Серебро судьбы

В жаркий полдень по пыльной дороге, ведущей в обход Утехи, торопился подросток с мешком в руке. Он то сбивался на бег, то замедлялся, озирался по сторонам и старался держаться ближе к кустам у обочины, чтобы скрыться в них при появлении прохожих. Однако каждый раз паренек словно одергивал себя, и снова переходил на скорый, но полный достоинства шаг. Волосы у него были темные, обстриженные в кружок, по обычаю, принятому в Соламнии. Но в рыцарском краю прически мальчиков были строгие и аккуратные. Им придавали форму, придерживая по нужной длине волос отцовский шлем, и тщательно срезая торчащие пряди. Здесь же чья-то не самая умелая рука грубо обкорнала парню волосы, хорошо если под кухонную посудину, а скорее всего, просто на глаз. Подбородок и щеки подростка были изранены тупой бритвой, зато оставшаяся редкая растительность под носом обещала со временем стать пышными соламнийскими усами. Пару раз, задумавшись, юноша вытирал рукавом изношенной, но чистой рубахи вспотевшее лицо, вздрагивал и хмурился, осуждая самого себя за простонародные манеры. Мешок, который он держал, был не тяжелым, и это позволяло пареньку нести ношу в чуть отставленной руке. На мешковине засыхали бурые пятна. Если бы кто-то из рыцарей Соламнии вдруг встретился на дороге и заглянул в мешок, молодой человек лишился бы всех своих прав на уставную прическу и усы, – хотя, строго говоря, права эти и так не были подтверждены. В мешке лежали мертвые крысы, с дюжину тушек. Зверьки не были уморены в крысоловке или потравлены ядом. Их рубили мечом. Этот меч, плохо откованный и толком не закаленный, по здравому размышлению, разве что для крысиной охоты и годился. Но в Соламнии любое боевое оружие было свято, и для столь низкого дела никогда не использовалось. Юноша это знал как никто другой, ибо имя его было Стурм Светлый Меч. Вот только никак иначе с крысами, а, вернее, с тем, кому не пошли бы впрок испорченные крысиные тушки, Стурм поступить не мог. И теперь он с большим трудом удерживался от того, чтобы не помчаться бегом по дороге. Зной и пыль грозили испортить его добычу. Но, будь у Стурма и пустые руки, он все равно торопился бы по своему важному делу. Его ждали. Дорога вливалась в большой наезженный тракт. Грохот повозок, слышный издали, стал главной приметой того, что Стурму было пора сворачивать в подлесок. Он шагнул с дороги в тень зарослей, и ненадолго остановился передохнуть после жары. Юноша сбросил грубые башмаки, приминавшие траву так, что она не распрямилась бы еще долго. Рыцари никогда не ходили босиком, но сейчас Стурму важно было не оставлять следов. И, если бы за ним проследили, обвинение в непочтении к обычаям Соламнии оказалось бы не самой страшной бедой. Уже через пару десятков шагов кустарник с темными шелковистыми листьями сменился шипастым бесплодным ежевичником. Стурм, передергиваясь от отвращения, перехватил мешок так, что ощутил под рукой все еще упругие тушки крыс, и поднял его над головой. Несколько капель крысиной крови просочились сквозь мешковину и упали ему на волосы. Другой рукой, в которой он держал башмаки, юноша раздвинул спутанные колючие плети и вступил в ежевичник. Несмотря на осторожность, шипы вонзались в него со всех сторон, вспарывая кожу вместе с тканью одежды. Закусив до крови губу, не давая вырваться проклятиям, Стурм продвигался сквозь злые заросли очень медленно, чтобы ни единой нитки от рубахи и штанов не осталось висеть на шипах. Каждая примета того, что здесь кто-то проходил, могла оказаться опасной для него самого, и еще кое для кого. Оказавшись по ту сторону препятствия, юный рыцарь сбросил рубашку и штаны. Прохладный и сырой лесной воздух приятно холодил свежие царапины. Сразу за ежевичником лежало мелкое, как плошка, но чистое и широкое лесное озерцо. Стурм пару раз зачерпнул воды в ладони, осторожно, чтобы не прихватить мути со дна, и смыл с себя пот и кровь. Мешок оказался совершенно цел, и это было самое важное. Он натянул одежду на мокрое тело и перешел озерцо вброд по песчаному дну. Вода окончательно смыла запах деревенской пыли с его ног. У дальнего берега рос камыш, над ним висело облачко комариного тумана. За камышом начиналась темная поляна, окруженная елями. Старые деревья-великаны стояли в круг, чуть наклонясь на середину, и их верхние ветви соприкасались, навечно повязанные лишайником. Но в этом не было дремучего лесного зла, которое бы непременно разглядел тут простой житель привольной, залитой солнцем Утехи. Стурм знал, что поляна была гнездом и убежищем. Вокруг стояла глухая тишина. Стурм опустил поклажу на мягкую бледную траву, проросшую сквозь слои опавшей хвои в вечных сумерках, и присел рядом. Вскоре до его слуха донеслись тихие звенящие щелчки, как будто кто-то тряс неплотно связанными в пучок серебряными спицами. Стурм развязал мешок, вытащил окровавленную крысу и положил на траву. Щелчки послышались снова. Они исходили из-под корней упавшей ели на самом дальнем краю поляны. Там виднелась нора, однако вход в нее был скрыт бородой мха. Соламниец повозил по траве убитой крысой, изображая, что зверек еще жив. – Шррр! – из пещерки под корнями раздался звонкий треск. Крыса, рукой Стурма, снова совершила несколько движений. – Шррр! Шррр! Что-то, похожее на разряд небольшой сверкающей молнии, метнулось к середине полянки, схватило свою добычу и со свистом спряталось обратно. Из-под корней послышалась возня, свидетельствовавшая о том, что обитателю пещерки крыса пришлась по вкусу. Стурм вздохнул с облегчением. Он осторожно подобрался к упавшему дереву и достал из мешка еще один гостинец. Его он подвинул к самому входу в нору, но не выпустил из руки. Тотчас же крысу из-под моховой завесы потянули в пещерку. Стурм не уступал. Раздался стрекочущий треск, полный наигранного недовольства. Любитель крысиного мяса был не прочь позабавиться перед трапезой. В конце концов Стурм уступил, и крыса была втянута под корни. Игра повторилась еще и еще, пока в мешке не осталась лишь одна тушка грызуна. Стурм снова перебрался на середину поляны. В пещерке, словно сомневаясь в этой затее, то ли зарычали, то ли протяжно фыркнули, и снова что-то серебристо зазвенело. – Ну же, не бойся! – шепотом позвал Стурм. – Иди сюда! Из-под корней медленно-медленно, опасливо высовывалось заостренное серебристое рыльце. Засияли прозрачно-зеленые раскосые глаза. Длинный язык прошелся по выступающим опаловым клыкам. Расправился венчик из шипов на изящной головке, сложился с тихим звоном, и снова встал торчком. Из норы вытянулось длинное сверкающее тело в мелкой гладкой чешуе с еще совсем тонкими и слабыми, полупрозрачными крыльями, плотно, до неразличимости прижатыми к бокам. Хвост, похожий на гибкое копье, блестящий, как ртуть, хлестнул по земле, разметав слежавшуюся хвою. Маленький, размером с кота, совсем еще юный серебряный дракончик на неуверенных лапах подбежал к Стурму и ткнулся мордочкой в подставленную ему ладонь, даже не посмотрев в этот раз на вкусную крысу. – О меу драго…– прошептал подросток на древнем соламнийском наречии, гладя гребнистую спину дракончика. Слова почти забытого им языка сами приходили в голову. Никак иначе с драконом говорить он не мог. Тот прикрыл глаза и припал на траву рядом с человеком. Склоняя головку все ниже и ниже, существо коснулось мордочкой лежавших рядом пыльных ботинок юноши, недовольно чихнуло и укоризненно заглянуло Стурму в глаза. – Не любишь запах людей? Знаю, знаю, – покачал головой Стурм. Дракончик повел носом над свежей царапиной на руке юного соламнийца и вздрогнул всем телом. Он боялся запаха крови, болезней и всего того, что несут с собой люди. Стурм понимал это. Воплощение света, пришедшее с невиданных высот, было теперь под его защитой. Не важно, что боязливое создание не сильно походило на легендарных серебряных драконов, носивших на себе в бой его соламнийских предков. Хотя бы за одно это его стоило опекать и заботиться о нем. К тому же подросток не знал ничего о том, как взрослеют драконы. Этот был совсем маленький, но, кто может сказать – вдруг он окрепнет, обретет силу и разум? И вдруг сам Стурм, или его сын или внук, однажды оседлает своего дракона? Но для Стурма дело было даже не в этом. Существо, которое на его глазах проходило путь от дикости к доверию, – такого у него никогда не было. – О меу драго…– снова повторил юный рыцарь. До встречи с дракончиком на наречии своей родины ему говорить не приходилось довольно давно. Слова «о меу драго», «мой дракон» он произносил так, что против его воли получалось «драга» – «друг» на искаженном Общем языке. Но он знал, что серебряное создание его поймет. Тот заурчал и тихо взвизгнул от удовольствия, встряхивая короной из шипов. – Дррр… Омеу! – Если хочешь, я буду звать тебя О-Меу! – Стурм рассмеялся, и смех его, впервые за долгое время, прозвучал так же звонко, как и треск серебряных шипов. – Неужели желаешь быть вправду моим? Существо так закивало головой, что венчик на его голове зазвенел, как рассыпавшиеся на лед монеты. Теперь дракон имел полное право взять прямо из рук человека последнюю порцию угощения, что он и сделал с превеликой радостью. Стурм дождался, пока О-Меу доест, и снова принялся гладить его. Солнечный луч упал на поляну через просвет в еловом пологе. Это значило, что Стурму пора было возвращаться назад. Он проводил О-Меу до его логова. Дракончик нырнул под корни, развернулся там, снова высунул мордочку, и – Стурм готов был поклясться – улыбнулся. Совсем так, как улыбались его великие собратья на гобеленах, висевших в родовом замке Светлых Мечей. Он прощебетал что-то и исчез в норе, а юный соламниец зашагал прочь по поляне, прихватив мешок и башмаки. Выходя к камышам, он обернулся и поклонился до земли, как было принято у его предков при прощании с драконами. Снова озерцо, снова ежевичник, снова солнце и дорога. Воздух над ней перестал обжигать, но оставался душным и плотным от пыли. Стурм надел вдруг ставшие неудобными башмаки. Окровавленный мешок он скомкал в руке, чтобы не вызывать лишних вопросов у встречных прохожих. Вот и Утеха. Вот и его дом. Пустой и неуютный, тесный, непохожий на покои тогда еще совсем маленького Стурма в фамильной цитадели в Соламнии.