Моя королева

      Сегодня город молчалив и напряжён. Золотистый свет ламп освещает пустые улицы, единственным звуком является свист холодного ветра Голых Деревьев. Отсутствие снега, кажется, только угнетает обитателей каменных гнёзд. Коты, изредка снующие по этим улицам, выглядят подавленными. Они бегут в свои тёплые гнёзда, трусливо поджав хвосты. Прячутся за длинными лапами Двуногих, вбивают в свою голову иллюзию безопасности и клянчат у своих господ еду, набивая и без того жирные животы. И правильно. Им есть чего бояться здесь на улицах города. В этих тёмных переулках, насквозь пропахших мусором и пылью. В закоулках и живых изгородях. Опасность повсюду, и имя ей — Рогвир. Моё имя.       Именно я снюсь домашним котам и местным бродягам в их кошмарах. Именно мои когти контролируют каждый их шаг. Все они живут по моим правилам. Кнутом им служит страх, наказанием — смерть. Я пугаю их. Довожу до дрожи. Свожу с ума. Я вижу адский, первобытный ужас на их физиономиях, когда поутру кто-нибудь находит посреди улицы изуродованное тело провинившегося. В противовес их паранойе, моё собственное сердце наливается горячим восторгом, торжеством. Это чувство есть нечто настолько же дикое, как и паника местных жителей. Бурлящее, пылающее, рождённое в момент сотворения мира, в танце необузданного пламени.       Я везде. Я всё вижу. Я всё знаю. Где есть мои сторонники, мои глаза и уши, там и я. Моя банда докладывает мне всё, а я делаю выводы и принимаю решения. Нет кота в моём городе, который не знал бы, что без моего прямого приказа эти запуганные, тупые крысы, которые, тем не менее, являются лучшими бойцами на ближайших землях, и шагу не ступят. Несмотря на то, что они все служат мне, они боятся меня не меньше домашних неженок. Боятся, что в любой момент, за малейший проступок я могу натравить на них всех моих головорезов. Они приучены держать язык за зубами, потому как мне достаточно лишь отдать приказ, чтобы бунтарь был разорван в клочья. Они не могут уйти, потому как предательство карается жесточайшей смертью. Не могут сбежать, ведь мои ищейки будут преследовать их столько, сколько придётся. Служи — или прими мучительную смерть. И потому коты, однажды вошедшие в мой круг, обречены быть моими рабами до конца своих жизней. Они должны быть благодарны, я наполнил смыслом их жалкое существование, перевоплотил их из просто тупых, скитающихся по миру теней в по-настоящему значимых и сильных воинов. Они лишены жалости, они абсолютно покорны. Из недостатков можно отметить лишь один значимый — безграничную глупость. Но отовсюду есть исключения.       Шекли. Он был моим, скажем так, заместителем. Кровным братом, советником, верным слугой, который, что похвально, всегда откликался на мой зов по своему искреннему желанию. Забавно. Похоже мать загуляла и родила нас от разных отцов: мы с братом были абсолютно не похожи друг на друга. Я — массивный, с короткой колкой шерстью рыжего и белого цветов. На ушах зарубки, всё тело в шрамах, особенно в районе носа и глаз. Каждый противник норовил меня ослепить, но ни у одного не вышло. Мои жёлтые глаза по-прежнему видят. Шекли же сильно от меня отличался. Белый, как туман, на котором ярко выделяются янтарные глаза, он страшно худ. Бессилен в битве, но полезен рядом с правителем. Слабак, но семи пядей во лбу. Был осторожен, если не сказать хуже, и потому просчитывал всё до мелочей. Полезный малый, у которого, к моему счастью, всегда была кишка тонка устроить бунт и свергнуть меня. Он понимал, что лучше всего ему будет за моим плечом, где я его слушаю и защищаю, и это мне было на лапу. Кроме того, он был сильно ко мне привязан. Называл себя моей совестью, читал нотации и, кажется, искренне верил, что где-то во мне прячется мягкий, добрый котёнок, с которым он некогда играл у материнского живота. Я всегда удивлялся, как в такой светлой голове может быть столько наивной веры в добро. Глупо даже представить его, поднимающего лапу на своего брата, это шло наперекор всей его сути. Шекли всегда был рядом со мной, даже когда мне этого не хотелось. Говорил, что искренне беспокоился за меня. Что моя жизнь, как правителя, каждую минуту может подвергаться опасности. Ранее я его отгонял, как назойливую муху. Кто-кто, а он мне не защитник. Но потом я перестал противиться его упрямству. В какой-то степени, его опека была даже приятна, появлялось ощущение, что не каждый хочет меня убить, что я кому-то нужен и могу полностью доверять... Но это бред. Я не должен повторять ошибок тех, кто пали от лап ближних. Эта игра не на жизнь, а на смерть, и если я в неё ввязался, то должен мыслить трезво, не открывая тылы врагу...       Воспоминания о брате навевают тревогу. Я сижу, глядя на светлеющее небо. С крыши заброшенного здания, в котором я устроил штаб нашей банды, всегда открывался отличный вид на город. Я наблюдаю за тем, как гаснут звёзды, как восток медленно наливается едва заметной молочной белизной, а на пустынных улицах клубится утренний туман. Мне сегодня не спится. В ясной голове, отчаянно не желающей сна, сменяя одна другую, мечутся мысли. Сощурив глаза, я не отвожу взора от силуэта местной церквушки. Я не могу перестать думать о том, что произошло три дня назад в переулке, под её окнами, и неприятное ощущение незавершённости наполняет меня от усов до кончика хвоста.       Всё началось с несколько лун тому назад, когда в моём городе объявилась незнакомка. Она была вся истощена и лежала без сознания неподалёку от городских стен. Её тёмно-серая шерсть была испачкана грязью и торчала в разные стороны. Рёбра явно выделялись над впалым брюхом. Я мог бы оставить её там, на растерзание воронам, но меня одолело любопытство. Я не помню, чтобы кто-то из диких земель приходил на мою территорию. Я в принципе был не уверен, что коты способны там выжить. И потому мне хотелось побольше разузнать об этой кошке.       Я приказал своим воинам вытрясти из домашних ещё больше пищи, чем обычно, и стал ждать, когда кошка очнётся. Её принесли ко мне, под крышу, по моему приказу подготовили подстилку из перьев и выброшенных двуногими шкур, притащили еды и воды. Я решил, что её стоит принять как можно радушнее, чтобы развязать ей язык. Также я приказал привести воина, который более-менее разбирался в искусстве врачевания. Он похлопотал над ней, и сказал, что она скоро очнётся.       Он оказался прав.       Незнакомка проснулась утром следующего дня. Я приказал ей поесть. Она набросилась на пищу, но видимо из-за долгой голодовки она отвыкла есть в таких количествах. «Ну ничего, - думал я, - понемногу оклемается, это вопрос времени». Когда я начал её расспрашивать, она сказала лишь своё имя – Ольховая. Это имя меня сильно удивило – у нас всех имена были лишь созвучиями, не имеющими за собой значения. Кого-то называли в честь предков, кого-то в честь каких-то явлений, но имена большинства были не более, чем прихотью, плодом фантазии матерей. А она, вот, Ольховая. Из имени я сделал вывод, что она родом из каких-то далёких лесов. Я приказал ей говорить дальше, но она лишь пронзала меня настороженным взглядом, словно гадая, доверять мне или нет. В тот день мне не удалось более вытянуть из неё ни единого полезного слова. Меня очень раздражало её неповиновение, но Шекли убедил меня успокоиться и не торопить события. Мне пришлось смирить мою гордость и оставить Ольховую в покое.       Так мы жили бок о бок некоторое время. Я всё пытался узнать побольше о её прошлом. Иногда, когда упрямая кошка была в относительно хорошем настроении, она проговаривалась о мелочах. Например о том, что там, где она жила, были озеро и высокие деревья. О том, что там было немало котов и ни единого города. Группировку, в которой она жила, она называла «Грозовым Племенем». Что у неё была семья. Но стоило ей заикнуться о сестре, гостья начинала хмуриться, огрызаться и замолкала.       Скрытность Ольховой вызывали у меня азарт. С каждым ответом появлялись ещё несколько вопросов, только подпитывая огонь моего любопытства. Когда она стала крепнуть, я начал постепенно показывать ей жизнь моей банды. В тайне я надеялся, что она откажется от дальних странствий и останется здесь. Она была довольно крепкой, закалённой долгим путешествием. По крайней мере это были причины, которые я называл сам себе, пряча за ними нечто более значимое. Было в ней нечто, что влекло меня. Приковывало взгляд. Завораживало. Её янтарный взор был мне удивительно дорог, я не желал отпускать её. Я злился, когда она, видя наше правосудие, кривилась и отводила глаза. Я не раз замечал, что она выстроила между собой и бандой стену непонимания, её явно пугал наш образ жизни, хоть она старалась казаться равнодушной. Я приходил в ярость, метался из угла в угол, я начал говорить сам с собой. На кого я так гневался? На неё? Возможно. Она была так прекрасна, горда и юна, словно диковинная птица, которую я никак не мог поймать. Как же она не поймёт, что страх – это опора нашей банды. Она держится на нём, позволяет нам выживать, сохраняя свою свободу от двуногих. Мы живём бок о бок с ними, подпитывая силы за счёт развращённых умов домашних котишек, которые и без того всегда сыты. Как же Ольховая не поймёт, что здесь она будет в безопасности, будет в большом почёте? Почему она не хочет быть моей? И тем не менее ещё больше я злился на самого себя, за само желание обладания ею. Запретное, и потому такое сладкое. Я давным-давно решил, что любовь – удел слабых, жалкий, приземлённый инстинкт, несовместимый с властью. Неужели я становлюсь мягче? В моей голове звучали крики моих подчинённых: «Рогвир раскис! Слабак Рогвир!» Мысль о грядущем восстании приводила меня в ужас. Я по-настоящему паниковал, и с каждым мгновением всё сильнее боялся собственных чувств.       Но желание было сильнее страха. Оно рождало надежду, что присутствие рядом со мною правительницы, гордой и сильной, какой была Ольховая, только укрепит мою власть в банде. Эта навязчивая идея преследовала меня, играя в моей голове всё более яркими красками. Вот оно – решение. Ольховая станет моей подругой, моей королевой. Вместе мы будем править сурово, наши воины будут наводить страх на всю округу, мы будем могущественны как никогда доселе.       Однако когда я начал делать подобные намёки, кошка ещё больше отгородилась от меня. Когда я обвивал её своим хвостом, она не шевелилась, но я чувствовал исходящее от неё отвращение. Она замирала, но я знал, что, если бы она не боялась меня, она бы отстранилась. Она была неприступна, предпочитала не смотреть на меня, но, когда я случайно ловил на себе её взгляд, в нём был ужас. Я был настойчив, но гордячка не поддавалась. Я манил её сладкими речами о нашем общем могуществе, о том, что она будет жить, как богиня, но Ольховая всё ещё дрожала при моём приближении.       И три дня назад я проснулся и не нашёл её рядом. Она сбежала. Я поднял на ноги всех моих ищеек и с полдесятка сильных воинов. Решение пришло вместе с яростью, рождённое в мгновение ока и пропитанное пылающей решимостью: если уж Ольховая бежала, если она отказывается быть моей, так не быть же ей ничьей! Она сделала свой выбор. Она пробыла с нами достаточно долго, чтобы понять – от меня не сбежишь. Все мои мысли крутились вокруг того, что сегодня должна пролиться кровь, которая поработила меня. Уничтожив её, я обрету свободу. Лучший правитель – одинокий правитель! Как я мог быть настолько глуп, чтобы забивать свою голову наивными картинами совместной власти? Как мог я верить, что какая-то чужачка сможет укрепить мою собственную власть? Нет… Конец иллюзиям! Конец Ольховой!       Мы преследовали её недолго. Она не успела уйти далеко. Однако она была не одна – я был изумлён, когда увидел с нею туманно-белую фигуру Шекли. Они шли рядом, о чём-то тихо переговариваясь. Ревность наполнила меня. Я возжелал уничтожить брата, стереть в порошок, чтобы крики его были слышны во всём городе. Но я сдержался. Нападать со спины… Низко. Я отдал приказ окружить их. Затем, когда шкуры троих из моих воинов скрылись за покатыми крышами, я выступил из тени вперёд.       - Так-так, - протянул я, не сумев скрыть кровожадную нотку в голосе. Ольховая и Шекли разом испуганно обернулись. Брат стал было на защиту кошки, но, когда с другой стороны появились мои бойцы, он растерялся и начал метаться по кругу вокруг Ольховой, внимательно следя за каждым движением противников. Я стал двигаться медленнее, упиваясь их буквально осязаемым страхом. Мои губы растянулись в оскале, я смотрел не мигая, как хищник на загнанную в угол жертву. – Кто тут у нас? Беглянка и предатель… Вы разочаровали меня. Особенно ты, Шек. Я думал, что ты не пойдёшь против меня…       Шекли смотрел на меня так, словно подбирал слова, которые, однако, застрявали в его горле. Отчаянная храбрость, смешанная с непониманием в его взгляде, была похвальна, но меня она забавляла. Они были так беспомощны… Их смерть стала вопросом моей собственной прихоти. А Шекли строит из себя героя!.. Он всё также жалок, как и ранее.       - А ты… - теперь я обращался к Ольховой. – Ты могла стать самой значимой кошкой в городе… Твоё слово было бы не менее значимо, чем моё! А ты, как самая мышеголовая дура, предпочла бежать! Да с кем! С моим слабаком братцем!       Для пущего драматизма я сделал паузу.       - Предательство карается смертью. Надеюсь, что ваши тела станут напоминанием всем, кто осмелится выступить против меня.       - Ты же не убьёшь нас!.. – с ужасом в голосе произнёс Шекли. Ответом ему послужило утробное рычание, вырвавшееся из моего горла. Белый пошатнулся, отступил назад, но твёрдо произнёс: - Тогда хотя бы её отпусти! Она не рождена в этом городе! Её жизнь не принадлежит тебе! Ты не имеешь права останавливать её!       - Заткнись, идиот! О каких правах ты говоришь? О каких правах может заявлять тот, кто предал родного брата и ушёл из города, присвоив его подругу?       - Он меня не присваивал! – закричала Ольховая. – Это ты возомнил, что я твоя! Но я не стала бы тебе подругой даже под угрозой смерти!       Бешенство раскалилось до бела в моей душе. Ненависть к ним обоим, казалось, наполнила меня, как наполняет реку весной вода.       - Довольно! Я устал от разговоров!       Затем я повернулся к своим воинам и отдал приказ:       - Не трогайте их без моей команды. Я хочу сам с ними расправиться.       Кольцо котов стало медленно сжиматься. Я шёл впереди. Шекли смотрел на меня с таким недоверием, словно искренне верил в нереальность происходившего. Он закрыл собой серую кошку… Тоже мне, герой. Я приближался к нему медленно, чувствуя, как лапы наливаются силой, а когти выпускаются из подушечек. Мои глаза смотрели на него с презрением, я ждал. Не знаю, чего именно, но я знал, что брат сам предоставит мне момент для нападения. Так оно и случилось. Миг спустя кот что-то закричал и набросился на меня. Тогда я лёгким движением повалил его. Лапы сами собой стали драть его шкуру, я намеренно не трогал горло. Он не заслужил быстрой смерти. Сначала он должен изрядно настрадаться, а потом, когда я сочту нужным, я убью его. Краем уха я слышал крики Ольховой. Она металась, бросалась на меня, но я откидывал её прочь. Мысли вертелись вокруг брата. Предатель. Изменник. Вор. Слабак. Я поливал его подобными словами до тех самых пор, пока он не испустил последний хриплый вздох – изуродованный, истекающий кровью, с милосердно разорванным мною горлом.       Потом я повернулся к кошке. Она кричала, её била крупная дрожь. Я посмотрел на неё с мстительной усмешкой. Где же эта сильная, кошка, которая меня так очаровала? Разве это она стоит передо мной, такая маленькая и жалкая? Она ли оглядывается вокруг, ожидая удара с любой из сторон? Она несомненно была готова драться, но не из храбрости, а из первобытного желания спасти свою жизнь. Затравленное выражение в её полубезумном от ужаса взгляде казалось мне отвратительным.       - Присоединяйтесь. Положим всему этому конец.       Мы одной большой толпой напали на Ольховую. Каждый нанёс удар. Каждый пролил её кровь, но никто не смел убить её. Эту честь они оставляли мне. И когда кошка уже лежала на земле, израненная, ослабевшая, потерявшая много крови и уже не имевшая сил подняться на ноги, я взял своё. Так или иначе, перед самой своей смертью, она стала моей. Я овладел ею, хотела она того или нет. Глупая кошка... Лучше бы она позволила мне это с самого начала...       А потом, достаточно надругавшись над её ещё живым, но постепенно теряющим силы телом, я ушёл, забрав с собой всех своих сторонников. Я оставил её умирать, на мокрой земле, в полном одиночестве. Именно этого она заслужила.       Я вернулся в заброшенное здание, наполненный мрачным удовлетворением. Возмездие свершилось и отныне я был свободен.       Но на следующий день мне сообщили, что их тела пропали. Я приказал своим бойцам прочесать город в поисках, но безрезультатно. Ни следа Ольховой или Шекли.       И вот мы добрались до сегодняшнего дня. Я сижу, гадая, что же случилось с трупами моих врагов? Никто из местных не говорил о жестоких убийствах. Странно тихо. Первые лучи рассветного солнца касаются моей шкуры, но ни единого звука не доносится до моих ушей, кроме скорбного завывания ветра. Весь город молчалив и напряжён. Но почему же теперь страх сковывает и меня тоже?