без слов и лишь улыбки, сказавшие куда больше. Случайность, а может и проведение – неважно, нет. Слезы на чужих глазах, порочность места, долгая дорога наверх с тысячей взглядов из тьмы, направленных им в спины. А после – комната, слова, прикосновения, и у двоих оказалось зелье, спасающее ото всех печалей. Не слишком ли юн? Возможно. Невинные черты лица, огненные всполохи волос, влажные дорожки… не ангел? Какая глупость. Ему виднее через объектив, выхватывающий печальный лик одиночества. Забыть обо всех волнениях, забыть, стараясь уловить момент, взволновавший душу. Остановившееся время, скрип лопастей под самым потолком, скрип старой кровати, томные вздохи, невольные взмахи рук, напряжение, пропитавшее даже воздух. Ближе, плотнее, вот так, да… раствориться в чужих ощущениях, не прикрытых ничем, нагие тела, переплетенные в акте, далеком от греха. Не для них, нет, возвышенное, прекрасное, открытое в своем желании утешения, которое они искали друг в друге. Отчаянно, на выдохе ловя губы в попытке поцелуя. Нет? Да, не сопротивляйся, все сомнения прочь, оставить их позади, за закрытой дверью, отделившей от прошлого и будущего, оставившей лишь настоящее. Светлая кожа, бледный лик, всполохи огня, непринужденный смех. Щепотка безумия, разбавленного искренней привязанностью, пускай и мимолетной, пускай вызванной дурманом, ночью, сиюминутным желанием, возникшим от единого взгляда.       Щелчок, немного возни, и он уселся рядом, потянулся, коснулся чужого плеча, и камера растворилась в пространстве, поглощенная прожорливым мраком. Пускай, неважно, все неважно, право. Прижаться ближе, почувствовать друг друга кожа к коже, расплавиться, стать чем-то большим, чем есть на самом деле.       Стон.       Скрип.       Выдох.       Смех.       Переплетение рук, капли пота, скользящие вниз, растертые другим. Новое движение на выдохе, зарывшись пальцами во всполохи пламени. Такие горячие, невыносимо!.. Невыносимо. Сама жизнь, ее спешное течение, тысячи лиц, сменяющие друг друга так часто, что в какой-то момент прекращаешь их различать. Многоликая тварь, поглощающая всех и каждого, перемалывающая своими проспектами, улицами, тупиками. Без пощады, без единого сожаления, выплевывающая останки в бесконечные и однотипные здания. И он бежал от этого монстра, прятался там, где не найдут, сливался в агонии наслаждения с такими же одинокими душами, обреченными на скитания по раскаленным камням. Прогиб спины, ступня, скользнувшая вверх по ноге, притянутое колено. Движение – немного грубое, слишком резкое. Стон, оброненный на выдохе, открытая шея, раскрасневшаяся от слишком частых прикосновений.       Не отпускай. Не отпущу. Крепче. Так? Да, я хочу сгореть. Снова смех – несдержанный и хриплый, оставшийся рваным дыханием на щеке, а потом скользнувший к губам. Без определения, кто перед тобой, забываясь и растворяясь, стирая границы. От одного к другому, плотнее, еще, вот так, да, прижимаясь губами под ухом, ощущая кожей чужое испуганное сердцебиение. Давление на поясницу, давление внутри, и даже может стать дурно от духоты, от воздуха, пропитанного запахами разгоряченных тел. Кто есть кто? Где заканчивается один и начинается другой? Все неважно, больше нет границ.       Сворованный поцелуй у одного, легко переданный другому вместе с горьковатым вкусом, шумный вздох, новый скрип, один из множества, что замолкали ненадолго. Улыбка, пальцы, очерчивающие лицо, воруемое тьмою, возвращаемое в рассеянный свет тихой просьбой. Не отстраняйся, нет, нельзя нарушать единения, нельзя прерывать этой связи. Тогда этому горькому одиночеству не останется места.       Для слез не осталось места, испитым лаской и заботой, которая предназначалась кому-то другому, но была подарена легко и без сожалений, изгнанными без лишних слов. Пускай все сгорит в пламени рассвета, растворится в звуках улицы, оживающих каждое утро. Объятия, колено, скользнувшее между ног, ладонь, которая держала за поясницу, за плечи… Чье это тело? Кто к кому прижимался? Фотоаппарат покоился на полу, забытый вместе с тоскою сердца о чем-то важном, скомканные листы остались в руках того, что до сих пор ждал внизу, заботливо сложенные и прочитанные, заученные не нарочно, но потому что хотелось. Боль, отложенная на потом, как и сожаления о собственном поступке, сомнительная связь, а, может быть, единственное спасение, чтобы не сойти с ума, не погрузиться в пучины отчаяния.       Реальность с омерзительным лицом осталась за порогом, мягкие лучи света разбивались об дрожащие занавески, давая еще немного времени побыть в этом странном мирке, в котором нет места тоске и печали, сожженным в огне страсти, пробуждающей, побуждающей, дающей что-то особенное всем и каждому, оказавшимся причастным.