Дети

Астрид была немножечко глупой. И часто молчала, потому что осознавала свою глупость. А ещё она очень не хотела иметь детей, считая, что они сделают её слабой. Ей пятнадцать. Она день и ночь тренируется в метании копья, в метании топора, в метании секиры и в стрельбе из лука и рукопашном бое. Она пока не думает о детях, ведь сама ещё ребёнок, однако уже есть мерзкое, неприятное, липкое чувство в груди — при виде этих человеческих детенышей. Ей девятнадцать, и она морщится от детского крика, закрывая своё сердце на замок. «Я должна не любить», — стучит в голове. Но кому она должна? «Воины — это хладнокровные твари, машины для убийств. Они не матери», — даёт себе установку юный воин. И она должна. Должна во что бы то ни стало убить в себе чувства. И особенно эти длинные, извивающиеся, словно опарыши, ростки любви вокруг её сердца. У неё долг перед собой. Двадцать три. Она не любит своего дядюшку, что заботится о ней чуть ли не с рождения. Она не любит его. Никогда не встречает из дальних странствий. Никогда не обнимает его, хотя объятия, пожалуй, ей бы не помешали. И ещё она часто молчит с ним. Они вообще редко разговаривают. Двадцать пять. Теперь она наконец-то и Иккинга не любит, однако в груди все равно щемит, когда она видит его. У Иккинга уже семья: любящая женушка Забияка, которой он пробовал заменить Астрид, и подрастающий сынишка. — Стой, парень! — кричит вождь. — Нет! — язык, высовывающийся между пробелов зубов. И мальчонка бежит дальше. И почему дом Астрид почти напротив? Конечно, она все видит. Конечно, ей все равно. И она равнодушна ко всему происходящему. Конечно. Но в груди все равно раздается эхом сбившийся ритм сердца. Она шумно выдыхает, продолжая затачивать секиру. Нет, ей не больно. Воины и боли не чувствуют. Особенно моральной — она отвлекает. Двадцать семь. У Иккинга уже второй ребёнок. Она одна. Постепенно превращается в старую деву. На следующей неделе отправляется на войну как достойный защищать честь Олуха и берсерк. Она рада. Тридцать два. Наконец-то война закончилась. Она собирается домой. На Олух. Наконец-то. У Иккинга — четверо. У неё: царапина через щеку и до уха — от стрелы, больная рука, нога, и ещё она подозрительно кашляет. Тридцать три. Лучше бы война не заканчивалась. Теперь у неё нет смысла жизни. И работы тоже нет. Тридцать пять. У Иккинга пять сорванцов, которые то и дело что-то портят или ломают. Астрид негодует: сколько их ещё можно рожать?! И злится на Забияку. Тридцать семь. Вождь предлагает возглавить отряд помощи для соседнего острова в положении войны. Он не хочет ей предлагать, но воина спасёт только кровь. Не её. Тридцать девять. Война не есть хорошо. Из неё плохой руководитель, так что её группа спасения умерла почти полностью. Астрид больше не хочет быть воином. Не хочет видеть кровь. Не хочет больше передавать последние слова умерших. Сорок три. Война кончилась. Астрид тихо всхлипывает, градом роняя слезы. Вся её прошедшая жизнь кажется одним большим сном. Но спит она с открытыми глазами. Пятьдесят. Болят руки, ноги, голова, спина. Бурное прошлое даёт о себе знать. Пятьдесят три. Одиночество Пятьдесят четыре. Она умирает. (Непонятно, отчего.) Астрид никогда не хотела иметь детей, считая, что они сделают её слабой. А в итоге, она сама себя сделала таковой. Ей пятьдесят четыре. Сожжение.