Saved Me

Я давно думаю о нём… Не хочу скрывать, что скучаю… Но…       Серая комната, обвешанная старыми пластинками, изящный рояль с тонким слоем пыли, завядшие полевые цветы в обыкновенной фарфоровой вазе с тонкой золотой каймой. Стойкий запах плесени, оставшийся с прошлой сырой осени, вперемешку с терпким ароматом дешёвой рабусты, которую заваривали неумело в турке каждые сорок минут, потому что кофеманы, и жить без этого становится сложнее. Белые клавиши давно окрасились в желтый оттенок, потому что следить за дорогим инструментом откровенно никому не хотелось, а бить по клавишам в холодные зимние вечера нравилось каждому из нас.       Порой, когда холодный ветер пробирался сквозь не зашпаклеванные щели, ты прижимался ко мне робко, кутая аккуратные, совсем ещё детские пальчики в моих балахонах. Ты говорил мне, что терпеть их не можешь, но почему-то с удовольствием пробирался под мягкие ткани и прижимался более трепетно к тонкой коже. Я хмурился, иногда даже громко фыркал и говорил тебе отойти от меня. Разве ты меня тогда слушал? Я не помню ни одного такого случая.        Тогда я злился. Очень злился, а ты воспринимал всё как нелепую шутку, забаву или что-то сродни этому. Легонько надавливал острыми ноготками, которые не стриг специально для этого случая, оставлял свежие розовые полосы на моей совсем бледной и плоской груди, выдыхал горячим шепотом глупости прямо в выпирающие позвонки. И лез. Лез с мокрыми поцелуями, провоцируя меня на что-то большее, умалишенное и крайне непристойное. Мы никогда не запирали дверь на щеколду, думали, что в нашей тихой и безлюдной дыре это и вовсе излишняя трата энергии. Да и смысла особого не было: двери витражные, тонкие и совсем ничего не скрывающие. Тебя абсолютно не смущал факт быть кем-то застуканным, пойманным.       Наверное, рояль нас ненавидел в такие минуты слабости, но я, признаюсь, очень сильно возбуждался от тонкого минорного трезвучия, что получался под твоей шикарной задницей. Вероятно, чёрные клавиши неприятно впивались в твою нежную песочного цвета кожу, но ты никогда не говорил ничего против, лишь тихо выстанывал какие-то глупости, сетуя на мои балахоны, что теперь скрывали нас обоих. Скажи, я слишком грубо входил в тебя? Если бы я мог вернуть те холодные вечера, то обязательно бы повторил всё вновь, но куда нежнее и без этих самых балахонов. Твоё изящное тело всегда отличалось крайней степенью гибкости. Меня всегда завораживал момент, когда ты, в момент экстаза, хватался по обе стороны от рояля, выгибаясь под неимоверным углом, откидывался на крышку, пачкая темные волосы в пыли. Твои голосовые связки в тот момент выдавали самую лучшую симфонию, заставляя меня безбожно пасть в собственной слабости.       У нас были странные отношения. Местами не всем понятные, местами мной не принятые, но отчего-то такие теплые, уютные и даже домашние. Мне нравилось, когда ты гладил меня по голове каждый раз, когда я засиживался допоздна за созданием новой мелодии. Безумно нравился аромат в твоих ласковых объятьях. Я скучаю, черт, я действительно сильно скучаю. Где ты? Когда придешь? Мне тебя не хватает, Чимин~а.       Тонкие пальцы бездумно перебирают пожелтевшие клавиши. Ноги еле касаются деревянного, годами побитого, пола. Стрелки часов тихо отсчитывают секунды, минуты, многочисленные часы. В помещении всё так же пахнет неприятной плесенью, смешанной с каплей старой рабусты из не помытой турки. — Юнги? — голос родной и теплый заставляет поднять голову, обернуться вокруг скрипучего табурета в надежде на лучшее. — Где ты, Чимин~а? — вопрос хриплый, надломленный. — Юнги? — Кто ты? — Ты все еще помнишь обо мне? — Не может быть… Где ты? — ноги сами несут наружу, что-то заставляет открыть витражную дверь и выйти на холодную улицу в одной растянутой кофте и зауженных джинсах. — Покажись мне! — Мне очень жаль, Юнги. — Что ты имеешь в виду? За что ты просишь простить? Тишина. А тело тянет на пустую дорогу, где обычно не ездят машины в темное время, лишь редко и то по особой надобности. — Просто покажись мне! — Я не могу. — Почему? — Ты же знаешь…я мертв. — Стой! Пожалуйста… Нет. Мелкие капли дождя. Ты любил дождь, а я вот — нет. — Но я же слышу тебя!       А дальше всё как в тумане: дорога, темнота, мерзкий дождь, разгон до полной, какой-то котёнок в центре проезжей части, ты как герой мыльной оперы пытаешься помочь бедному животному, сигнал, неуместный звук тормозов и … глухой удар. — Это не может быть правдой, — я, кажется, брежу.       Бегу в темноту, пытаюсь не плакать, а в голове быстрым потоком яркие картинки: скорая, красный свет, соболезнования, просьба позвонить родственникам, новая партия соболезнований, когда говорю, что у тебя кроме меня и нет никого… А дальше самое страшное — похороны. Твои, а заодно и мои. Падаю на асфальт. Совершенно не боюсь промокнуть. В кустах что-то противно пищит, а затем это «что-то» бежит мне навстречу. Котёнок. Он ластится ко мне и лижет руку, словно говоря, что спасёт меня. — Ты спас его, — грустная усмешка, — а он спас меня.