Завтра я смогу.

Сегодняшний день заканчивался так же паршиво, как сотня дней до него — я в который раз сидел в маленьком ирландском баре. Я там раньше был легендой, теперь уже нет. Теперь я всего лишь нестареющий человек, который раз в три-четыре дня приходит и пьет виски. И так — последние сто двадцать лет. Бармены сменяются один за другим: стареют, умирают. А я все так же захожу ночью, сажусь за стол и прошу двойной виски. Смешно, но каждый бармен старается стать моим душеспасителем. Слушает мой бред, что-то советует. Вот только их никчемные советы не помогают. И не помогут. Бармены сменяются довольно часто, вот только моя проблема остается все той же гноющейся, нарывающей ранкой. Виски подал мальчуган лет десяти. Новая смена растет, в очередной раз. Он наклонился ко мне: — Знаете, что бы ни случилось, надо помнить, что все могло быть намного хуже. Я удивлен. Такой маленький, а туда же. Усмехаюсь, чтобы не заплакать. Пью. Просто пью. Стакан за стаканом. Я знаю норму. Я пью лишь до тех пор, пока не начинаю быть в себе уверенным. Когда начинаю себе повторять: "Завтра я смогу. Завтра я сумею все это переломить. Я смогу. Все закончится завтра. Я смогу. Я сумею!" — вот тогда я понимаю, что норма. Благодарю бармена, кидаю монеты на стойку (всегда чуть больше, чем требуется — за сотню лет это вошло у меня в привычку). Иду в заднюю комнату, переношусь и снова оказываюсь дома. Та норма, что я выпил, позволяет мне не думать до утра. И это просто прекрасно. Именно так я и делаю. А с утра надо выглядеть безупречно. Как-никак, один из руководящего состава организации"Несущие Смерть". Один из старших жнецов. И неважно, что все уже давно перестали шептаться за моей спиной и просто кидают мне жалостливые взгляды вслед. Чертов мальчишка, разве может быть что-нибудь хуже, чем когда тебя жалеют и друзья, и люди, с которыми ты едва знаком?! Или есть что-то хуже неумения не верить и способности любить, не смотря ни на что? Завязываю галстук. Надо выглядеть спокойно и сухо. Все как всегда. Прохожу по коридорам. Едва удерживаюсь от того, чтобы не засмеяться. Смех и слезы, это ведь так близко. Смешно, что отдел жалеет меня настолько, что без моего ведома отправили прошение о Его переводе в другой отдел. Смешно, что его удовлетворили. Смешно, что я рад этому. И смешно, что я огорчен. Ведь даже на работе я не могу обойтись без своих глупых мыслей. Да и потом, все еще есть дом, где мы живем вместе. Мы все еще живем вместе, не смотря ни на что. Я глупый, да? Совсем-совсем глупый. Так думает большинство моих коллег, отчего-то решив, что я не знаю об изменах. Это они глупые — а я, я просто люблю. И надеюсь. Нет, не на то, что завтра Он изменится. Нет, на то, что завтра Я смогу. В размышлениях проходит весь день. Я что-то говорю, кого-то отчитываю, что-то подписываю, но душой меня здесь давно нет. Где-то лет сто двадцать. Примерно столько же, сколько я посещаю тот маленький ирландский бар. День близится к концу. Я рад. Или огорчен? Он должен вернуться сегодня. Сто двадцать лет подряд он все пытается прийти ночью, чтобы я не заметил, во сколько он пришел. Но я замечаю. Смешной, пытается залезть в кровать, когда я делаю вид, будто сплю. Я же резко поднимаюсь и молча тащу его в ванную смыть этот запах другого тела. Эта процедура как-то незаметно тоже переросла в традицию. То, как я наполняю ванну, насыпая побольше соли и всяких масел. Нет, не чтобы было приятней, а чтобы заглушить запах. То, как я с остервенением тру твое тело мочалкой, а ты молчишь. То, как я злюсь и то, как я рад, когда ты молчишь. Впрочем, думаю, тебе нечего сказать. А мне нечего ответить. Я все уже сказал, когда раз за разом пытался от тебя уйти. Смешно, пытаешься прятать от меня засосы и синяки на бедрах. Смешно, сто двадцать лет ты все прячешь засосы и синяки на бедрах. Смешно, но каждый раз я сначала делаю вид, что их не вижу. Потом досуха вытираю тебя полотенцем. Потом сушу твои длинные красные волосы. И только потом достаю маленький флакончик и мажу всю эту мерзость. Когда я дотрагиваюсь до очередного твоего засоса, какая-то часть меня умирает. А знаешь, я и рад этому, возможно, ты сам поможешь мне таким способом это все прекратить. Мне все еще немного больно от этих отметин. Хотя, сколько их было? Передергиваюсь... Я ведь более аккуратный любовник, ты знаешь. И я никогда не позволял и не позволю себе каким-то образом портить твое тело. Передергиваюсь, смазывая синяки. Ты это видишь. Твои глаза наполнены слезами. Смешно. Снова смешно. Раз тебя это так огорчает, так почему бы не прекратить мне изменять, черт тебя побери? Едва сдерживаюсь, чтобы это не прокричать, а смысл? Я уже кричал. Просил. Умолял. Тебя хватало лишь на несколько дней, а потом все сначала. Я благодарен сотрудникам, которые попросили твоего перевода. Больно было знать, что ты изменяешь мне в моем собственном отделе. Впрочем, в новом отделе ты мне тоже изменяешь, но это ведь не так больно, правда? Переодеваю тебя в чистую сорочку и укладываю спать. Сам я не ложусь, до рассвета осталось не более часа. Скоро на работу. Ты, как обычно, смотришь на меня своими большими печальными зелеными глазами. За что ты так, любимый? Потом тянешься за поцелуем. Целую сухо. Не могу простить, что лишь несколько часов назад ты так же тянулся к кому-то еще. Пока не могу. Но пройдет пара часов, ты это знаешь, и все немного изменится. Тогда уже я буду смотреть на тебя печально сквозь очки, подавая тебе кофе в постель и уговаривая встать. Сам я уже давно готов к выходу. Ты что-то бубнишь, когда я легонько обнимаю тебя за плечи и утыкаюсь носом тебе в шею. Родной, любимый, почему ты так? Зачем?.. Договариваемся прийти с работы пораньше этим вечером, оба. И все время на работе я разрываюсь между тем, чтобы наконец-то сделать решительный шаг и уйти, и между тем, чтобы в очередной раз тебе поверить. В очередной раз побеждает выбор номер два. Я не идиот. Я просто люблю настолько, что не могу не верить, даже если знаю, что ты обманываешь. Вечер прекрасен. Ты ласковый и нежный. Заглядываешь мне в глаза и обещаешь, что такого больше не произойдет. Ты снова говоришь это, сколько раз ты обещал за последние сто двадцать лет? Знаешь, я, кажется, потерял уже счет. Но дело сделано. Ты сам прекрасно знаешь. Одно искреннее слово, ласка — и я уже не могу тебе противостоять. Все, все, что я так решительно собирался сделать, все летит в неизвестность. Ведь ты рядом. Ведь ты со мной — неважно, что ты снова уйдешь. Неважно, что я даже знаю каждую тварь, что тебя трахает. Все это так бессмысленно. Ведь ты рядом. А я так тебя люблю. На следующий день на меня смотрят с еще большим сочувствием. Ведь я свечусь счастьем, а за сто двадцать лет они уже успели выучить, что же это значит. Жаль только, что я так и не усвоил. И снова записка на кровати (я умоляю тебя, выбери ты, в конце концов, другое место, а?). И снова тебя не будет. И снова я направляюсь в бар. Вот только по пути меня перехватывает сообщение. Надо разобраться с Михаэлисом. Как-то слишком много хлопот он стал доставлять в последнее время. Да только едва мы его прижимали (а порой и он нас), у него загорались красным глаза, печать светила сквозь перчатку, он улыбался и говорил: простите, но, кажется, мой господин хочет чаю. И с таким же насмешливым взглядом исчезал. А нам оставалось лишь выть от бессилия. Черт, я должен быть в баре, а не на этой обледенелой улочке. Эх. Работа должна быть выше всего. Поэтому я изгибаюсь в насмешливом поклоне и достаю косу смерти. Демон улыбается. Я тоже. Оба медлим, ждем нападения другого. Ведь так намного удобней. А я должен быть в баре. Черт! Пытаюсь спровоцировать демона (Хочу напиться. Слишком больно. Хочу напиться). — Ну и каково это — любить самодовольную малолетку, которая приходится тебе хозяином? — Не особо сложно. Думаю, не сложнее, чем любить бывшего подчиненного. Лед в моих глазах. Это знают даже демоны. И самое страшное, что мне так больно, что уже плевать. И больше, чем напиться, мне хочется лишь уткнуться в такую родную теплую шею и перебирать руками шелковистые красные волосы. Вот тогда я счастлив и спокоен, и даже апокалипсис, который скоро наступит, не имеет значения. Я очевидно, впал в оцепенение, раз демон решил переспросить: — Итак, может, расскажете, каково любить того, кого все считают портовой шлюхой? Больно. Как же больно. И с губ у меня лишь срывается: — Больно. Демон удивлен. Он не ожидал откровенного ответа тем более, такого. Посмотрел мне в глаза. А потом заявил (довольно сочувствующим тоном, стоит отметить): — Кажется, хозяину нужна моя помощь. Встретимся в другой раз. Смех со слезами. Я прислонился к стене, покрытой льдом. Смех и слезы. Печать не горела, да и глазки не поменяли оттенок. Паренек был прав может быть хуже. Хуже того, что тебя жалеют все знакомые и коллеги, может быть только, что тебя начинают жалеть враги. Смешно. Как же смешно и как же больно. Переношусь в маленький ирландский бар. Бармен, казалось, меня уже ждет. Сажусь за излюбленный темный столик, мальчуган приносит мне виски. И я пью. Пью до тех пор, пока снова не начинаю в себя верить. Пью до тех пор, пока не начинаю повторять себе: "Завтра я смогу. Завтра я сумею все это переломить. Я смогу. Все закончится завтра. Завтра я сумею. Завтра я смогу!"