Стратегия выживания

Выживает тот, кто смотрит вперед. Найто это когда-то однажды понял, принял и отложил на будущее, сказал себе, что подумает об этом завтра - и больше об этом не беспокоится. Ему семнадцать, и он учится курить - почти научился, почти уже не давится дымом, - и хорошо стреляет. Пальцы у него пропахли порохом куда сильнее, чем табаком. В нем еще слишком много чего-то от города, в котором он не вырос, но повзрослел - и это то ли прагматичная мелочность, то ли прогрессирующая неадекватность. Способность видеть звезды в фонарях и использовать созвездия как мишени - совершенно нормальное качество для того, кто привык к Намимори вообще и средней школе Намимори в частности. Теряться в городе, где, случается, разборки прячут под дымкой Тумана и свежей листвы, - совершенно нормально для каждого приезжего. Найто уверен в этом почти так же, как в себе самом, а уж веры в себя у него хоть отбавляй. Приезжий на полголовы выше его и выглядит как вешалка, на которую вывесили свежевыстиранную одежду. Волосы у него в беспорядке, движения - как у едва проснувшегося человека, и Найто смотрит на него с легкой снисходительной насмешкой; а чужак тем временем по-птичьи крутит головой, оглядывая улицу, раздувает крылья прямого точеного носа и наконец говорит хрипло: - Этот город - как убийца в свадебном платье. От того, что этот парень вообще заговорил, Найто едва не роняет сигарету. - Нихрена не понял, - честно сообщает он, так и не придумав достойного ответа. Чужак смотрит сквозь него и протягивает руку: - Бьякуран. Имя у него почти японское, лицо совершенно европейское, а выговор итальянский, это Найто слышит сразу. И подбирается хищно, ждет, когда лазутчик себя выдаст. А тому, видно, и выдавать нечего. Бьякуран - фамилию свою он так и не называет, зараза! - оказывается студентом аж из Америки. Да, кивает он рассеянно, теребя шнурок от капюшона своей куртки, я вырос в Италии. Но у нас же эра глобализации, не так ли? ...Зачем я здесь? Ах, прости, я так и не рассказал. Это совершенно неинтересная история; я решил приехать сюда к одному человеку, но он сейчас занят, и я блуждаю тут, как тень отца Гамлета... ...Ты хорошо знаешь город? Прости, но Намимори мне неинтересен. Все, что я хотел бы узнать о японской провинции, я узнаю, просто живя здесь, мне не нужно бродить по улицам. ...Как ты смотришь на то, чтобы разговаривать иногда?.. Да, я рад встретить соотечественника. Это так заметно? Бьякуран клянется, что в его тяжеленной сумке книги, ведет себя естественно до тошноты; а пальцы его касаются стен, коры деревьев и - единожды - даже асфальта. Глаза у него прозрачно-сиреневые, как цветные льдинки, и когда он улыбается - жмурится по-кошачьи. Он настолько чужд Намимори, насколько это только возможно. Как пулевое отверстие, через которое в маленький и нисколько не обычный город льется чистый, яркий свет внешнего мира. Найто заглатывает наживку, прекрасно понимая, что бонусом наверняка окажется крючок. Крючок - это больно, это рвет глотку почище сигаретного дыма и смолистого запаха молодой листвы, но вполне терпимо, если у тебя ощущение, что приманка тебе нужна по-настоящему. А у него чувство именно такое. У Бьякурана появляется обыкновение проводить вечера в одном и том же унылом, пропыленном скверике на окраине, и Найто обнаруживает вдруг, что в этом есть своя, особенная прелесть: сидеть на видавшей виды скамейке, молча пялиться в сиреневеющий воздух и иногда ронять случайные фразы. Он терпеть не может шифры и головоломки, поэтому хочет понять все как можно быстрее, не тратя время. Он разломал бы Бьякурана, разобрал на части, если бы мог, но тот как будто светится, и прикасаться к нему без позволения просто страшно. Приходится ждать. День идет за днем, Бьякуран появляется не всегда и уж тем более не всегда в настроении разговаривать. Чаще он просто сидит и читает, то и дело поправляя старомодные очки в тяжелой темной оправе. Читает он одну и ту же книгу изо дня в день. Обложка у нее темно-зеленая, вытертая на уголках и корешке, с золотым тиснением. В название Найто не вчитывается намеренно. И в итоге теряет терпение первым. - Что ты читаешь столько времени? - спрашивает он и тут же жалеет об этом, потому что Бьякуран резким движением закрывает книгу и садится так прямо, как будто проглотил шест. - Ты всегда мог прочитать название. Ветви над головой шелестят листвой, раскачиваясь. Найто глотает воздух, лихорадочно придумывая ответ, потому что ему кажется, что разговор наконец-то - впервые - не выглядит случайным обменом репликами. Но Бьякуран опережает его. - Как ты думаешь, - спрашивает он, - лучше смотреть вперед или смотреть на других? Чтобы выжить, нужно не просто смотреть вперед - нужно смотреть вперед на два-три шага. Найто почти уверен в этом, как и в том, что у него самого это не очень-то получается. Он думает, что ему не на что жаловаться - сам позволил себя поймать; но чувство невидимого поводка не отпускает и безгранично злит. Бьякуран никогда не говорит серьезно, но всегда - о серьезных вещах. Как-то раз он роняет, что его дела здесь связаны с какой-то научной работой, и тогда Найто спрашивает нервно: - Ну и что ты тут делаешь, такой умный? - А что здесь делает человек с повадками боевика? - Бьякуран широко улыбается и снова прикрывает глаза. - Извини, но я подумал, что имею право задать ответный вопрос. Найто достает из кармана пачку сигарет, смотрит на нее задумчиво и убирает обратно. - Я тут живу, вообще-то. - А я сюда приехал по делам, - снова улыбается Бьякуран, и Найто пробивает на смех, потому что равноценность ответов совершенно очевидна. - Ладно, - отсмеявшись, он запрокидывает голову и смотрит в лиловое сумеречное небо, - я здесь живу потому, что в определенный момент это было самым безопасным вариантом. А потом я привык. И я всегда успею уехать. - А еще ты надеешься, что тебе не понадобится, потому что здешняя двусмысленная жизнь тебе нравится - так? - Я ждал, что ты тоже расширишь свой ответ. Бьякуран задумчиво дергает себя за ожерелье на шее - три деревянных бусины на толстом шнурке - и качает головой, так что нестриженые белые лохмы рассыпаются по плечам: - О таком стоит договариваться заранее. Он собирается подлавливать собеседника на каждом слове, это по его лицу заметно, и Найто выпрямляется, складывает руки на коленях почти по-ученически. Жизнь - скандальная кошка и любит бить по лицу и царапать, когда не ждешь. Если он захочет, он предугадает момент, когда это начнется. - Хорошо, тогда давай договоримся. По три вопроса, и никто не врет, окей? Бьякуран сливает все. Вообще-то уже даже доказательств искать не надо, что он темная личность и приехал в Намимори по своим темным делам, но Найто уже плевать. Он уже не просто заглотил наживку вместе с крючком, он успел располосовать себе ею весь рот и теперь плюется ядом вместо крови. Ему весело. Ему смеются в глаза и выставляют его идиотом, отказываясь отвечать на вопросы только потому, что они неверно сформулированы - а он переставляет слова местами, впервые в жизни играет с ними и по-дурацки этому рад. Бьякуран отмахивается цитатами, выстраивает сложные и лживые насквозь теории, построенные на неизвестных Найто идеях и учениях - и получает в ответ жизнерадостную улыбку идиота, из того арсенала, который был испробован еще на Хибари Кее и всех учителях без исключения. Смейся так, как будто у тебя нет мозга - окружающие все равно не готовы его обнаружить! У Найто нет ни малейшего шанса загнать Бьякурана в угол - ни в этот вечер, ни в четыре последующих, - но он честно пытается. Отвечает вопросом на вопрос, требует пояснений на каждое слово, срывается на итальянский и жестикулирует так, как будто по нему не прокатились молохом японская образовательная система и японский же менталитет, способные отучить от любых резких движений, - и наконец Бьякуран сдается. - Ладно, - говорит он после очередного шквала уточнений, - заткнись хоть ненадолго. И послушай. И объясняет. Найто честно слушает пятнадцать минут и задает еще восемь вопросов - понятия, которыми Бьякуран оперирует с легкостью жонглера, ему совершенно незнакомы. Бьякуран закатывает глаза и объясняет еще раз, всем своим видом демонстрируя, что в гробу видел общение с необразованными идиотами. И рассказывает еще дважды - до тех пор, пока не получает в ответ тишину и задумчивое "ага, понял". Найто совершенно уверен, что сумел так и не выдать, какое за этим коротким ответом кроется ликование. Он не знает, как назвать свои ощущения, но каждое слово в этот вечер переворачивает его мир и ставит обратно, добавляет деталей, красок, четкости - и среди них не последнее место занимает голос рассказчика. Оказывается, что когда Бьякуран долго говорит, хрипотца из его голоса пропадает, и он вообще весь меняется - и интонации, и жесты; он оживает, становится менее выдержанно-фальшивым, и тоненькие ленты кожаных браслетов на его руках вздрагивают при каждом движении. Сумерки сгущаются, но Найто на это плевать - белые волосы его собеседника все еще видно, а его собственное лицо подсвечивает сигарета, которую он, правда, больше держит в руках, чем курит. Позабытая книга лежит между Бьякураном и ним, едва заметно поблескивая позолоченным кириллическим заголовком. С того дня - вечера - Бьякуран как будто оттаивает. Он говорит много и долго, опять строит сложные конструкции - но на этот раз не пытается в них путать. Что-то в его манере в целом выдает, что ему давно не хватало слушателя; Найто не жаль, Найто готов внимать, даже если то и дело сбивается с мысли. Иногда он ловит себя на том, что ему безразлично, что именно говорит Бьякуран - лишь бы не замолкал. Лето клонится к осени, темнеет все раньше, и все чаще темнота оставляет им обоим только голоса - не выражение лица и даже не жесты. Найто задумчиво чертит сигаретой в воздухе случайные буквы и слова, молчит и только изредка вставляет короткие замечания: когда Бьякуран развивает очередную теорию, отвлекаться опасно, да и грешно. Слишком уж эти его теории безумные - и то и дело в них проскальзывает что-то маниакальное, какая-то идея фикс, еще не до конца сформированная, но уже жутковатая. Найто иногда хочется прервать этот монолог, разрастающийся не лучше раковой опухоли, пока Бьякуран вовсе не ушел в пике - но у него никак не выходит. Ему нечего сказать в ответ. Нечем заполнить пространство, он даже не уверен, что Бьякуран помнит его голос так же хорошо, как он - его. Этого человека уже просто не догнать - он, может, и с такими идеями-то носится потому, что никто не может идти с ним вровень, думает Найто. Мыслить так в девятнадцать - безумие. Искать в девятнадцать лет человека, который поможет тебе создать армию боевых роботов - тем более. Можно было бы спросить, каким именно образом и на какие средства Бьякуран собрался осуществлять свои далеко идущие планы, но Найто, кажется, боится. Или предпочитает закрывать глаза на очевидное? Бьякуран наклоняется и вдыхает табачный дым, его волосы соскальзывают с плеч и едва не касаются тлеющего кончика сигареты. Бьякуран забирается на скамью с ногами, наклоняется к Найто - деревянное ожерелье глухо клацает бусинами, - и с горячностью говорит, что смотреть вширь - лучше, чем вперед. - Даже вперед на два-три шага? - Да, даже на два-три шага. Бьякуран тянется вперед, касается ключиц Найто в вырезе футболки, обводит контур старой татуировки. Пальцы у него сухие, длинные и тонкие. Он трогает синеющие угловатые буквы так же, как трогал камни, траву и асфальт, слегка подрагивающими подушечками. - Странное место для татуировки, - бормочет он себе под нос. - Почему? - Ее не спрятать... Здесь не любят такие вещи, ты знаешь? А такую надпись даже не спрячешь никак. Найто смеется и сдвигает цепь на шее так, что она наполовину прикрывает собой татуировку. - Я ее набивал не для того, чтобы прятать. Не отводя руку, Бьякуран замирает и смотрит ему в глаза - очень, очень долго. И Найто вдруг понимает, что когда этот ненормальный уедет - Намимори потеряет свое особенное значение "совершенно пустого места", потому что станет даже хуже нуля: отрицательной величиной. Бьякуран читает стихи - вслух, наизусть, нараспев. Голос его глубок и мягок, словно летние сумерки вокруг. - У адского края, где рушатся стены, не понимая, цветет цикламена... Он делает только то, что хочет. Говорит только то, что хочет, объясняет как хочет и вертит словами так, как ему вздумается. Найто пора бы уже понять, что столкнулся с тем, кто слушает только себя и мнит себя лучшим кукловодом во вселенной. Найто, в принципе, это уже понял и смирился. Утешает себя тем, что это временно - даже если и искренне опасается конца. - ...не понимая, не понимая, что жить остается так минимально... - Бьякуран вдруг запинается, хватается за голову, пропуская серебристые волосы между пальцев, и вдруг переходит на какой-то совсем другой текст, в котором Найто не понимает ни слова. Чужой язык, но все тот же голос и интонации. Можно попытаться понять если не смысл, то вложенный в чтение посыл; Найто научился различать эти нюансы, как и еще многие другие. Что-то подсказывает ему, что вот с таким надрывом, как сейчас, этот человек должен прощаться - отрывать от себя три или четыре месяца слов и случайной эмоциональной связи; если, конечно, для него имеют значение такие вещи, как эмоциональная связь. Найто затягивается так глубоко, как будто ему уже больше никогда не придется дышать - вообще никогда, - и думает, что эмоциональность его все-таки куда-то затерялась в этой провинциальной гробнице; наверное, Бьякуран и не подозревает, что не один тут претендует на звание бомбы с таймером. Вязь незнакомого языка прерывается. - Я вот никак не пойму, - вздыхает Бьякуран, улыбаясь, - визуал или все-таки аудиал? Он опять тянется своими пальцами-вибриссами, перебирает цепочки на воротнике и тянется к замку на шее, жмурится и склоняет голову набок, слыша ответ: - Я даже не знаю, что это такое... Глаза его смеются, поэтому Найто торопливо тянется за смартфоном: - Подожди, я поищу! - и замирает, когда Бьякуран отрицательно качает головой. - Не надо. Я о том, что ты слушаешь мой голос, и тебе плевать на то, что именно я говорю. Даже когда я перешел на древнеарамейский... - О чем ты рассказывал? - переспрашивает Найто быстро. Бьякуран улыбается глазами и всем лицом, качает головой: - Это старая история о мудреце, который только своей мудростью и спасался. Но это не важно. Для тебя, - он подчеркивает эти слова так, что они звучат почти оскорбительно, - не важно. Кожаные браслеты на его руках вздрагивают. Найто тушит сигарету прямо о скамью и медленно, размеренно произносит: - Я так понимаю, тебя это задело. У Бьякурана на лице все написано - "я-то думал, тебя интересуют мои идеи" или что-то в этом роде. Что за нелепость: излагать свои планы человеку, который по умолчанию не мог тебя понять - с самого начала! - и так по-детски обидеться, что тебя недооценили? Кажется, Найто действительно смешно. Он даже думает - целых два дня, - что хватит уже, хватит этого ментального мазохизма. Если так вдуматься, при ближайшем рассмотрении Бьякуран оказался не так уж и сложен. Зарвавшийся, полубезумный юный гений - таких обычно жизнь хвостом по лицу лупит, и они быстро успокаиваются. Хорошо, если не на ближайшем кладбище. Хотя кто их знает, этих гениев, может, им смерть предпочтительней провала? Найто стреляет по мишеням, почти всегда попадает и совершенно уверен в том, что в случае чего так же будет попадать в людей. Найто курит до горечи в горле, до тошноты, больше, чем когда-либо; закрывается от внешнего мира за наушниками и убеждает себя в том, что все это ему необходимо. А сам вспоминает - как-то раз, еще в июне, Бьякуран спросил: кажется ли ему отвратительным следовать стратегии выживания? Найто тогда едва понял, чего от него хотят, а потом бросил, не задумываясь - проще смотреть вперед и не доводить дело до серьезных проблем. Тогда он не понял, что в его ответе могло найтись смешного. Сейчас он и сам готов посмеяться. На третий день он идет в сквер сам. Бьякуран сидит на обычном месте и на сей раз читает какой-то журнал на английском, посматривая иногда на лежащий рядом смартфон. Поперек его левой скулы - широкая полоса лейкопластыря. Найто молча садится рядом, откидывается на спинку скамьи и с чувством выполненного долга выдыхает. Вокруг тихо до звона в ушах. Откуда-то издалека доносится музыка, приглушенная расстоянием; он представляет себе, как оно там рядом - земля, наверное, под ногами дрожит. Бьякуран аккуратно закрывает журнал. - Неужто роли поменялись? - усмехается он. - Ты ищешь встречи в открытую. Не ждал я такого. - Не поменялись, - Найто вытаскивает сигареты и вдруг, подчиняясь внезапному порыву, протягивает одну: - Никогда раньше не спрашивал, но... будешь? Бьякуран замирает на секунду, задумываясь, и вдруг слабо улыбается: - Возможно, мне стоило научиться... Найто с фырканьем отворачивается и прикуривает. - Не стоило, - говорит он. - Ты слишком беленький и чистенький, чтобы сыпать на себя пеплом. Телефон лежит между ними, как кнопка ядерной тревоги, и они косятся на него поочередно. И молчат. Бьякуран тянется к шее, как будто что-то ищет, и вздыхает: - Черт. Шнурок порвал вчера. А спустя еще пару секунд добавляет так поспешно, как будто просто физически не может молчать: - Я завтра уезжаю. Вот мне сейчас позвонят... и решу все окончательно. Проторчать тут четыре месяца, чтобы решать все в последний день, это... Он говорит неуверенно, непривычно - без своего обычного апломба, и Найто запоминает и эту интонацию. - Пока я еще здесь... я хочу тебе кое-что сказать. На длиннопалой, бледной руке - незнакомое кольцо, раньше такого не было; тяжелое, потемневшее от времени, с оранжевым крупным камнем, обрамленным тонкими металлическими крыльями. Красивая вещь. Бьякуран нервно касается камня пальцами, крутит, как будто еще не привык к его тяжести, и говорит спокойно и размеренно, так безмятежно, что до Найто даже не сразу доходит смысл: - В сорока шести мирах наш союз был взаимовыгоден. Звучит, как бред, и выражение лица у Бьякурана такое, как будто он сам боится, что несет какую-то чушь. - В четырнадцати мирах мы оставались любовниками даже во время войны, и в трех ты предал Альянс из-за меня. В ста шестидесяти случаях ты ушел сегодня, в пяти - дослушал до конца... - Бьякуран смотрит в куда-то в пустоту, - в шестистах восьмидесяти пяти ты послал меня, из них в трехстах сорока двух случаях - нецензурно. Да у него же руки дрожат, - понимает вдруг Найто. Руки. Дрожат. У этого вот. Круто. - Во всех случаях разрыва ты погибаешь в течение следующих шести лет. - ...Целых шести?.. - сигарета жжет пальцы, и Найто понимает, что уже добрых две минуты слушает этот монолог в полном оцепенении. - Я-то думал, ты не бредишь, - говорит он. - А ты... - А я и не брежу. Вечерний сквер вокруг вздыхает и окрашивается в оранжевый, лижет и касается, но не жжет. Найто что-то такое уже определенно видел, но сейчас не может вспомнить, когда и где, потому что Бьякуран смотрит на него лиловыми, как сумерки, глазами и улыбается. - Все, что я сказал - правда. А вот решать тебе. Без сигареты в руках прятаться от ответа как-то не очень выходит. - Целых шесть лет, - Найто чувствует, как губы сами собой растягиваются в ухмылке. - Ты рассуждаешь о войне, как о прогулке, и говоришь мне, что у меня есть шесть лет. Понимаешь же, к чему дело идет? Он снова складывает руки на коленях, как в их первый разговор, и говорит Бьякурану все, что думает - о том, что в гробу видел разборки между семьями, что собрать всех вокруг себя силой и страхом - дурацкая идея; и знает заранее, что его слова не достигнут цели. Улыбка не уходит с губ Бьякурана, она все так же пляшет в его глазах, и это жестокая, колючая улыбка человека, который недавно с интересом рассуждал о методах долговременного гипноза и подчинения. - Принимая решения, - говорит он и смотрит так, как будто действительно видит другие миры, - ты никогда не колеблешься. Из раза в раз. Ты всегда делаешь это очень быстро; впервые на моей памяти ты всерьез задумываешься на этой развилке. Найто молчит, разглядывает дотлевающий на песке окурок и слушает. - Скажи, я должен гордиться? - спрашивает Бьякуран заученно-устало, как будто читает реплики до смерти надоевшей роли. - Так или иначе, хотя и ненамеренно, я был близок к успеху? Это будет лучше для тебя же. Прими мою сторону. Я так или иначе получу власть над всем Альянсом - какой тебе тогда смысл сопротивляться и рисковать собой? Это стратегия выживания. Шесть лет, - как загипнотизированный, повторяет про себя Найто. Он сказал мне "шесть лет". И теперь утверждает, что я действительно могу выбирать. Бьякуран смотрит на него почти растерянно и вдруг порывистым движением снимает очки. - Если вдруг что, итог зависит не только от твоего выбора сегодня, но и от того, что ты сделаешь в последствии, - он на миг запинается, словно ищет слова. - Это... так, напутствие. Я не могу сказать тебе, где именно ты ошибаешься. Мне это невыгодно. И замирает, как сфинкс, ждущий ответа на заданный вопрос. Нет, конечно, Найто даже не думает расценивать последнюю фразу как какое-то сильное движение души или, еще того хуже, жест благородства. Бьякуран не из тех, кто так поступает - даже с людьми, которым делает предложения двусмысленные по всем параметрам. Найто не уверен, что вообще чего-то ждет, не разочарован, не оскорблен - ему легко и пусто, он почти счастлив, потому что проклятая головоломка собралась сама и так и не смогла вывернуть его наизнанку. То есть - наверное, не смогла. Он встает, затаптывает окурок и смотрит на матовые огни фонарей. В памяти наконец-то находится подходящее слово: снихождение. Но он совершенно не нуждается в подобном. - Смотри вширь, - говорит Бьякуран со своей неизменной дежурной улыбочкой, жмурясь, как сытый кот, - сейчас ты видишь только одну ветку: ту, которая тебе нравится. И Найто - впервые в жизни, наверное, - представляет себе бесконечное множество вариантов, каждый из которых начинается прямо сейчас и ветвится до самого последнего писка таймера, до самого взрыва. И делает шаг в густую чернильную ночь. У него есть еще шесть лет. У меня есть пять лет, - думает он потом, отплевываясь от ядовитого привкуса обреченности. Намимори сидит у него в печенках. Он хочет уйти куда угодно, лишь бы подальше от этого пыльного склепа. У меня есть четыре года, - твердит он и старается не думать, что если у Бьякурана дар врожденный, как у Савады эта пресловутая интуиция... то соревноваться просто нет смысла. Но у него есть еще три года. Два. Один. У меня есть целая бесконечность, - думает он однажды в шестнадцать, просыпаясь с раскалывающейся головой, забитой шелестящим ворохом воспоминаний и фантомной болью от восьми автоматных пуль в легких, - сколько угодно времени, чтобы доказать Бьякурану, что я презираю стратегию выживания.