***
В голове доктора нет лишнего, а если и имеется, он не Шерлок Холмс, и не способен расстаться с ненужной информацией. Есть противоречия, беснующиеся при встрече, дворовые коты не поделившие скудный обед; есть страхи, мурлычущие себе под нос истории прошлых спутников, смело шепчущие будущее Пондов, но нет ничего бесполезного. Всё, не несущее в себе смысла, легко отправляется в коробку «придумать применение после». Он помнит историю каждого, заботливо оберегает её и помнит. Снимает паутинки, пауков, только им видимых, пыль, видимую любому, кто побывал на борту ТАРДИС, никто не говорил о том насколько там пыльно? Иногда он посещает их так редко, но ТАРДИС, словно из резины, намного просторнее его разума, и оставляя что-то в ней, нет вероятности отыскать это снова. Все живы до тех пор, пока о них помнят. Будь то далеки, безголовые монахи или люди, женщины или мужчины. Пред лицом Доктора все равны. Все по-своему прекрасны. И как бы не хотелось вынести исключение в виде далеков или киберлюдей - он не сможет. Само их существование присуждает им важность и ценность. Но один[определённый вид, как показали года путешествий] всегда вырывается вперед и привлекает внимание Доктора, словно бегущий со всеми наравне, но делающий резкий рывок перед финишем, при виде ждущего его по ту сторону ленты, забавного, несуразного инопланетянина. Он разорвёт красную ленту, получит шквал оваций и озадаченный взгляд таймлорда. Он пришел взглянуть на бега гергончих[которых, по сути, не существует вне Земли и 31 века]. Но ошибся вновь. Кто-то просто обязан его научить обращаться с ТАРДИС.***
Рори не бежит, он не двигается с места, моложавый дуб с устоявшейся моралью, не способный не уважать правила начертанные внутри него предками. Не беги, говорят они. Стой на месте, не пропустишь ничего, останешься жив, ведь ни на что не нарвёшься[на топор, к примеру]. Нарвался. На Амелию Понд. По своей воле. Его волоком тянет женушка, и он смиренно позволяет тащить себя по земле, царапать щеку о острые камни, набивать рот галькой, маленькими камешками, мусором, по этой смеси он ходит, касается твердой подошвой и не предаёт особого внимания. Эми — та, которая способна побежать быстрее остальных. Вырвать медаль за первое место у победителя и с щенячьей радостью унестись к Доктору. Рори слишком медленный, медаль ему не дадут. Она побеждает, даже сжимая вялую руку Уильямса в своей. Ненавидеть её или прибавить шагу и встать на ноги - он ещё не решился. Следовать за ней на своих двух и по своей воле он ещё не пробовал. Доктор заметил её снова. Бросил удивлённый взгляд и одарил Вселенную улыбкой:«Понды снова в строю!» Он всегда замечает, от него не скрывается ни одна деталь, его взгляд может намагнититься от чего угодно, наэлектризоваться от маленькой искры в чужом взгляде. И от совершенно статичных существ тоже.***
Вот листва, день недели и время не так важны, она пожелтела, листочки скоро опадут хрустящим покрывалом, и можно будет заметить чудное явление — прыжок Доктора в самую высокую горку из ломких листьев. Рори не скрывает лёгкой улыбки, с такой взрослые наблюдают за шалостями своих детишек, а потом… а потом случается что-то такое из-за чего нужно бежать на выручку, на ходу доставая аптечку, пополненную ледяными пластырями. Эми опережает его, снова, как всегда, и со смехом протягивает ладонь Повелителю Времени. — Доктор, эти листья не станут ловить тебя, они… Рори поджимает губы, прячет всё, что успел достать во внутренний карман. — …сломаются прежде, чем поймут в чём дело, — снимая с брюк позвонки листьев, пробормотал таймлорд, на пару секунд теряя весь запал так же внезапно, как зажёгся снова. — Они с Земли, а не с той помпезной планеты населённой огромными кленовыми листками. Вот, что я хотела сказать.***
Они часто останавливаются на Земле. От любопытства, где же они окажутся на этот раз. И смогут ли встретить сливинов, о которых неизменно говорил Доктор, когда кто-то из них вспоминал Гарриет Джонс. Не слишком интересно, висеть на волоске жизни, но Рори смиренно терпит то, от чего сердце сердце Амелии начинает биться в ритме жидких турбулентных структур на картинах Ван Гога, которого они посетили, но без Уильямса. Досадно, он бы был не прочь увидеть Винсента. А сейчас перебивается сжатыми пересказами Доктора. Хотя, честно говоря, из него вытянуть что ли проще паренной репы, но ему достаточно краткости и тех красок, которые вкладывает в слова таймлорд. Большего он не вынес бы, тем более виденье Эми. Невыносимо и серо. И много-много подробностей о самом Ван Гоге, которые поразили её. Не это он хотел услышать.***
Иногда Рори позволяет Доктору засыпать на его плече и во сне прикусывать ткань футболки, кошмары идут за ним в сны, не позволяя позабыть о них. Во сне он беззащитен, и единственное что ему остаётся — Рори. И его футболки. Он поймёт, не отведёт в сторону, чтобы выяснить откуда на его плече следы от укусов, не запретит приближаться так близко. Напротив, добродушно раскроет руки и шепнет пару слов о испугавшихся его величия гельтах. Всегда помогает. Или дело в кончике носа, приятно щекочущем кожу встревоженного инопланетянина. Обычно, Рори не доходит до их с Эми комнаты. Падает в комнате управления на пол и ждёт, когда мельтешение перед глазами сменится лёгкой тяжестью на плече.Первая декада.
Эми который день делит постель с темнотой, справа привычно пусто, слева чуточку колют пружины кровати. Сообщить о них она решает Доктору мягко, ненавязчиво и отведя его в сторонку, подальше от рубки, где увлечённо перебирал рычаги Рори. Таймлорд начал его учить управлять ТАРДИС. Эми не знает когда, так же ей неведомо как у них хватает сил делать еще хоть что-то после невероятных, но уморительных приключений. А они делают. Это непонятное что-то. Оставляя её одну. Всё просто, одновременно выпалили бы они. Не пристыженные, полностью расслабленные. Эми нужно было просто застать первый их урок. Доктор всегда скрывает простоту за терминами, произнося их быстро, редко нечетко и скомкано, но Рори слышит, он понимает каждое (не совсем каждое) сказанное им слово, надевает прозрачную маску заинтересованности, позволяет видеть все свои старания тому, кто позволил увидеть свои. Свои попытки скрыть горечь, тяжкий осадок прожитой жизни. Всё действительно просто, если бы Доктор не любил усложнять, множить противоречия и говорить, что всё в порядке. Позвонки листьев шепчут, что это не так. Они ломаются под весом слов, падают под ноги. Будь это ноги Эми они были бы растоптаны, превращены в пыль. Но они имеют дело не с листьями, ломкими и пытающими привлечь внимание яркостью цвета. Их песок, скрипящий под ногами — Доктор. И разница не так уж велика. Эми хочет растолочь его сердца. Нет, вовсе нет. Она хочет, чтобы было всё как прежде. Что в итоге приведёт к тому, чего она***
Рори тихо шепчет в желтую листву и душу таймлорда «возвращайся», пальцы ноют от напряжения, он не позволяет им коснуться ладони и впиться короткими ногтями, не может. Он не может оставить Доктора одного, но клятвы в верности сжимают горло и тянут в тихую деревеньку, выбранную Эми. Эми коснулась его руки, скользнула по костяшкам и сжала наряженную кисть. Её помощь бесполезна, глаза блестят от слёз, её тоже, но будет ли она скучать по таймлорду отдельно от путешествий во времени, по не такому активному и стабильно неординарному? Уильямс будет.***
Губы повелителей времени на вкус, как пространство, как последняя горящая звезда перед рассветом, как рык ТАРДИС, такие же сбивающие с толку и удивляющие своим напором. Рори успел проникнуться этими поцелуями и губами, живущими отдельно от Повелителя Времени. Ему будет не хватать и их, и теплого, инопланетного всасывания воздуха через рот, щекочущего щеку мятным дыханием, и сонного голоса встречающего этот день уже со знанием, что всё хорошо, всегда хорошо, когда в ответ ему доносится ленивое бормотание мед.брата. В такие дни удача на стороне Доктора. Таких дней много, а удача словно суммируется, складывается, умножается на немыслимые цифры с десятками нулей на конце[их так часто выкидывают не глядя] и без места для запятой. Он бодрее, чем обычно, беспокойные руки не упускают возможности взмыть воздух, помогая умело жонглировать словами, подкрепляя их жестикуляцией, часто он кладёт руку на плечо Рори, словно не замечая этого и заходится еще более подробным объяснением принципа работы машины времени или чего-то более интересного, но не разбираемого из его уст. Эми пожалела, что попросила Доктора тоже научить её управлять синей будкой. Позже он повторит всё это снова, медленнее, мягче, с пробегающими между словами неуместными комментариями, и умолкая до той поры пока не услышит тихий смешок от сидящего рядом, продолжение выплывает из него быстрее, чем следовало, за что он получает лёгкий тычок в бок. Не реже он пытается перехватить руку до того, как она коснётся его ребер, не промазывается не заваливая себе на колени голову Рори он только, когда его рассказ интереснее интерфейса корабля далеков.***
Он не представляет, что будет делать без Доктора, во что превратится его жизнь, когда синяя будка станет прозрачной, насыщенный синий потеряется среди листвы, она никогда не была ярче, чем сейчас, головокружительно яркая, и… исчезнет. Просто исчезнет, бросив в лицо порыв ветра, разделяя, разрывая первые верные стежки. Рори хватается дрожащими пальцами за руку Эми, когда хлопает дверь будки. Доктор смотрел на Эми, всё время, прерывая зрительный контакт только чтобы моргнуть, прогнать беспричинную злобу, прогнать все доводы подтверждающие её уместность. Она не виновата, что желает заполучить своего мужа обратно. Не виновата, не виновата, виновата… Доктор молчит, смотрит на Эми, и она наверняка польщена таким вниманием, приятно удивлена и почти готова передумать. Почти. Недостаточно много тишины. Он не прощается, не терпит концовки и расставания, которые не всегда равнозначны концу, но больше всего он не терпит ненависть. Ненависть людей к людям, очень обидчивых и готовых хвататься за оружие без повода, без весомой на то причины. Ненависть к безобидным расам, слабым, как карточный домик, встретившийся с ветром или уды, рожденные с мозгом в ладонях, способные лишь довериться незнакомцам, никак не ожидающие жестокости. Ненависть всегда была лишней, тем ржавым гвоздём в основе, из-за существования которого всё идёт ходуном и едва ли не падает наземь в виде щепок. Доктор понимает, почему ей есть место в каждом уголке Вселенной. Темное, зловещее, чуточку ехидное и с неуёмным аппетитом чувство. Оно не подбиралось к нему так близко ни разу.***
Что-то щекочет затылок, чуть выше воротника. Щекочет, царапает, отрывает шматы кожи, натягивает по краям и сцепляет снова, сладко скалит рот, темные прорези не значат, что зубов нет, всё неоднозначно, однозначность превращает жизнь в скуку, самую тихую и беззаботную жизнь. Не заглядывай ей в пасть, Рори***
Слева чертовски пусто, как сильно Эми не прижималась бы во сне к своему мужу, с каким трепетом не обводила бы пальцем очертания их колец, даже тихое «и я тебя тоже» не выкачивало воду из лёгких, не освобождало пространство для полноценных вздохов. Рори стал… холоднее, в прямом смысле, без ухода в «и остыл он к ней, как остывает чай спустя пару часов» или «его сердце оледенело, как содержимое морозилки, его тело — морозилка для сердца». Его руки привычно пахнут медикаментами, дыхание свежо, и мята почти теряется среди остальных запахов, к тому времени, как он возвращается домой, руки непривычно ледяные. Как будто он ждёт, что кто-то проявит к нему заботу, накинув на костлявые плечи пиджак. Или просто появится из ниоткуда, пугая бездомных собак, привлекая характерным шумом Рори. Мысль о собаках, путешествовала ли с ним хоть раз собака, лениво перемешивает кофе столовой ложкой. Завтрак. Время завтрака, время еще одного невероятно уморительного своей простотой[он отвык от этого слова, как и последующего, когда рядом с ним был тот, для кого эти слова ничего не значили] дня. Рори проглатывает не до конца размешанный кофе, кипяток с щепоткой кофеина, накидывает лёгкую куртку и закрывает за собой дверь, едва придерживая за ошейник желание хлопать ею каждый раз покидая их с Эми дом. В надежде, что повторение перенесёт его в синюю будку, ту, что больше внутри, чем снаружи. Мисс Понд не говорит ни слова, когда он проносится мимо неё. Каждое утро. Это ничего не меняет, Амелия выросла, ей ни к чему звать Доктора, он переливается, стоит взглянуть под другим углом и можно увидеть, что привлекло Рори и оттолкнуло Эми, девочку, не желавшую играть с двумя куклами сразу, не позволяющую им лишиться руководящих нитей.***
Рождество. Ни весточки от Доктора. — С Рождеством, твой подарок у ели,забери хотя бы его.***
— Хей, Рори, а это чей? Не помню такой яркой коробки, наши родители не выбрали бы такую оберточную бумагу, слишком не в их, и не в нашем, стиле. Мне оставить его у камина? — А где ёлка? — Она пожелтела еще в феврале, а когда начала осыпаться твой отец убрал её. — Выкинул. Ясно. Оставь в кресле.***
В октябре появился маленький кольчатый червь сомнений, выползающий на поверхность после дождя. Эми всерьез занялась модельным бизнесом, а Рори ожиданием. Они оба поглощены этим, это похоже на одержимость, быть в объективе камеры, и необходимость просто уже поправить эту потрепанную бабочку. Или лучше сорвать с шеи. В канун дня Всех Святых коробка исчезает. По этому поводу Рори встречает рыжеволосую в костюме силурианца, наспех сделанные гребни смешат девушку, зеленая краска на лице и прорисованные чешуйки вызывают у неё неконтролируемый приступ смеха. — Твой костюм похож на оскорбление всей расы разумных рептилий, не думаешь, что они придут за тобой? В ответ Рори улыбается. Дождём надежды катятся по его щекам зеленые капли соленой воды вместе с чешуйками. Эми сжимает его в объятиях и чуть севшим голосом сжала его внутренности одной фразой: — Рори вернулся! Блюдце ударяется о стол, Рори готов поклясться, что он просто его поставил, не выронил из рук в последний момент. Понд унеслась на кухню прятать что-то, вручив ему в руки стеклянное блюдце с одиннадцатью конфетами. Но сейчас его волнует не их число, а вырвавшееся из его жены. Он вернулся? Мог ли он не покидать это место вовсе, растворяясь на фоне более угнетенной своей части или являясь этой самой частью? У Эми не выпытать, что она имела в виду, она лишь безболезненно стукнет его по лбу и с тихим «дурачок» удалится смотреть новое телешоу. А он… он был тут. Всегда. Лениво щурил глаза на рассвете, прикрывал глаза от яркости рыжих волос, хмурился и застывал на месте при встрече людей с удавкой на шее в форме бабочки. Рори мог бы побежать, сорваться с места и убедиться, что это не Он. Но он позволял им уйти. Потому что это не мог быть Доктор. Он почувствовал бы, что это именно он. Увидел бы в его походке что-то инопланетное, бабочке уже больше двадцати лет, и она еще не скоро станет «старой», по меркам таймлорда она еще совсем малышка, испытавшая на себе не все тяготы путешествий во времени. Будь возможность у Уильмса сбежать, то он использовал бы её. Без взгляда назад.***
В первые месяца нелегко. Никто не обещал свободные лёгкие, не ноющие рёбра и что-то под ними, Забери меня, сказал бы я, оседая в ворохе лета, оседая в камышовых сплетнях, рассыпаясь по тротуаруВторая декада.
Важность прожитых мгновений осознаётся спустя года. Или декады. Рори назвал бы первые десять лет без Доктора именно декадой. Подходящее, чуткое до струн его души слово. Способное отозваться в грудине тянущим, почти болезненным чувством, и без зарывшихся в его коже кольчатых червей. Они копошатся под его кожей, в уголках глаз (словно Плачущий Ангел, успевший взять вверх над его сознанием), вырываются из них с жидкостью, видимо, слезами. Рори не готов признаться, что спустя десять лет хранит воспоминания о Докторе, подумать только, целых десять лет в жизни обычного человека не уходят на это, легче (может, просто менее болезненно?) потратить их на уничтожение. Воспоминаний о лучших моментах. Упущенных, лишенных членистоногих и беспозвоночных (их нет и сейчас, Рори знает, но ему нужно было объяснение, такое же невозможное и удивительное, как… не важно). Десять лет невнятных попыток оправдать своё поведение, оправданий на безграничную, как расстояние между ним и Эми, тему «почему?» и её под темы: «Почему, Рори Артур Понд, ты…» — не вернулся вновь? не сумел задержаться надолго? Прошлые десять лет. На их месте каша, ужасная, кровавая (всего-лишь из-за красителя, безопасная краска, не исключающая огромные проблемы*). Простые будни. Серые, как самый мрачный уголок Вселенной (где его и высадили), однотипный, покрытый коркой правил и обязанностей. Его жизнь — вода в мерном стакане с отметкой выбранной Эми. Он любит её, но не отказался бы сделать вдох без её помощи. Не отказался бы, но кто ему даст распоряжаться полученным вдохом?***
Жизнь с Эми невыносима. Его любовь к ней всё так же живет немного своей жизнью и в не согласии со владельцем, она одурманена рыжей копной волос. Рори влюблен. В ту Эми, у которой блестели глаза при виде новой звезды, появлялась лёгкая морщинка сомнения после оглашения Доктором его редких планов, всклокоченный вид и небрежное отношение к деталям гардероба (чуть менее маниакальный перфекционизм к мелочам усладил бы его душу). После встречи с Доктором люди меняются. Оставляют под ёлкой каждый год новую бабочку и пару фильмов/сериалов/книг (Рори считает, что они бы понравились ему). Пишут сильно надавливая на ручку, чернила смазываются, но слова узнаваемы, в поздравительных открытках пожелания и задают вопросы. Самые размытые слова обведены два раза, просто не вовремя проползло насекомое. Строчки после их переправы разъедаются тоже.***
— Рори, я могу… — Нет. — Ты не дал мне договорить. — Знаю. Я не позволю тебе оставить Эми на планете, доживающей свои последние дни. — Боишься, что на Земле ей будет скучно? Раньше ты с более бойким энтузиазмом защищал о свою родную планету, а сейчас называешь «планетой, доживающей свои последние дни»… — Не я установил время и год конца света. — Ух, мой мальчик научился разбираться в панели управления ТАРДИС! Слышишь, как она рокочет? Ещё одна жертва обаяния Рори Уильмса. Уильямс. Он никогда не называл его Пондом. При Эми — исключение из правил, Доктор так обожает исключения, что неповадно играть в эту игру вместе с ним. Но он играет. Отдаётся полностью, растворяется без остатка, как самая качественная химическая реакция, сразу, полностью, не сразу понимая на что согласился. Не соглашался, но кивнул, один раз. Доктор наблюдателен.***
Утопиться в воспоминаниях. Лучшее из возможного. Лучшее из желаемого. Рори хочет помнить, оберегать память о взбалмошном таймлорде и тормошить её, как плюшевого мишку. Играть, подкидывая к реальности крохи вымысла, чередуя реальность с «возможностями»(которых не было, признай же Рори Уильямс), доставляет ему настоящее наслаждение и помогает выслушивать упрёки пациентов и терпеть их вид.***
— Я люблю тебя. Рори похож на Эмилию**. И лучше слов не подобрать. Всякое описание ужасно не точно, когда речь идёт о живых мертвецах. Описание не сравниться с оригиналом, но если вы знакомы с мастером, то благодаря его описанию способны представить предмет или живое существо. Он оживляет бездушные буквы. На ваших глазах. Волшебник. Они лишь ждут, когда вы прочтете. Не томите, действуйте. Позитивнейшее предисловие для мрачного, как выжатая туча. Все краски стекли с мягкой небесной подушки, оставляя безжизненный белый. Краски вытекают из глазниц, из кончиков пальцем при соприкосновении с чернилами, из окружающего мира. Вытягивают последние капли цвета из Рори, но ничто вокруг не становятся ярче. Меркнет вместе с не седеющий, обманчиво живой, копной волос парня. Амелия поддевает его за обедом, громко ударяя ложкой о край тарелки и кидает комментарий о украденной у неё молодости. Указывая на своего мужа. В пятьдесят лет выглядящего, как три декады назад, колючие щеки не спасают от выпада. Ему нечего ответить. Доктор поделился с ним всем, чем успел (но не решил, что вторая половина требует объяснения), и сейчас он чувствовал себя на свой возраст. Старый, лживо молодой, кричащий в пустоту во времени и пространстве, вечно ищущий что-то способное заинтерисовать Доктора. Но Эми, словно нарочно, выбрала самую спокойную деревеньку на всём не таком уж и белом (не белее Рори) мире. Мир серый, c белыми пустотами-людьми, изначально не белый, но принявший их. Голубые моря и озёра, точечки белого даже на них, зеленые и сочные луга, бескрайние пустыни. Забавно, но люди не обитают на полюсах. Почти нет. Но там их истинный цвет скрыт за теплыми пуховиками, вязаными шарфами и шапками, закрывающими обзор. Снега не страшны, они — не люди, они не выцвели, а с гордостью носят свой цвет. Он считает, что цвет Эми — фельдграу***. Но не готов принять то, что повелся на блекло-зеленый.Третья декада
Где-то далеко есть дали, где люди живут. Где они не тратят своё время на лишних и лишнее, где расстояние — не помеха, ведь такой единицы не существует, оно эфемерно и изменчиво по желанию людей, по обоюдному желанию. Где в океанах не текут слёзы, где океанами не становятся озерца из солёной жидкости. Где есть лишь слёзы счастья, теплые и блестящие на солнце маленькими отшлифованными бриллиантами. Рори не отказался бы отыскать этот край. Он бы поселился там на одной из зелёных лужаек, пока не решил бы, что хочет увидеть счастливых людей и не увидеть среди них долговязую фигуру Доктора. Которого он не видел порядком 30 лет. И ему нужны объяснения.***
Иногда, Рори кажется, что его разорвёт на части. Сжуёт отчаянье и желание ощутить его руку в своей. Проглотит, не чувствуя вкуса (липкий, побитый, уродливый сгусток, со вкусом червей, осеннего дня и шелеста кленовых листьев). Рори предполагал, что всё не так плохо. Каждый раз Уильямс словно видит вершину чувств бьющих в колокол, позволяющих сердцу сжаться до размера детского кулачка и выползти на поверхность насекомым. Кажется, что это не закончится никогда. Рори врёт самому себе, когда падает на вершине, а потом отрывает ноги с тихим хрустом, колени или сжатые пальцы, слышится скрежет зубов или порванной подошвы, мертвых бабочек или всего его естества. Вершины не достичь. Привал. Легкий завтрак. В путь. Он считает дни, скользит по стене карандашом, не оставляет ни одной линии похожей на палочку или цифру. Ещё одно «Вернись», рядом с красным «прошу» и черным углём «Доктор». Дни плывут, растворяются перед глазами, ударяются о худой бок и обходят преграду, не в их интересах говорить людям что-то. Вода утекает, песок рассыпается, время проходит мимо. Рори всегда было его мало. Он не растягивает его сейчас, когда у него навалом лишних минут. Они стали действительно лишними. Какой прок в жизни, если нет урчащего под боком что-то невразумительное Доктора? Его рассказы в такие секунды переходили в ещё более неразборчивое бормотание, от плеча исходили паутинки мурашек, Рори чувствовал каждый слог ими, Доктор словно общался с его рукой, прижимая губы к коже, так ей должно было быть слышнее. А Уильямсу - легче сойти с ума, от этих прикосновений, колыхающихся на одной прямой со случайностью. Эми привела в дом собаку. Маленькую, с тонкими веточками вместо лапок, с черепом уродливой птицы, пучеглазую и наделённую тошнотворным желанием лаять, носиться по квартире и удирать при виде чужаков. Последнее — не желание, как бы она не старалась выдать его за таковое. Страх. Неудивительно, что трёхногая собака чего-то боится. Всех нас побила жизнь, раздирая то, что видят все или оставляя рубцы под одеждой, под толщами масок и кожных покровов, мы точно не может сказать куда она нанесла удар, откуда идёт боль. Но всегда хватаемся за сердце. И плачем. Ноги Рори подгибаются.***
Доктор помнит. Жалеет. Что позволил так громко хлопнуть дверью в тот день, упасть в листья раннее, забрать у него Уильямса. Он обещал не вмешиваться. Является ли нарушением подарок на Рождество?«Рори Уильямсу».
Оскорбительно. Эми не должна увидеть, не должна видеть, рушить и разрушаться стойкого, отбирающего мятные леденцы, касаясь губ (не её. Будет ли ей в новинку это открытие? Она же подозревала его. Когда он действительно любил её.), лениво пытающегося поддержать разговор с ТАРДИС, и что, что ни черта не смыслит в её ворчании? Таймлорд не знает, как отреагирует на послание Рори. Надеется вызвать улыбку несколькими мятными леденцами и старой бабочкой.«Можешь сжечь её».
Точка. Ещё одна. Не так сложно изливать что-то на пергамент, не сложнее разлития чернил, Доктор не ответит, почему именно выбрал их, а не ручки и белоснежные листы века его спутника. Достойного носить этот титул, достойного получить сотни писем, путешествовать бок о бок с Повелителем Времени, но сдерживаемого Эми.«Я вернусь за тобой. ТАРДИС всё время пытается приземлиться в твоей деревне, а я вернуться к начальной задаче. Твоё одеяло всё ещё у панели управления».
Четвертая декада
Я задыхаюсь. Готов погнаться за ним, упасть в ноги, обнять за коленки и уткнуться в них лицом, кажется, в своей голове, в этот момент, я плачу, ему не страшны насекомые. Он поймёт? Он не способен не понять. Серебро слёз падает на его брюки, пропитывает тонкую ткань, холодит ноги, но моё тепло согреет. Я готов истратить всего себя, оставить на том месте, где тебя обнимаю я, лишь мокрые колени и тепло, много тепла, как от самой лучшей печки, с разумом и одной целью: согреть Повелителя Времени, позволяя ему жить в этом теле чуть дольше, тело позволит ему игнорировать копошение в уголках глаз. Надеюсь. Рори задыхается. Готов погнаться за ним, упасть в ноги, обнять за коленки и уткнуться в них лицом, кажется, в своей голове, в этот момент, он плачет, ему не страшны насекомые. Он поймёт? Он не способен не понять. Серебро слёз падает на его брюки, пропитывает тонкую ткань, холодит ноги, но тепло человека согреет. Он готов истратить всего себя, оставить на том месте, где обнимает таймлорда, лишь мокрые колени и тепло, много тепла, как от самой лучшей печки, с разумом и одной целью: согреть Повелителя Времени, позволяя ему жить в этом теле чуть дольше, тело позволит ему игнорировать копошение в уголках глаз. Рори надеется, что будет так. Чувства дышат, кто скажет, что это не так — всего лишь лжец.***
Летом Рори не может уснуть. Неделями ворочается в пустой постели, празднует день рождения Амелии. В лете заключены лучшие месяцы. Заключены за проволокой под напряжением, с запахом горелой плоти, Рори пытался пробиться. Единственные хорошие воспоминания. За сотню лет. Зима холодит старые кости, он не чувствует того, что обязан, суставы не сводит, он всё так бодр и энергичен, чуточку меланхоличен и угрюм, но для всех эта огромная часть Уильмса складывается в «чуть-чуть, если не меньше». Они замечают льдинки и виноградинки грусти, когда заглядывают в его глаза, он скрывает их за новыми очками, стекла самые простые, со зрением у него всё в порядке, с душой не совсем. Все проникают через глаза. Туда, где им не место. Он нервно оглядывается, когда видит старых друзей, им минуло за… это их дети, черт. И они проходят мимо, весело цокая каблуками и оставляя за собой шлейф сигаретного дыма. Рори вдыхает всё. До последнего удара каблуком. До последнего смешка. До последней улыбки. Всё адресовано не ему, но расплывается на всю улицу маслянистым пятном. Молодость.***
Он посещает психолога. Следит за питанием, худеет, сбрасывает вместо Эми не лишние килограммы, самой сидеть на диете ей скучно.Но он знает, что она просто не выдержит. Её ломает по еде, сдобным булочкам с маком, застревающим между зубов, аппетитным пельмешкам и зефиру, его — по галстукам-бабочкам, высоким мужчинам с аппетитными высказываниями, сдобным смешкам, синим волшебным ящикам и словам, выговариваемым с трёхсотого раза. Он на двойной диете и мирно рассказывает мисс Тернер какая Эми лапушка, британский подсолнушек с клейкостью алоэ. Ни слова о том, что засело под темными очками. — Чудный кот, мисс Тернер. Он похож на моего старого друга, — старый друг был гнусным типом, его отправили к центру Солнца. Взгляд Рори зацепился за полосатого кота, греющегося на одном подоконнике с сиреневыми фиалками. Женщина понимающе улыбнулась. Они вернулись к обсуждению того супа, который никогда не варила Эми, к обсуждению того мира, в котором никогда не жил Рори. Мисс Тернер не рассказала ему о парне, молодом и авантажном. Он поведал ей о истории того «старого друга» с тем же прищуром, не видным за темными очками, с теми же искорками в глазах и грустью левиафана. Не увидела глаз, она не увидела, и не посчитала нужным поделиться с ним историей… Доктора. Он так и не назвал своё имя. — Я не люблю повторы. Один человек воспитал во мне любовь… к информации. Рваной речи. Секретам. Тайнам. Сам нарядился в костюм Шерлока Холмса, неожиданно это совпало с нашим новым делом. Мой костюм римляна не вписывался полностью, как и наши попытки объясниться после перед Эми, что вообще происходит. Хорошо, что и она была одета неподобающе. Боже, я уже готов получить по почкам или почувствовать боль в сломанной конечности, до бесконечности высчитал вероятности своего бреда, паранойи и ожидания. И как меня ещё не вскрыли? Я такой ценный зверек…Пятая декада
Совершая те или иные поступки, мы редко понимаем их важность (если не придаём значения им вовсе). Сорванный цветок — исчезнувший вид, один сорванный листок, один сорванный голос в крике и выкрике ругательств — исчезнувший человек. Тонкая ниточка между вербальным и невербальным живым существом. В этой цепочке люди и нити, и ножницы. Режущие и способные быть располовиненными. Или хлопок двери. Ножницы в руках никогда не бывшего живым (Доктор говорил о сплавах, прочных и долговечных)… сейчас. Тупые, способные рвать, скользить неострым концом по нити, не делая один надрез, смыкаясь раз за разом со скрипом, рыжая ржавчина осыпается на нить. Доброе утро. Не совсем доброе. Но утро. Так принято говорить и Рори не смеет нарушать традиции. Не в тот момент, когда Эми сонно тянет его к себе, обхватывает руками и просит поцеловать её. Он не может сопротивляться, ради чего? Его нить жизни кромсают старые ножницы, в его распоряжении много времени. Как бы часто они не скрипели у него рядом с ухом, вонзаясь в тело. Эми просит, Рори проявляет инициативу редко, но всегда соглашается следовать поставленным правилам. Не игры, нет. Он бы отверг правила, если бы знал, что его ожидает в будущем. В недалёком, стучащемся в закрытую дверь ТАРДИС, будущем. Эми открыла ему дверь. Стала ли она счастливей в тот день, когда посчитала себя достаточно взрослой, выросшей из веры в инопланетное? Не поздно ли уверовал Рори? Вопросы. Тошно от их обилия. Тошно от стука дверей. От ленивого голоса Эми, как-то он попытался назвать её «Мисс Понд». Она расстроилась. Старость. Всё ближе и ближе, она дышит в затылок, так говорит Эми, а Рори ощущает только запах мяты, щекочущий щеку.***
И меня колышет ветер, серебро так сладит твои виски, как карамельный сироп солнце. Ты не настолько блистаешь, но это неважно. Серебро не хуже золота, времена одного сменяются другим, Эми недовольно ворчит, не согласна, не желает расставаться с привычным образом жизни, с неторопливой патокой жизни, с вспышками фотокамер. Вспоминала ли она о человек в лохмотьях? Он был её выдумкой, такой яркой, что Рори не поверил ей, не смог, ведь такая детальность застревает в зубах, оседает на асфальте. Она заметна. Её видят многие, придают внимание с укором во взгляде и откликом в душе меньше половины. Рори не корит их, он был одним из них. А сейчас едва не садится за ноутбук с целью описать (невозможно) одно из путешествий, одну из отличительных черт его Доктора, его улыбка блистает на лице, аки блеск волос Эми. Но и их век подходит к концу. Только их. Улыбка Доктора сожжет собой память о прошлом. О том времени, когда он умирал от неразделённой любви, всюду был с Эми, но она считала, что… он гей. Глупая Амелия, девочка, которая ждала и упустила. Доктор умнее, ох, черт побери, и проворней, так же проворен, как его жена слепа без тьмы, застилающей её глаза, без затычек в ушах. Она никогда не жаловалась на шум. А следовало бы.Шестая декада
Мы проседаем. Подобно тонким льдинам под весом людей. И тянем на дно. Вода смыкается, глаза открыты и видят последний лучик солнца. Его забирает себе вода, позволяя взглянуть на него последней раз. Размахивает им перед нашим носом, перед глазами, лбом, он всё дальше и дальше, руки коротки и надежды нет. Остаётся уйти под воду, раствориться в глубоких черных водах. Это ли чувствовала Амелия в то морозное зимнее утро? Поддались ли ей чувства, позволили ли они ей, в последний момент своего существования, ощутить себя живой? Рори думает о том вечере, когда Доктор сжал его запястья до синяков, опутывающие тонкие кисти мягкими свитерами, заставляющие держать себя в секрете. Они победили, а Доктор исступлённо упал прямо на Артура, чуть позже, когда угроза миновала, а Соломон остался позади, чуть позже и ленивых предложений Одиннадцатого завести своего птеродактиля, и громкого смеха, после чудной находки: шести отпечатков динозавров на теле владельца синей будки. Он стал для них подобием «Аллеи славы» перед Китайским театром Граумана****. Рори не поленился и отыскал краску, чтобы оставить ещё один отпечаток. Свой. — Я… любил его, Эми, больше, больше, чем мог представить, я. — Знаю, дурашка, — Эми грустно улыбается, как четыре декады назад, когда потянулась к его руке и ощутила напряженные мышцы, короткие ногти на своей ладони, не ласково оплетающиеся поверх её мягкой кожи, невысказанность в боли, приходящей с Рори. Она чувствует вину. Укол иглы, молниеносный, пробивающий кожный покров. Выступила капелька вины. Спустя десятки лет. -… люблю его до сих пор. И верю, что… что он вернётся? — Когда-нибудь он точно вернётся только ради твоей мордашки, а я спрошу как он присвоил себе моего муженька. Она не ждёт ответа, желает уколоть, но Рори охотно хмыкает: — Он… был собой? Не гнался за мной, не отставал от меня, не тянул насильно вперед, просто шел рядом. Иногда нас заносило в неприятности, но он не бежал впереди ТАРДИС, не пытался… быть кем-то другим, тем, кто смог бы поразить кого-угодно, это ему удаётся и так. За окном холодало. Эми не перенесла эту зиму.Седьмая декада.
Ужас противоречий. Семь декад, семь дней в неделю, одни мы ждём с нетерпением, другие пытаемся прожить как можно быстрее, пятница и понедельник, первая декада и вся последующая жизнь. Первый день без синей будки — он был не так сложен, Рори не придал ему значение, слонялся по квартире, по городу, посетил ярмарку, чего именно он не понял, как обычно бывает на ярмарках: прилавки завалены разнообразным хламом. Он заварил чай, кинул две ложки сомнения, отдалённо напоминающие сахар в чашке Эми, размешал с копошащимися в нём воплями о неправильности происходящего, задёрнул штору в реальность. Мягкая ткань, почти на ощупь, как… что-то, сейчас Рори не помнит с чем он сравнил шторы, что они вызвали у него ностальгическую улыбку и повышенную слезоточивость (когда-то он называл этот процесс дождём, населял все вокруг и внутри себя кольчатыми червями и барахтался в этом странном мире захлёбываясь в осадках). Сегодня он похоронил Эми. Уже не такую солнечную девочку, лишенную поцелуев солнца и его даров, пружины больше не колют, сердце больше не беспокоит. Декабрь — не лучший месяц для похорон. Мерзлая земля не принимает, не поддаётся ударам лопат, они впиваются в её естество, вырывают вместе с бурьяном, задевая цветы с соседнего участка. Рори проецирует крики почвы в своей голове, ставит на повтор, когда тело Амелии Понд забирает земля. Он не сумел подойти ближе чем на пятнадцать метров. Его могила находится рядом с её. Уже около десяти лет. Долгая история. Он бы не отказался отделаться таким объяснением. Из-за своего не знания, что именно произошло. Рори знал, что Эми уйдёт первой, старушке исполнилось 87. — Чертов придурок. Что ты натворил? А ему больше. Так долго живут единицы, с его генетикой он мог дожить до 70, а после скончаться от аневризмы или инфаркта, семейное. Инфаркт выловил из океана жизни его деда, прабабушку и отца, и норовил закинуть сети снова. Утрата отца сильно ударила Уильмса по почкам, отыгрывая на его хрупком скелете заунывную мелодию. Откликнулись насекомые. И черви. Он почти ненавидит их, после миллионов дней их активности он напоминал лучший чернозём, готовый к высадке в него семян. Если почву не вымоет. Вместе с ожиданиями на урожай. Если Рори снова не сорвётся, не съежится под зонтиком, сегодня было достаточно пасмурно для слёз Земли, удачное время укрыться под ним. Глупым зонтиком с изображением рождественских огней и маленьким, нетипичным для канонов этой планеты, космическим судном. В таком корабле водились динозавры, немного космических пиратов и один открытый шкаф. Хотя, он не уверен, поняла ли Эми всю значимость того поцелуя. Вполне вероятно, что его гримасы хватило для верования в его незаинтересованность таймлордами. Но Доктор не услышит его. Мед.брат знает, что сейчас пришелец занят, как минимум спасеньем далёкого края (или планеты, всего, что дальше глуши, в которой живут Понды).***
Доктор слышит. Всегда. Он наблюдателен и отрывист. Не как лист отрывного календаря, нет, как куда более сложный механизм. И было бы глупо явиться к Уильмсу спустя семьдесят лет. А что глупость и несуразица необъятных масштабов (один доктор к одному разъярённому не просто человеку) — не поддаётся исчислению, и как раз в духе Одиннадцатого. Надменный мир рушится под его лапами. Мягкими, как одеяло из овечьей шерсти (повстречай Рори такое мягкое одеяло в одну из холодных ночей, то сейчас был бы чуть счастливее), пушистыми, как звук, недостаточно, чтобы вызывать отвращение и отдёргивать руку от неразличимых ворсинок, как раз, как голубиные перья, но не такие жесткие. Как антоним жесткости. Подобранный умело, с повышенной внимательностью. Идеально мягкие лапы, идеальная в своей неидеальности земля, завороженный увиденным Уильмс. И снова Уильмс. Без оков, без прикосновений совести, сейчас она впилась в него сильнее, чем, когда он отлынивал от «супружеского долга», едва не раздражаясь на тему брака и того, что один штамп ничего не меняет, не заставляет уподобляться кроликам (или любым особям с подобными потребностями), не приказывает изменить привычкам (нарушено). Лет… семьдесят назад, боже, какая огромная цифра для простого смертного, какая маленькая точка для бессмертного…или того, во что его превратил Доктор… он мечтал о грациозном теле Эми, зажигался, когда получал, что хотел и горел, горел, согревая всех вокруг. Тепло приводит в чувство, обнимает озябшие пальцы, оставляя на них тонкие порезы от поцелуев, передаётся замершему рядом с рычащей от пыток ТАРДИС (Эми училась, машина страдала, а Рори дарил тепло не ей).***
Рори смеется, когда гробовое молчание замыкает шествие. Его племянница удивлённо оборачивается, прижимает ладонь ко рту и спешит к матери. Она увидела копию Рори Понда. Воспоминания стёрлись. О прошлом, о вязанном и мягком Уильмсе, о его горбинке на носу, ямке для маленьких колибри, Доктор как-то пытался там свить маленькое гнездо для редкого микро вида. Не вспомнила она и его улыбки, потресканной ниткой обвившей его лицо. Они встретились глазами. Небесно-голубыми и забытыми, не имеющими оттенка всплывающего в памяти, просто глаза, достаточно далеко, чтобы сказать, что это цвет покойного Уильмса. — Мам! Я видела парня. он… — она обнимает мать, дрожь сопит в ухо наряду с удивлением, они славно проводили время. Рори обхватывал её хрупкие плечи и учил танцевать, она смеялась и говорила, что его дама была невероятно неуклюжа, так внимательно он избегал ошибок, заставал её растерянность в тот момент, когда она была готова пуститься в импровизацию. А он бормотал, что сам едва не отправился на свою свадьбу без должных навыков. Кто его учил, осталось загадкой. — Да, милая? Он понравился тебе? Тебе скоро двадцать пять, а жениха так и нет, неужели ты нашла себе мальчика? — щебечет мать, черная траурная вуаль вязко контактирует с теплом в голосе, искорками в глазах и озорной ухмылкой. — Нет, он… он похож на нашего Рори! — она улыбается, серпантин улыбки струится по волосам.***
Они минует его, не заметив сходства, ведь «У дяди Артура был другой профиль, милая, и он был жилистым, и, моя милая, это не мог быть он». Рори смеется, раскраивает щёки холодным лезвием смеха, наблюдает за закатом и не видит солнца. Оно где-то за горизонтом, за расчёской гигантов домов, за впалыми ухмылками, кто-то открыл окно, почти что выбитый зуб. На Альфе Малой Медведице закаты красивее, на соседней звезде они окутаны каждый раз мятным туманом, были окутаны, вспоминает о тех вечерах Уильямс с неприкрытой грустью, устало, обессиленно сжимает руки в кулаки, скрывать свою слабость больше не от кого и… насекомые рады, что ещё светло, что они смогут насладиться закатом. Он слабо шипит, когда на плечи опускается знакомый пиджак. Сомнения. Это нормально. Как дрожь, почти судороги эмоций, они корчатся на полу сознания, прижимаясь к батарее и гадая: на полу ли они? Это легко может быть потолок. Или стена. Им плевать, их относит течением, резкими порывами ярости прибивает к стене. Но Рори не может поверить, что Он вернулся. Так заканчиваются дешевые романчики, которые лежали на журнальном столике Эми, он прочёл парочку и не утаивает это, в жизни, такой длинной, как у него, можно и допустить пару ошибок. И не заслужить такого конца. — Мистер Уияльмс, не соизволите подняться на борт и разделить со мной вечность со вкусом банановой меренги? В будущем её продают в маленьких баночках. А ещё у них есть черные дыры убирающие с одежды упавшую меренгу, но они со мной не ладят, с тех самых пор… Когда он захотел, чтобы они смахнули с Рори его супругу. -…ты и сам помнишь? Её и расщепить не согласились, хотя, это процедура не уничтожала живой организм, а просто переносила его… на ту планету, которая ей так понравилась, к примеру. Кленовые листья, кленовый сироп, кленовые люди после встречи с бассейнами с сиропом. Куда отправимся? Можешь выбрать координаты сам. — А перед этим я достану из тебя объяснение. — Это была случайность, ты отравился, укусив кленовый лист, они ядовиты, сколько раз я тебе говорил это, концентрация яда сравнима с ядом… кобры? Да, пожалуй. И мне пришлось создать капсулу первой помощи. Ну-с, и о замедленном старении клеток я не знал, я не уверен, возможно старение приостановлено с того самого дня. Нужно обследовать тебя. — Ты спланировал это? Несомненно. Тебе нужна новая бабочка, а мне банановая меренга. — Так точно, сэр.