Мой идеальный

Если б я была законом, то смертной казнью Ради тебя введенной, потом отмененной. — Неадекват, «Терпение».

По телу пробегает словно легкий электрический разряд, когда камера отражает его движение по коридору. Самоуверенный, глупый… Такой невыносимо грязный. Чего ещё желать палачу, кроме преступника, который действительно заслуживает наказания? Ах, если бы он говорил с ней хоть иногда! Она заманила бы его на свой этаж куда раньше, конечно же. Она бы точно не упустила желаемого! Впрочем, её и такой исход устраивал. Пусть он не один. Девочка не помешает. Руки мелко трясет. Это все от нетерпения. Раз. Два. Три. Вдох, выдох. Успокойся, Кэти, твое от тебя не уйдет. Уж точно не такой глупец! Дурачится, не желая выполнять необходимые требования её этажа. Ворчит на единственного своего друга в этом месте — эй, Зак, неужели не боишься потерять эту юную леди? Да ты же шага без неё не сделаешь, не попав в ловушку! Как же хочется, как не терпится доказать это на практике! Будь он… Каким-нибудь диким животным — например, волком, нападающим на людей в окрестностях — она была бы самым прекрасным охотником. Она преследовала бы его долго, с наслаждением, чувствуя, что они не уступают друг другу по силе. И поймала бы, поймала, подстрелила точно в сердце — самым метким выстрелом в своей жизни! Никакие клыки не защитят перед сталью оружия. Он был бы ещё теплым, когда она подошла бы забрать его тушу. Теплым, таким теплым, сладко пахнущим кровью — кровью, которую пролила она! И каким же надо быть идиотом, чтоб усесться на электрический стул! И даже его милая маленькая спутница ничего не успела сделать. Как беспомощно он выглядит — прямо кровь в голову ударяет! Но нужно быть спокойной, некуда торопиться. Удовольствие не должно закончиться так быстро. Ну же, преступник, цепляйся за жалкую жизнь! Шоу только начинается, и, умерев сейчас, ты разочаруешь всех зрителей. Посмотри, как их здесь много. Посмотри, как отчаянно тебя пытаются спасти. Разве ты, жалкий, самонадеянный дурак, заслуживаешь этого? Будь он диким цветком, выросшим в саду, мешающим развиваться её нежным растениям с клумб — она срезала бы его, срезала бы под корень и подвесила на стену в своем доме. Она долго смотрела бы, как он увядает, а потом высыхает, как жухнут и осыпаются его листья, а потом превращаются в прах. Если бы растения умели страдать… Если бы он был диким цветком, о, она и для цветка нашла бы способ самой прекрасной и самой мучительной смерти! Останься он один на этом этаже — все было бы куда запутаннее и интереснее. Хотя эти странные взаимоотношения, эти неумелые попытки сотрудничать… Веселят. Что же ты сделал, Айзек, для того, чтобы выбраться из отравленного марева? Стащил камни с полки, попинал труп, да сломал электронную карту — вашу единственную надежду на спасение? Даже смешно. Эта глупость… Это абсолютное нежелание принимать правила игры, мыслить рационально, хладнокровно принимать решения! И как ещё жизнь не наказала такого тупицу? Впрочем, тем лучше, что это удастся сделать Кэтрин Уорд, здесь и сейчас. Видимо, для убийств людей много мозгов не требуется. Будь он рыбой, о, да хоть самой зубастой акулой — она бы вытащила его на берег, хоть сетью, хоть голыми руками, и с наслаждением наблюдала бы, как он задыхается. Как глаза выпучиваются в попытке понять огромный неизвестный мир, как тяжело разевается рот, как блестит на солнце чешуя. Она почти чувствует на своих руках характерный запах. Почти ощущает вкус триумфа на своих губах, сладкий, сладкий, сладкий. Но эта девочка… Эта маленькая чертовка вытаскивает его из любого дерьма, находит выход даже из самой безысходной ситуации. Смышленая маленькая девочка. Девочка, которая не жалея себя дышит ядовитым газом, чтоб спасти своего глупенького спутника, и ничуть не сердится, когда тот одним движением перечеркивает все её старания. Которая ничего не боится. И постоянно просит его о смерти. Как же это… Глупо и отвратительно. Впервые Кэтрин Уорд начинает понимать свою жертву — пожалуй, все равно, кого убивать, но все-таки это отсутствие эмоций кажется невыразимо… Скучным. А эти просьбы — раздражающими донельзя. И даже её старание, желание угодить своему будущему убийце… Ничего для него не значат, конечно же. Конечно же. Конечно! Сама судьба заставляет его находиться рядом, слушаться, помогать и даже позволять себя использовать. Но та, в чьих венах не течет жидкий огонь, та, что не задыхается от восторга при мысли о смерти — как же она поймет его до конца? Как сможет стать кем-то действительно близким? Как сможет пробудить страсть и желание, не имея в себе самой ничего подобного? Будь он каким-нибудь жуком, она пригвоздила бы его булавкой к бумажке с таким удовольствием, которого не испытывала бы за всю свою жизнь. Она ни на минутку не отошла бы, пока не прекратится его агония, наблюдала внимательно, стараясь не пропустить ни одно движение жалкой лапки, направленное на то, чтоб избавиться от убивающей боли. И не было бы на свете её счастливее. Кэти почти чувствует давление в легких, когда приходит время показаться во плоти, а после взглянуть, как её её прекрасный, великолепный, идеальный преступник самоотверженно вкалывает себе вещества из обоих оставленных ею шприцов. И начинает считать. Скоро-скоро, ещё совсем немного — и препарат подействует. Теперь точно. И тогда он придет к ней сам, оставив позади труп своей милой спутницы. Придет, все ещё надеясь убить. Придет, не зная, что попался в смертельную ловушку. Придет, не зная, каким совершенством видится ей последний его вздох.