Он сам

И всяк поэт чем-то да интересен: Может кричать истошно Или горланить песни - А кто-то сидит себе как истукан, Хоть молнией в него тресни – не трусится. Так вот, гнить сам-себе, как ни гни, дело гиблое. Есть о чем – пиши, не о чем, ляг на дно, заткнись и лежи, Кто прочтет твой безумный бездарный бред, Об этом ты, дурак, Не подумал? - Устроил заплыв по памяти, Пламя врезается в парус, Горит, все горит, Стирается, рвется, Надоело! К черту зацифренную историю, Буду бутафорию брать как бабу и бить, Пока не подохнет! - "Алон занфан де ля по четыре", Отец смотрит, смеется, что я смеюсь – «Вот умора, мальчик не понимает юмор!» (режет раковины), Родился, живет – ржет над живописью, Что с него выжать? - "Евгенионегин" глядит с ухмылкой с холста, Подмигивает, гаснет, в памяти выгибается, Длиннеет на глазах. И воспоминание, как газ, а таки помнится, В мозгах плывет по типу проекции наклонной На плоскость. - «Рассрочка платежей», что за муха? Крутится в башке, мучит, мычит, наутро: «Пап, давай, объясняй!» Круто, уставший, повернулся, усмехнулся: «Это, Володя, когда грабят тебя, из вежливости, По чуть-чуть, чтоб успел додумкать, в чем, собственно, штука». Странная какая-то Муха. - «Как-то раз перед толпою Соплеменных гор...» Не поэзия – гной, Мозг ела, била, И я ее хоть не любил, а добил, черствую, После в себе чертыхнулся: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу», Ирония жжет лицо! - Раз в году - арбы винограда. Давили. Я ел. Они пили. Здесь Кавказ, за горой – Россия. Рвет пополам, часть в очетырехугольненных Чертогах, Другая, настоящая, уже там. Через камень ее Вижу. - Полез в туман, задурманил, внутрь затащил, Чтоб его черти… Ползу, прорываюсь, шиплю на шиповник: «Пусти, Расшатаю, черные пальцы выкручу!» Хлыщ! Подо мной – электричество Дергается, вьется, блестит, Девчонка! И все равно на вид перченей, Чем самый черный, зеленый, коричневый лист! - Неправдоподобная арифметика, Хоть реви! У Володи две груши, отдай, Володя, Одну пацану, сколько в кармане у Володи Останется? Две! Почему? Груш – тьма-тьмущая, Пусть добывает, вычищает, жует сам! Зато чтение – вещь почетная, Там делиться нечем. - Я - свой собственный рыцарь, Палка - в руках, руки – корявые, Зато мысли – героически-царские, Внушенные перво-второй прочитанной книгой. - Ненавижу все древнее, Церковное и славянское, И выстроил карьеру атеиста Я не на чистом листе, Вся эта маразмподоплека Изгрызла мои маяковские понятия о божестве. Если таковые вообще во мне жили, Их выжил. - «Ты-ы-ы, Владимир, художник, Ясно вижу, И я такой странный, Научу, Плату возьму ниже, Чем никакую!» Своеобразный образный бородач, Помнится, человек фигурально-фантастический, Озаренный нервической идеей Повыбивать из меня хоть что-то дельно-красиво-обильное. За то, бородач, отдельно-искреннее тебе спасибо. - Читаю все. Безотчетно взвинчен. Рисую крейсеры, мысли подбиты Мыслями, Туго натянуты, Как веревки на шею грузинам, Казаков – ненавижу, И за дело; Задело по самые поуши. - Мысли растеклись, поплыли Стихами вверх снизу, Писать о революции для революции – дело низкое, Писать о себе – мозг можно вынести, Совокупить революцию и себя любимого – Простите, Терпите, И я потерплю – вещь неблизкая. - Анархисты, эсеры, эсдеки, федералисты Восприняты живописно, У каждого на лбу цвет написан, Только если его не придумал я сам, Что логично – Быть подопытным кроликом революции льстит. Или мстит? Отлично! Не копаться в себе, сразу, Без очереди – Отметить себя на митинге, Выть. Пометка: Не выдать себя за нытика. - Говорю речи, набрав камни в рот. Для себя – социал-демократ, Для мира, вероятно, урод. Разобраться в понятиях, Пинать политжурнальчики, Нет, подбирать, перечитывать, По мере прочтения башку Расчищать, чхать на свист. Я – чертов подпольщишка, Что для меня Страшно? Барабаны по голове? Треснул, не сдался, Меня не сломаете, Нужно будет – подорву Все на свете, глотки вырву, Кровью злою залью всю вашу Империю. - Кстати, о крови, О заразе и о булавках. Две последние (в очередной раз) Ненавижу. Сжечь бы; зажать, удушить опухшеголодными пальцами – Брезгую. С оставшимся родителем, семьей – В никуда, Как так и надо. Ни крыши, ни кошелька, хоть убейся. Или убей. Жрать все равно придется, Разденься, продайся, отдайся И ешь С мордой индийской коровы Без крова - Картина до жути знакома, так же До звериного Забавна. - Ненавижу Бемов, русский стиль и кустарщину, К списку ненависти приращу Пасху – Перекликается с церковнославянским (Веский повод для ненависти). - Перевелся в 4-й класс пятой гимназии, Всё внушает, что дурень, Сам себе – что гений. Надоело. Переворочу науку, В руках под партой «Анти-Дюринг»… - Эстетика максимальной экономии Нелегально просунулась в комнату, Спать сил нет, задуло Беллетристику в голову, Выдуло через пару минут. Марксизм ухватился за глотку и мной говорит. Я. Мазохист. - Другие пишут, а я не могу?! Стал скрипеть. Теперь не в мыслях. Взял бумагу. Вышел второй криворукий Кихот В исполнении Маяковского, Меня самого. Затопило, забросил, из головы Вылил. Заснул. - Пошел к типографщикам. Взяли задаром, Зарделось на лбу Длинное красное «Константин». Ожидал, что поймают, Они ожидали, поймали, Горло блокнотом заткнули, Тело смяли, дело Замяли. На этом не кончили. По тюрьмам гоняли, Мол, заслуживаешь. Я себе рот не зашил, Распорол старую тему, Опять беллетристика – Мистика, но в этот раз тоже не вышло. Ходульные, ревплаксивые Мысли съежились, В камерных стенках вылились, там же, смеясь, Утопились. - Вышел, начитанный мутной классикой, Безопытный, лысый зэк. С шевелюрой состригли мысли, Так и остались лежать, может, Мыши сгрызли. Хоть кто-то рад. Из остатков меня выплыл Белый, Он про свое весело: «В небеса запустил ананасом», А я на пустом насесте, Стимул в грязи повис, засвистел: «Хорошо другим партийцам. У них еще и университет». - Опыт, если он был, заныл, На холст меня под надзором Выкинул. Свыкнулся. Рисовал на блюдечках – Позоно-муторно. Замечтал сгинуть. Вдохновился Черновским антиэстетизмом. Мечта самосгинулась. - Подражателей лелеют, самостоятельных – гонят, Стало интересно, директор – Андрей Рублев? Ревинстинктом стал за выгоняемых, Как бы самого не погнали. Вот-вот загноюсь. - У Давида - гнев обогнавшего современников мастера. У меня - пафос социалиста Мы отлично срослись, Жаль, не начать с чистого Листа. Я б повторил. Раза два. - Вот, о Давиде: Бурлюк-Бурлюком, Фамилия Вперед него повыскакивала, Голову оседлала, сидит. На ухо бурлит: «Да вы же ж, Владимир, Гениальный поэт!» А я-то думал, не он если б И репутация моя имперораскольская Низойдет На нет. - Родил футуризм. Горжусь неизменно-сильно. Давиду замена – не сидит И в мысли Мозги вымыл. Творю, вытворяю чистый! - Забился в поэтов чулан, Сам весь в рифму Сбился. В голове балаган, Все никак не отойти от Мыслей. А мыслям – от меня. - Не берут на войну - Не хочу на войну. И было бы крайне Невероятно-приятно, Но «Хотения» мои и военкомата Так категорически Совпадать не желают. - Счирикался с Бриками, Сбрил бороду Дикаря. Сплю со скрипами Где-то внутри Поддушевного января. - Рифмы льются из грудины, И пошло, поехало, покатило! Моя революция, моя Поэтсоветская детина! Заграбастал себе все, Что было, Чего не хватило - Придумал сам! - Так, сказанным не думал исчерпаться. Хотя на том и кончим. Специфику поэтиного сердца Примочим фактами О звездах и Луне. А, впрочем… Вот и весь мой, непосредсна, соло-бред.