Беги от собственного разума

Ты сжимаешь в руках пистолет, даже если патронов уже не осталось, потому что в этом мире доверять можно только пахнущему ржавчиной и прошлым веком револьверу. За стеной маячит нечто, похожее на человека, стараясь убить тебя, пока ты не подрезал этому ноги сам. Ну и не только ноги. На начало твоего путешествия на тебе - рубашка с иголочки и выглаженный жилет; прошло уже много дней, на одежде появились пятна крови, но ты все равно выглядишь очень эстетично и немного небрежно. Даже на исцарапанном и запачканном лице ты умудряешься сохранять выражение собственного превосходства, смешанного с презрением, и это после того, как ты бегал, по щиколотку в дерьме и чужих (слава богам!) внутренностях. В этом странном мирке тебя зовут детективом, и это единственное, связывающее тебя реального и тебя отсюда. Почему-то, спустя много дней, проведенных в постоянном неведении, ты все равно поправляешь собеседников с "Себастьяна" на "Брюс". Нет, ну правда, ты что, забыл свое имя? Наверное, по этой же причине ты не можешь не называть заебанного жизнью (да ты сам подходишь под это описание!) Лэсли привычным "Уолли". Появление Кларка здесь ты ждешь уже с каким-то предвкушением, после столкновения с Альфредом, сменившим профессию дворецкого на доктора (наверное, мало платил) и странным многолапым монстром, в которой еще смутно узнавалась принцесса воинственных амазонок (от нее ты с позором удирал). Супермен оказался всего лишь очкариком-следователем Джозефом или как там его, и ты бы, наверное, разочаровался, если б твои чувства практически полностью б не атрофировались много лет назад. Апатия, преследовавшая тебя с самого начала, сейчас просто переполняет тебя, а потому на капающую со стен кровь и чью-то склизкую печень под обувью ты уже не обращаешь внимания. За спиной орет Лесли-Уолли, предупреждая о приближении Рувика, и ты вяло думаешь о том, с каким бы удовольствием всадил в белобрысую голову всю обойму дробовика. С мыслью, что в этом мире твои коллеги на самом деле не являются таковыми, ты уже смирился, а не спал ты где-то дня четыре, и сейчас желание просто убить всех вокруг и отправиться на покой почти перевешивает самоконтроль, но, наверное, отдохнуть тебе не дадут и на том свете. Хладнокровный и немногословный, на удивление ты не можешь не испугаться, когда навстречу тебе медленным, размеренным шагом идет худая фигура совсем молодого пацана. От него не пахнет совсем ничем, что парадоксально, ведь парень с головы до пят измазан кровью (насчет его поношенных обносок ты уже молчишь). Разумеется, ничего удивительного в том, что оказался этот странный и безвкусный (вау, ты правда определил его как "безвкусного") Рувик обычным Хэлом Джорданом, ты уже не находишь. Семь или больше видов болтов для арбалета, который ты привычно мысленно обозвал Бэткрюком, у тебя всегда под рукой, но ты с гораздо большим удовольствием положил бы их не только в колчан, но и на всю эту крайне дурацкую ситуацию, будто сошедшую со страниц малобюджетного ужастика. В бюджете, несмотря на бесполезность сейчас этих знаний, ты до сих пор шаришь, а потому по достоинству оценил бы спецэффекты. Джордан жмется к тебе, а ты не возражаешь, потому что, стоит пошевелиться, колючая проволока впивается в твое тело. Хэл издает странные ворчливые звуки, и, наверное, это одобрение, хотя черт его знает. Интересно, он вообще говорит? Этот мир потихоньку тянет к тебе свои лапки, протягивая, как приманку, очевидную загадку всего происходящего. Куда бы ты ни сунулся, ты находишь дневники, а затем узнаешь, что они твои и сжигаешь их, потому что в графе имени написано "Себастьян". Вопрос Кларка, мол, зачем ты тратишь такой ценный ресурс, как спички, ты оставляешь открытым. Тебе больно и плохо настолько, что приключения в Готэме или с Лигой кажутся детской прогулкой. Джордан, кажется, ненавидит тебя или не_ненавидит, ой, да пусть хоть питает страстную любовь, но ты настолько вымотан, что игнорируешь предостерегающие вопли Уолли и заваливаешься спать. Глаза закрываются сами собой, а когда ты их открываешь, то, да, конечно, оказываешься в очередной игре Рувика-Хэла. Как раз то, что нужно, если под рукой нет утреннего кофе, думаешь ты, отстреливаясь от полчищ живых/мертвых людей последними патронами, а когда те заканчиваются - начинаешь использовать топор. - Ну что, бодрит?- и кривит в улыбке свои изожранные смертью губы. Кларк каждый раз подозрительно долго смотрит тебе в след, и, если честно, это сильно напрягает. Наверное поэтому ты, не привыкший никому доверять, успел обернуться и перехватить нож, направленный в спину вовремя, жаль только, что голыми руками (хрен знает, где заканчивается метафора, да?). Когда ты перевязываешь собственные изрезанные ладони и вытаскиваешь из трупа Кента клинок, чтобы поджечь мертвеца спичками, что-то внутри неприятно шевелится. Как же хорошо, что большинство твоих чувств - ампутанты. Вокруг кто-то дохнет, кто-то вопит, а вы с Хэлом неизменно играете в кошки-мышки. Хочется сказать, мол, пойдем домой, Фонарь, прекращай дурить, но нечто неясное мешает сказать главные слова, будто проволока оказалась продета в твое горло. Сколько бы раз ты ни смотрел в выжженное некрозом и пламенем лицо, но выдавить всего лишь одну фразу никак не получалось. Снова бродишь в каких-то помоях, натыкаясь на плавающие кусочки плоти. Снова по привычке бережно сжимаешь драгоценные патроны в перебинтованной ладони. Снова обезвреживаешь ловушки. Идешь по второму кругу, лишь бы опять проснуться в богом забытой больнице, где вместо хрупкой медсестры можно будет увидеть монстра в шкуре бывшего (товарища) коллеги. Хэл называет себя Хэлом, а тебя - Брюсом, и ты тянешься к нему, игнорируя жесткие колючки. Маленькими рывками кусочки кожи обмусоливаются проволокой, превращаясь в изорванные лоскутки, и Джордан одобрительно давит на твой затылок. Ты давишься, утыкаясь носом в чужой пах, но заглатываешь полностью. Усталость - все, что теперь ты можешь ощущать, потому что ничего уже напугать тебя не способно. Рувик-Джордан навещает тебя все реже, а ты забываешь, кто является главным антагонистом этого мира. Живешь ты от встречи до встречи, и не так уж важно, что после них на тебе остается бесконечное множество порезов и ран, если Хэл назовет тебя по имени. Кажется, ты близок к безумию. Кажется, ты начинаешь забывать, кем являешься. Тебе уже не хочется домой только потому, что он кажется далекой иллюзией. Возможно, что взаправду ты был и остаешься детективом Себастьяном Кастелланосом - уже непонятно, кому конкретно принадлежит твое лицо на самом деле - но Рувик все по-прежнему напоминает о той, прошлой жизни, и обрубки твоих чувств начинают гноить и плескать сукровицей. Во рту привычная ломкая нить проволоки, рвущая самые уголки, и ты готов сожрать ее, если это принесет воспаленному разуму покой. - Знаешь, мне так жаль тебя,- начинает однажды Хэл.- Тебе же здесь явно не место. Слова и его действия совершенно рассинхронизированы,- думаешь ты, опять царапая о колючки язык. Зад неприятно саднит и тянет, как будто тебя трахали пресловутыми шипастыми спиралями, а не человеческим членом, но, если честно, ты ничего не имеешь против. Джордан как раз научился связывать тебя так, чтобы не оставлять сильных повреждений, а ты - не дергаться и не стремиться распороть свои артерии. Вы уже как будто почти друзья, да? - А тебе - место? - умудряешься сказать ты, давясь своей же кровью. Рувик (?) цыкает, недовольно вытирает ее пальцами, царапая и себя, и тебя, выругавшись, убирает проволоку и заставляет раскрыть рот, чтобы проверить, не осталось ли лишних кусков, но отвечать не спешит. Однажды ты открываешь глаза в Бэтпещере. С тех пор ты спишь, путая день и ночь, а когда просыпаешься - обильно блюешь желчью с примесью крови. Лига, едва ли не полным составом, почти поселилась в твоем особняке, потому что Альфред сделать ничего не может, и от Кларка, меняющего тебе компресс, тошнит еще сильнее. Просьбы пойти к доктору ингорируются, потому что ты, лежа в постели, пытаешься понять, какого хрена вообще происходит. Зеленый Фонарь тоже пришел. Не сразу, конечно, но когда все уже забили тревогу. Ты смотрел на него - яркого и зеленого, абсолютно здорового - и видел в нем Рувика при жизни или как там можно сказать. Хэл лишь стоял у самого входа в затемненную комнату (яркий свет мешал тебе спать), а ты, не разобрав в тени лица, ошибся и чужое имя вырвалось будто само собой. Кажется, ты совершенно потерял над собой контроль в последнее время, но тебе было все как-то побоку. Джордан не был самим собой или, может, был, но не таким, каким ты его запомнил, и это путало тебя еще больше. С каждым днем становилось все хуже и хуже, ты уже не мог различить, кто ты сам - Себастьян Кастелланос или Брюс Уэйн, но зато ты четко знал, что без Рувика-Джордана, неважно, как там его зовут, тебе очень хреново. Ты разочаровывался в каждом дне, открывая глаза и обозревая собственную (или нет?) огромную комнату в семейном особняке, стойко ощущая себя лишним здесь. Кажется, ты повредился в рассудке - или тебе повредил его Рувик. Лица тех, кого еще месяц назад ты знал как свои пять пальцев, начали смазываться, и теперь ты с трудом вспоминал имя Супермена, старательно подавляя инстинктивное "Джозеф". Все видели, что с тобой что-то явно не так, все они приходили и уходили, а ты, задыхаясь и теряя ощущение времени, как будто затерялся среди миров и не знал, где родной. - Брюс, что с тобой не так, только честно? Голос был голосом Хэла (Рувика?), но интонации являлись совершенно чужими. Не разбирая слова, вслушиваясь лишь в звуки, ты надеялся зацепиться за знакомые низкие нотки, но Фонарь, наверное, не мог так говорить. - Брюс? Мозолистая и теплая рука пилота резко контрастировала с привычным холодом мертвой кожи. Ты потянулся к чужой ладони, пальцами отыскивая знакомые отслаивающиеся частички омертвелой плоти, но их не было. Ты смотрел в лицо Джордану, но не видел бугристых шрамов и больших стежков на лбу. Ты сходил с ума, потому что глубоко в твоем разуме образ опасного психопата накладывался на Хэла, а такого же не могло быть. - Брюс!- встревоженно и на грани агрессии. Ты дернулся, будто бы тебя окликнули, неверяще поднял голову и в ужасающей близости увидел того самого чертового Рувика. В твоей голове что-то щелкнуло, переключив выключатель, и все словно бы перевернулось. Каждый фрагмент памяти, дотошно четкий и яркий, будто бы осветился и выплыл на поверхность. Кучи информации, как бурный речной поток, сорвала невидимую плотину, и на этом моменте твой перегруженный мозг отрубился.