Цепи

Worrytrain — The Trenches Choir

***

Они сидели в старом, потрепанном кресле, завернувшись в теплый плед и потягивая обжигающий кофе. Полы комнаты были в окурках, пачках из-под таблеток и сигарет, в клочках старых газет. Стены давили изорванными в лохмотья обоями; потолок добивал осыпающейся штукатуркой. Их всегда было двое. Оба существовали за счет друг друга. У них была особая связь. Когда Он плакал, Тот утирал его слезы и шептал на ухо, что все будет хорошо. Когда было плохо Тому, Он, не желая помогать, топил его, словно котенка, в черной вязкой рутине. Они знакомы очень давно, почти всю жизнь. Тем не менее, Он был старше на несколько лет. Но даже разница в возрасте не смогла заставить его заботиться о ком-то другом. Когда Он узнал о рождении Того, его жизнь превратилась в сущий ад. Все краски перестали иметь определённый цвет: они то искрились и переливались всеми цветами радуги, то меркли и скрипели, словно старая дверь. Их скрежет сводил зубы, вмиг ломал все то, что было недавно построено, отравлял своей гнилью мысли. Не раз Он пытался избавиться от существа, которое, как он считал, паразитирует на нем. Он бил до полусмерти, не щадя, до крови на костяшках; царапал и душил, ломая ногти и вывихивая руки. Топил в черноте и поил реальностью. Но Тот каждый раз выкарабкивался. Ссадины, синяки, порезы лишь до безобразия украшали его, придавая особую харизму. Поломанные кости криво срастались и становились прочнее. Тогда Он начал сходить с ума. В ход пошли ножи и вилки, пинцеты и отвертки. Все то, чем можно было проткнуть, искромсать и уничтожить. Но сухожилия срастались, порезы затягивались с невероятной скоростью. Тогда Он пришел к выводу, что боль лишь делает сильнее того, кому он ее причиняет. Он бросил все попытки избавиться от ненавистного соседа, с которым ему придется жить до конца своих дней. Тот никуда не уйдет, они связаны невидимыми цепями. Куда бы ни шел один, второй всегда будет тащиться следом. Беги не беги, один из них всегда догонит другого и пойдет с ним нога в ногу. Он знал. Он убегал. Прятался в черном, избегал белого. Но Тот всегда его находил, постоянно. И когда Он начинал биться в истерике, Тот падал рядом и обнимал, желая утешить. В такие моменты Он начинал бить, наотмашь. Сильно-сильно зажмурив глаза и сжав ладони в кулаки, он бил. Бил и бил. Но Тот, задыхаясь и кашляя, продолжал целовать его кровоточащими губами. Невесомо касался лба, щек, подбородка. Капли крови небрежно падали Ему на одежду, пачкали руки и сердце, заставляли рыдать в голос. В такие моменты Он начинал рвать на себе волосы. Он выдергивал их клочьями и разбрасывал вокруг. Тот перехватывал его руки, задыхался от слез и просил прекратить. Тот почти никогда не плакал. Даже когда били, он лишь закрывал глаза и терпеливо ждал. Ждал, когда Он устанет и, упав на колени, начнет рыдать от бессилия. Из коматоза выводил лишь звук отвертки или ножа, выпущенной из рук и упавшей на пол. Он закрывал лицо руками и выл в голос. Тогда Тот просыпался, вылезал из своего толстого склизкого кокона и падал рядом, проклиная себя за свою любовь и привязанность. Он был его воздухом, его миром, его Вселенной. Тот не видел себя отдельно от Него. Они были единым целым и единым целым же и умрут. Когда Он успокаивался, то брезгливо отталкивал Того от себя и презрительно плевал в его сторону. В такие моменты из него выходили все уродство и желчь, и лишь после этого Он снова становился собой. Он брал Того за руку, крепко переплетал их пальцы, и оба начинали искать маленькую дверь квартиры. Когда же они ее находили, Он заталкивал Того внутрь и шел варить кофе. Оба любили без сахара. Горький, крепкий и безумно обжигающий. Он падал в старое кресло, одиноко стоявшее в их пустой однокомнатной квартире, небрежно скидывал с рядом стоящего столика пустую пачку из-под дешевых сигарет, ставил туда кружку с только что сваренным кофе и, завернувшись в дырявый плед, звал Того к себе. Они пили один и тот же кофе из одной и той же кружки. Тот имел обыкновение пристраиваться с левой стороны, прислушиваясь к биению сердца, и обнимать Его изломанными кривыми пальцами. Он заворачивал их в проеденный молью плед и, целуя Того в макушку, обещал всегда быть рядом. Невидимые цепи между ними натягивались до предела, и Тот пропадал под их истошный грохот, оставляя Его одного. В грязной пустой квартире никогда не варили кофе на двоих.