Bad moon rising

Поговаривают, что оленья жила слишком изнежена для укуса «лесного гуля». Что нет на всем свете добычи лакомей, нежели человеческая туша: так гласили легенды здешних старцев, восседавших в главенствующих палатах нашего древнего племени. Неужели мертвечина не способна усластить жизнь этим ненасытным тварям? Я был в обременительном замешательстве, но сомнения эти лишь подливали масла в огонь. Ведь если запастись охотничьим инвентарем моего отца, то я смогу обеспечить себе защиту на случай нападения этих плотоядных хищников. Незыблемое себялюбие Майкла и его неподдельное бесстрашие словно магнитной железной проволокой тянули его к эпицентру всех событий, происходящих в округе нашего пристанища. Кем бы я был, если бы не позволил разгоревшемуся любопытству взять надо мною вверх и не рискнул бы ринуться вслед за ним при ледяном касании лунного сияния сквозь затемненные лесные трущобы, на встречу своей судьбе. Ведь я не мирволил прихотям названного мне отца, не поддавался его строгим наказам, в интонации которых существовали лишь губительная ложь и неприкрытая ненависть к жалкому отпрыску, коим казался я в его надменно полыхающих очах. Но даже он, черствый и злонравный, не в силах отобрать у меня самого драгоценного — подаренную создателем волю и свободу мыслей. Настал час спектакля. Через мгновение, после скорого исчезновения Майкла, не нарушая покоя моих спящих братьев, я стремительно покинул свою палату, аккуратно взвесив на свои обнаженные плечи копну деревянных стрел с выточенным железным наконечником и один из отцовских охотничьих луков. В то время, как рука моя коснулась плаща, я внезапно почувствовал человеческое тепло, разлившееся по моей нагой спине и заставляющее ненароком содрогнуться. — Хенрик! — ужаснувшись прошипел я, в недоумении озираясь на младшего брата, по всей видимости все это время ожидающего моего появления снаружи. —Что ты здесь делаешь?! — вспотевшие от переполняющего меня волнения ладони резко встряхнули хилые плечи юнца, умоляюще взирающего на меня исподлобья. — Никлаус, брат, я знаю, что ты намерен делать. Прошу, возьми меня с собой! Я буду послушным, только возьми… Ты ведь защитишь меня, правда? — небесно-изумрудный омут беспощадно пригвоздил мой затуманенный взор. И я, поддавшись малой доле сомнения, нервно шмыгнул носом, настороженно озираясь по сторонам в надежде не оказаться замеченным. — Слушай сюда, Хенрик, — сжав челюсти в строгом негодовании, я сел на левое колено, поглядывая в искрящиеся глаза младшего брата, — не пойми меня неправильно, но ты еще слишком мал и крайне неопытен в боевой стратегии. Я не могу подвергнуть тебя столь огромной опасности, как бы я не хотел взять тебя с собой. А ты подумал, что заподозрит матушка, когда не обнаружит тебя в пастели? — мальчуган виновато опустил голову, принявшись что-то тихо бормотать себе под нос. Лишив его родительского порицания, я лишь обнадеживающе похлопал брата по плечу и подтолкнул к проходу с наказом отступления. Сухие шершавые листья громко хрустели под моими ногами, пока я стремительно шагал в положенном направлении, заранее обрисованным бурым углем на стенах излюбленной мною пещеры. Быстро добравшись до каменного утеса и небрежно сбросив ценный груз с плеч, совсем позабыв о настороженности, я ловко принялся ползти до ближайшего укрытия, где можно было разглядеть происходящее сквозь тернии сонного леса, переполняющего дремотой всех его лесных обитателей. Но только не меня самого. Любопытство переполняло меня и сделалось моим худшим карателем. Шло время, но ничего не происходило. Уже, казалось, утеряв надежду, я лениво перекатился на спину, устремляя свой утомленный призрачными ветреными поцелуями взор к сияющему небосводу. Повсюду царила упоительная тишина, и лишь изредка слышались назойливые гулы здешних сов, вальяжно восседающих на толстых сосновых ветках. Полностью погрузившись в ночные природные красоты, я начал покорно придаваться сладостной дреме. Как вдруг я почувствовал пронзительный холод у своего изголовья, и резко распахнув глаза, внедрился в гробовую, мертвецкую тишину. Сей контраст был несвойственен обычной физиологии ночного пейзажа, ведь я неоднократно бывал в лесных чащах во время полуночи. Что-то странное и одновременно не поддающееся объяснению возникло в моих восполенных мыслях, но тот час испарилось в миг, когда человеческий вопль раздался посреди лесной тиши и ввел меня в ужасающий ступор. Под натиском непреодолимой тревоги, я начал упорно перебирать руками по сухой траве в поисках оружия, но все было счетно. Осознавая свою беспомощность, я лишь несчастно прижался к стене, накрепко затаив свое обрывистое дыхание. Послышались крики. Я не мог бежать. Боль сковывала мое тело неразрывными канатами глубочайшего страха. Но любопытство только разрасталось, молниеносно пресекая на корню вспыхнувшие чувства. В поте лица я стремительно прополз в сторону горящих факелов и тихо притаился, достигнув максимальной точки видимости. Мое лицо полыхало от предвкушения стать очевидцем невообразимых событий, разворачивающихся прямо у меня перед глазами. Я видел женщин и мужей, снующих друг поодаль друга с пронизывающими слух невообразимыми криками; одичалые, их кости трещали подобно поленьям у костра, а тела выгибались, словно темные духи переполняли их пульсирующие в агонии жилы. Казалось, этому не было конца. И я, будто являющийся одним из них, хотел кричать вместе с ними. Ведь увиденное мной невозможно забыть. Терзающие себя в душераздирающем омуте пыток, их растопыренные пальцы отчаянно вцеплялись в сырую землю, в кровь вгоняя нечеловечьи ногти в нагую твердь, сжимая в ладонях целые земляные горсти и глотая пыль своими рвущимися в оглушительных воплях языками. Я думал, всем им вскоре придет конец. Ибо ни одно живое существо, подвергшееся подобным увечиям, не способно совершить ни единого всхлипа. Они были разбросаны по всей округе, как всплывшие вверх брюхом обитатели озер. И я насквозь проникся скорбью, беспомощно продолжал взирать вдаль, почти не моргая и смахивая с лица скопившиеся ручейки холодного пота. Покоящееся на тверди факелы перестали извергать пламя и тьма вновь восторжествовала. Я полагал, все кончено. Их муки прекращены и я, чуть было собравшись покинуть это место, обреченно приподнялся с колена, тяжело опираясь руками о камни, растратив всяческое желание оставаться в пустом лесу вместе с бесполезной гниющей мертвечиной. Но если бы знал?.. Внезапно поодаль меня послышался грозный рык, полностью заставший меня врасплох, когда я, смакуя тошнотворное поражение, тот час двинулся прочь. Мое сердце перестало биться. Но, когда я обернулся, оно, под натиском происходящего, принялось оттачивать болезненную дробь. Прежде я никогда не верил в везение, но крепко веровал в предначертание судьбы, милостиво сохранившей мне мое убогое существование в ту суровую минуту. Сию секунду я примкнул грудью к земле, всей душой уповаясь на свои инстинкты самовыживания. То, что я видел — могло быть последним, что я бы мог когда-либо лицезреть в этой бренной жизни, но я продолжал оставаться верным самому себе и своей незыблемой невозмутимости. «Они были пуще огненной стрелы, мимолетно достигающей мишени, агрессивнее немейского льва и прочнее его бронзовой шкуры; ненасытные, словно африканские гиены, безжалостно распарывающие кровавую плоть их новообращенных жертв. Никогда прежде мне не доводилось с такой театральной торжественностью лицезреть процесс их перевоплощения. Казалось, они были неуязвимы, и над ними не в силах господствовать даже сама смерть. Черная вороная шерсть, словно полированная медным гребнем, мягко струилась по раскаленной волчьей плоти, низвергающей серебряный пепел. Крутой скалистый позвоночник, выступающий средь иных костей, вздымающаяся грудь, громоздкий охват хищных лап с острозаточенными львиными когтями; и самое взрачное, превосходившее все остальное и не подвергающееся краткому описанию — акулья пасть, сношенная ребристыми торчащими по разные стороны окровавленными мраморными копьями. И оглушительный рев, доносящийся из нее, безжалостно раздробляющий ушные перепонки ближайшего, поодаль расположенного существа». Вдоволь насытившись зрелищем, я тщательно выбрал подходящий момент для побега, пока твари не почуяли здешнее присутствие чужака. Проделав краткий путь ползком, я тут же вскочил с места и помчался прочь, кубарем слетая со скалистой горы. Мое сердце, казалось, выскакивало из залитой волнением груди, а ноги не успевали сменять друг друга. Я бежал без остановки, нервно сглатывая врезающийся в ноздри ледяной воздух и медленно принимая чувство долгожданного самоудовлетворения. Вдруг раздался детский крик, вонзившийся мне в спину своим острым наконечником. И я тут же рухнул вниз на четвереньки, резко задрав голову, разом поглощая разлетевшееся повсюду эхо. Я сразу разузнал знакомый мне голос, и минуя пройденный путь, не раздумывая погнался за уходящими вглубь леса звуками. Крики стихали. Меня переполняло непреодолимое чувство беспомощности, перекликающееся с чувством самого диковинного страха. Казалось, утеряв все силы на дальнейшие гонения, мое тело вновь пало к земле, но на этот раз по иной причине. Мой помутненный усталостью рассудок напрочь сковал мои тленные мысли, пока собственный утомленный стенаниями взор не столкнулся с потускневшими очами моего младшего брата. В тот миг что-то щелкнуло в моей груди. Впервые я познал всемогущее отчаяние и ощутил тошнотворную дрожь в конечностях. Перекликаясь с волей мыслей, горячие слезы ненароком хлынули из глаз, мягко оседая на бездыханное тело юноши, которого я так пламенно любил. Я чувствовал вину, которая медленно сжирала легкие, вонзалась в их самую глубь, заставляя поливать измызганную в грязи одежду Хенрика соленой, струящейся по моим щекам, морской водой, исходившей из самого сердца. Я всем своим естеством возжелал великой расправы над уродливыми карателями, так безжалостно изувечившими младое тело строптивого юнца. И поклялся себе, что исполню свой долг.