На край света

Не рассчитал. Их осталось трое, кто ещё мог стоять на ногах, в то время как Курамочи - уже не мог. Поскользнулся на каком-то мусоре у самой стены, и сил разогнуть колени не нашлось. Удар носком тяжёлого ботинка, ещё один: первый - вскользь по рёбрам, пробивающий тело острой болью, второй - в солнечное сплетение, лишающий дыхания, поднимающий тихую панику где-то в тылу черепной коробки. А родная бита, ощетинившаяся гвоздями, которая не раз спасала его шкуру, лежит совсем рядом, только руку протяни... Курамочи тихо скулит, чувствуя, как хрустят кости пальцев под подошвой чужого ботинка. Не дотянулся. Чёрт бы всё побрал. Ублюдки переговариваются на непонятном языке с японским акцентом, но Курамочи уже плевать, даже если сейчас решается его судьба. Ему так больно, но ни капельки не страшно. Он так устал. Не только сейчас, после долгой драки с раскладом пятеро на одного, а вообще, по жизни. Может, и к чёрту тогда такую жизнь? «На том свете выспишься», - так говорил старик-сосед из барака на окраине Города, где Курамочи жил в детстве. Если на том свете и правда можно будет отдохнуть, а не биться изо дня в день за выживание, то почему бы и нет?.. - Даже крысы могут загнать кота в угол, превосходя количеством, - знакомый насмешливый голос пробивается в сознание сквозь набат крови. Курамочи открывает глаза, смаргивая белёсую пелену, видит прямо перед своим лицом чистые чёрные ботинки на высокой платформе и с тупыми мысками, обитыми титановыми пластинами. Над головой звонко хлопает пола кожаного плаща, когда его обладатель рывком бросается вперёд. Курамочи улыбается разбитыми губами. Сегодня ему не удастся сбежать из этой жизни. *** Первое, что видит Курамочи, придя в сознание - это рожа Миюки. Огромная, криво построенная в 3D-редакторе модель смотрит в окно с громадного электронного билборда, растянувшегося на всю стену соседнего здания. Ему бы с такой внешностью в рекламе работать, продавать какое-нибудь новомодное нижнее бельё из псевдонатурального хлопка, или те же нейро-очки, которыми он пользуется. Тогда цифра с диким количеством нулей под фото могла бы быть гонораром, а не вознаграждением за его голову. Но у Правительства даже фотографии ни одной нет, потому используют 3D-фоторобот, который вышел далеко не таким симпатичным, как оригинал. И имени Миюки у них тоже нет, потому под фотороботом, помимо ценника, лишь кличка - Тануки, которую, кстати, они сами ему придумали. И бегущая строка: хищение денежных средств в особо крупных размерах, кибертерроризм, экстремизм, организация террактов, массовые убийства... На него ещё разве что Всемирную Катастрофу не повесили, да и то, наверное, лишь потому, что она произошла задолго до рождения Миюки. Курамочи отворачивается, фыркая в подушку - да что бы они о нём знали. Как раз в этот момент настоящий Миюки заглядывает в комнату, улыбается так, что Курамочи снова невольно представляет его на рекламном плакате в хлопковых трусах, и спрашивает: - Отдохнул? Готов получать по шее, или сначала поешь? На Миюки синий фартук, заляпанный чем-то белым, волосы убраны под такую же синюю бандану, а в руках миска и венчик. Стоило огрести пиздюлей и побывать на грани жизни и смерти, чтобы ещё раз попробовать его стряпню, сделанную из натуральных продуктов. - Поем, - отвечает Курамочи и кашляет - горло слипается от сухости. На столике рядом с кроватью стоит бутылка чистой воды, и только когда Курамочи тянется к ней - замечает бинты и наложенную шину на кисти. - Эт чо? - спрашивает он хрипло. Садится на постели и дотягивается до бутылки другой рукой. - Три пальца - средний, указательный и безымянный - сломаны, небольшая трещина в ребре, челюсть я тебе вправил, синяки и ссадины обработал. К вечеру закончится действие обезболивающих уколов, и вот тогда ты взвоешь, - Миюки снова улыбается, будто предстоящие муки Курамочи доставят ему несравненное удовольствие. Но взгляд за прозрачными сейчас стёклами очков серьёзный и обеспокоенный, а из миски на фартук от резкого движения выплёскивается ещё пара капель белой жижи. - Тебе имя Хиромицу ничего не говорит? - продолжает Миюки, а Курамочи давится и проливает на себя остатки драгоценной воды из бутылки. - Да-да, это были его шестёрки. И если бы не стечение обстоятельств, которое завело меня в тот переулок, тебя бы сейчас уже на органы разбирали, или что похуже. И вот только сейчас до Курамочи доходит, что смерть в Городе так просто не найдёшь. Особенно если попадёшь в руки Очиая Хиромицу - лишиться ливера и правда не так страшно, как попасть на Арену, где обдолбанные стероидами наркоманы в самом прямом смысле голыми руками рвут друг друга на куски на потеху зрителям. Или в нелегальный бордель, где шансов выжить ещё меньше, чем на Арене, а каждый день растягивается в непрерывную агонию. Стоит только представить - и дрожь прошибает всё тело, голова идёт кругом, а в желудке сворачивается тошнотный комок. Курамочи натурально колотит, перед глазами стоят жуткие кадры из сводок новостей, и он даже не замечает, как Миюки садится рядом. Только когда обнимает за плечи и притискивает к себе в тёплых объятьях, Курамочи утыкается лицом в крепкую грудь и, беззвучно всхлипнув, выдыхает: - Спасибо. Миюки гладит его по голове, грубо и сильно надавливая, пропускает между пальцами жёсткие обесцвеченные волосы, и Курамочи чувствует, как дрожь уходит, будто своей широкой ладонью Миюки прогоняет из его головы весь страх и жуткие фантазии. Это единственный человек во всём мире, которому Курамочи доверяет безоглядно и безоговорочно. Миюки старше лет на десять, он безумно богат, добр к уличной шпане и надёжен как скала. Курамочи встретился с ним четыре года назад, ему тогда было двенадцать, у него не осталось родных, не было ни крыши над головой, ни гроша в кармане. Он помнит холод лезвия, прижимающегося к его пальцам, сильные потные руки владельца лотка с жареными сосисками, который поймал его на краже, помнит боль в вывернутых плечах - и в животе, сжимающемся спазмами от голода. Помнит шершавый асфальт под щекой, когда мужчина вдруг отпустил его, а потом запах жареного искусственного мяса сменился острым запахом одеколона. Курамочи до сих пор не знает, что это за аромат, но сейчас жадно дышит им, прижимаясь к Миюки, и чувствует, как паника отступает. Конечно, Миюки бы пришёл в любом случае. Курамочи знает, что в серьге-гвоздике с красивым зелёным камушком, который Миюки подарил ему пару лет назад, встроен передатчик. Знает, что кроме него ещё у восьми человек есть такие - по одному на каждый район Города. Все они - беспризорники примерно одного возраста, которых Миюки не раз вытаскивал из опасных передряг. Его глаза и уши на улицах Города. Бездомная шпионская сеть неуловимого Тануки. Чисто теоретически, если бы Курамочи вдруг захотел стать миллионером, он мог бы сдать Правительству всю информацию о Миюки, но... Она, конечно же, ненастоящая - это раз. Не факт, что его после этого не уберут - это два. И три - Курамочи ни за что не променяет это доверие и эти тёплые объятья на биткоины. Он столько должен Миюки, что если тот вдруг скажет прыгнуть за Радугу - Курамочи сделает это, не раздумывая. Фуруя и Савамура, двое из остальных восьми доверенных Миюки, которых Курамочи знает лично, относятся к нему также фанатично - и у них у всех есть для этого весомые основания. Фурую Миюки вытащил из борделя Очиая. Благо, с клиентами тот встретиться так и не успел, но от того, что увидел, отходил ещё очень долго. Курамочи тогда приглядывал за ним на одной из сотни квартир Миюки, и от того, что Фуруя шептал в бреду кошмарных снов, волосы на голове вставали дыбом. Но справился, пережил, и спустя некоторое время тоже получил серьгу - с синим камнем. Савамуру же нашёл сам Курамочи, когда по наводке своих знакомых пришёл разбираться с барыгой, толкающим дешёвый некачественный мет богатеньким малолеткам. Собственно, Савамура тоже был из числа мелких засранцев из богатой семьи, только как потом выяснилось, наркоманом становиться не собирался, перед барыгой засветился за компанию со своим школьным дружком, а дилер, на его беду, решил взять новую высоту и похитить школьника, потребовав за него выкуп. Ну и чтобы тот не доставлял проблем, пичкал его разнообразной химией. Курамочи нашёл Савамуру совершенно случайно, да и то лишь потому, что у него случился эпилептический припадок, во время которого он опрокинул стол в соседней запертой комнате. Высадив дверь и обнаружив бьющегося в конвульсиях парня, Курамочи совершенно растерялся, он просто-напросто не представлял, что делать, запаниковал по полной, нервно дёргал себя за проколотое ухо и молился, чтобы Миюки сейчас оказался рядом. Миюки ворвался в притон, когда Савамуру уже перестало колбасить, на губах застыла пена, а взгляд стеклянных глаз неподвижно упёрся в потолок. Курамочи забился в угол комнаты и, кажется, рыдал от бессилия, а может и нет, он уже не помнит точно. Но стоило Миюки начать отдавать строгие приказы, как он взял себя в руки, действуя чётко и не задавая вопросов. Миюки колол Савамуре какие-то препараты, найденные в загашниках хозяина квартиры, делал массаж сердца и искусственное дыхание, проверял пульс, снова, снова и снова, пока не опустился на продавленный диван, вытирая вспотевшее лицо, и не резюмировал: - Жить будет. После этого Миюки забрал Савамуру с собой - неизвестно было, сколько тот просидел на химии и как долго его ещё придётся выхаживать. А когда они с Курамочи встретились в следующий раз, у Савамуры в ухе блестела серьга с красным камушком. Как оказалось, его родители так и не ответили на письма похитителя, а когда Савамура сам позвонил домой, строгий, знакомый с детства голос оповестил его, что у них только один сын, и он дома. Богатая семья решила просто замять неприятное дело с наркотиками и отреклась от младшего наследника, объявив его пропавшим без вести, а вскоре и вовсе погибшим. Тогда-то Савамура и взял себе эту самую распространённую в Городе фамилию, перечеркнул своё прошлое, говоря всем, что вырос в приюте, и стал работать на Миюки. Наверное, и у остальных шестерых ребят были похожие истории, в которых Миюки представал этаким героем, как в старинных комиксах - являлся из ниоткуда, когда больше всего нужна была помощь, и спасал чужие жизни с сияющей улыбкой на лице. - Так ты спать будешь, или есть? Курамочи вздрагивает от низкого, вибрирующего звука его голоса - он и правда задремал, прижавшись щекой и ухом к широкой груди. - Есть, - отвечает он, и трёт глаза здоровой рукой. - Иди умойся, я пока подогрею ужин. Выпутываясь из тёплых объятий, Курамочи мимолётно цепляется за мягкий взгляд Миюки, и тут же отворачивается, прижимая ладонь к груди - это чувство такое горячее и острое, и Курамочи не знает ему названия, но оно постоянно сжимает сердце, когда Миюки с ним рядом. За этого человека и правда не жалко умереть. *** Дописав отчёт для Миюки, Курамочи встряхивает рукой - пусть левой он управляется также ловко, как и правой, но устаёт она быстрее. Действие обезболивающего медленно сходит на нет, и тело потихоньку обволакивает жаром, в кости пробирается ломота, испарина выступает на коже, но Курамочи пытается делать вид, что всё в порядке. Ха, нашёл, кого обманывать. Миюки минут пятнадцать наблюдает за его жалкими попытками держать лицо. А потом у Курамочи перед глазами плывёт от боли, но он не успевает потерять сознание - игла быстро и почти незаметно входит в шею, и агония отступает как по волшебству. - Совсем плох, - вздыхает Миюки, снова укладывая его на постель и обводя кончиками пальцев лицо. Разбитые губы, покрытые коркой запёкшейся крови, алая ссадина на скуле, расцветающие синяки на подбородке и виске. Красавчик, блин. - Я тебе не мешаю? - спрашивает Курамочи, с трудом фокусируя взгляд на лице Миюки. - Если бы мешал, я бы просто выставил тебя за дверь, уж не сомневайся. Курамочи и не сомневается - в том, что Миюки бы так никогда не поступил. Что только этот идеальный человек забыл в Городе? Ему не место здесь... Правда, в этом болоте он наверняка чувствует себя как рыба в воде. В каждом замусоренном уголке этой дыры у него есть связи и надёжные друзья, шпионы из всех слоёв населения, и у него есть деньги. Вот только бежать отсюда некуда. Другие Города от этого ничем не отличаются. Менталитет везде один, условия жизни одинаковые, у Городов уже давно даже названий нет. Единственная отличительная черта этого Города от остальных - Радуга. Длинный неширокий разноцветный шрам на земле, тянущийся от Пустыря до резиденции Правительства, появившийся после Всемирной Катастрофы. Когда-то эту аномалию изучали, посылали целые экспедиции на исследования, пытались брать пробы субстанции, которая по виду походила на ртуть и переливалась всеми цветами спектра - за что и получила своё название. Но никто и тех, кто ушёл за Радугу, не вернулся. Страховочные тросы обрывались, будто обрезанные острым ножом, зонды исчезали с концами и не передавали никаких сигналов, измерительные приборы никак не реагировали на неё, будто Радуги вовсе не существовало, её нельзя было собрать в пробирку или рассмотреть под микроскопом. При этом она не расщепляла органику, не фонила радиацией или другими излучениями, не имела запаха, не испарялась и не выходила из берегов разлома в земле. От неё не было ни вреда, ни пользы, а изучить её было невозможно, так что спустя пару десятков лет учёные полностью забросили это дело и просто отгородили Радугу забором. Про то, что скрывается за Радугой, ходило множество слухов. Кто-то считал, что это портал в другой, лучший мир, где ещё сохранились зелёные леса и прочая флора, растущая просто так на земле под открытым небом, а не в теплицах Правительства. Другие думали, что за радужной перепонкой - открытый космос, третьи, религиозные - что там ад или рай. Было время, когда самоубийцы, сумасшедшие и фанатики толпами стекались в их Город, чтобы сигануть с обрыва в радужную неизвестность - их даже почти не пытались останавливать. В конце концов, они сами распоряжались своей жизнью, а что же ждёт за Радугой доподлинно так никто и не узнал. Курамочи разного наслушался про Радугу, но лишь один факт был подтверждённым: никто из тех, кто ушёл за неё, не вернулся назад. Ему бы хотелось верить в самую заманчивую версию - про зелёный мир, не загубленный атомными взрывами, выхлопными газами и копотью заводских труб. Курамочи как-то раз смотрел старинный нелегальный фильм, видел эти фантастические пейзажи и не мог поверить, что всё это не компьютерная графика, помноженная на воображение какого-нибудь мечтателя об утопии, а реальное прошлое. Солнце лилось прямо на землю, не сдерживаемое вечным смогом заводов, согревало зелёную траву, а люди ходили по этой траве, не беспокоясь о том, что затопчут драгоценные ростки. Огромные моря и океаны с чистой прозрачной водой сверкали под солнечными лучами, в них можно было купаться без вреда для здоровья, а на песчаных пляжах, не заваленных мусором - лежать почти голышом. Вот в такой мир Миюки бы вписался идеально. Он умеет улыбаться также, как улыбались люди из того фильма - открыто и тепло. И Курамочи очень хочет увидеть его глаза, в которых отразится свет настоящего солнца... Курамочи сам не замечает, как снова засыпает, а снятся ему бескрайние зелёные поля под ультрамариновым небом. *** - Казуя... П-пожалуйста, - стонет Курамочи, вжимаясь в подушку влажной щекой. - Нет, - категорично отрезает Миюки. - Нет, препарат слишком сильный - кончишь как Савамура в тот раз. И Курамочи крепче сжимает зубы, пытаясь выравнять дыхание. В голове бьётся застопорившаяся мысль, что инъекцию для ускорения регенерации клеток наверняка изначально разрабатывали для пыток. Треснувшее ребро ноет адски, как и переломанные пальцы, и каждый ушиб на теле, но если Миюки говорит, что больше обезболивающих нельзя - значит, придётся терпеть. - Таблетку хотя бы... Миюки поджимает губы, но всё же поднимается и выходит из комнаты, а возвращается с новой бутылкой воды и половиной маленькой таблетки. - Это последний раз, - строго говорит он, и Курамочи кивает, разгрызая горькую пилюлю в крошку, чуть не захлёбывается водой и снова тяжело валится на постель, закрывая глаза. *** Следующее возвращение из забытья уже не кажется такой уж адской мукой - больше, чем боль, Курамочи беспокоит желание добраться до туалета, а после - найти что-нибудь съедобное. На кухне он обнаруживает накрытый к завтраку стол, и Миюки, сосредоточенно уткнувшегося в КПК. Лицо у него напряжённое, взволнованное. Курамочи даже забывает о голоде, спрашивая: - Что стряслось? Миюки смотрит на него так растерянно, будто и вовсе забыл о его присутствии. - Сядь, - говорит он, и это поднимает в Курамочи новую волну беспокойства. - Это Савамура. - Что этот идиот опять натворил? - недовольно спрашивает Курамочи, пытаясь успокоиться, но ничего не выходит. Он помогал Миюки вытаскивать Савамуру с того света, и с тех пор чувствует за него ответственность, как за младшего брата. У него и правда когда-то был младший брат, а у Савамуры - старший. Они прекрасно восполняли свои потери за счёт друг друга, и... - Он ушёл за Радугу. Курамочи кажется, что он ослышался. Тело пробивает ознобом, и он тихо переспрашивает: - Что? - Ты слышал. - Дурацкая шутка, - едва слышно выдыхает Курамочи, растягивая губы в кривой улыбке. - Ты прикалываешься. Дурацкая шутка. Савамура, конечно, идиот, но не настолько же. Правда? Он бы не стал. Он бы... Чёрт возьми, он орал, что подгребёт этот Город под себя - когда Миюки уйдёт на пенсию. Он мчался по ночным улицам на скейте, распевая во всё горло старые запрещённые песни, он раскрашивал из баллончика статую Президента у резиденции Правительства, и с хохотом улепётывал от патрульных дронов, скрываясь в лабиринте тёмных переулков. - Он не мог сделать это сам, его наверняка... Откуда ты узнал? - спрашивает Курамочи и сглатывает, будто это поможет унять дрожь в голосе. - Фуруя прислал отчёт. - Отчёт? Какой ещё, нахрен, отчёт?! - Эти поганцы всё спланировали прямо у меня под носом, - Миюки пытается усмехнуться, но тут же бросает эту затею, лицо у него напряжённое, будто затвердевшее, и Курамочи рад, что ему довольно редко доводилось видеть Миюки в таком состоянии. - Расскажи всё по порядку? - просит он, пытаясь взять себя в руки. Миюки ведь не обязан всё объяснять, но тот лишь придвигает табуретку ближе и, отодвинув тарелки, ставит на стол свой КПК и нажимает кнопку на дужке нейро-очков, выводя видео на экран. - Вот запись с камер наблюдения в том районе. Изображение зеленовато-серое, зернистое и отрывочное, будто заторможенное, но на нём можно различить две фигуры: Фуруя длинный и тощий как рельса, и Савамура рядом с ним выглядит мелким и коренастым. Оба обвешены какими-то сумками, в одной явно инструменты - из неё Фуруя достаёт глушитель для патрульных дронов, а Савамура - кусачки, которыми разрезает сетку забора, ограждающего Радугу. Камера стоит так, чтобы свечение Радуги не мешало наблюдению, но в этом мягком свете лучше видно двух придурков, решившихся на самоубийственное безумие. - Что они делают? - хрипло спрашивает Курамочи, глядя, как Фуруя помогает Савамуре нацеплять на себя какие-то мешки и... - Это что, скафандр? - Ага. Судя по всему - последняя модель из лабораторий Правительства, мы как раз недавно сняли на границе Города контрабандную партию таких. В нём всё учтено: химзащита, сверхпрочный огнеупорный материал, система синтезирования кислорода и переработки отходов жизнедеятельности. И запас пищевых блоков на месяц. - А это... Палатка, что ли? - Парашют. На записи Савамуру уже не узнать, он упакован в толстый, неудобный даже с виду скафандр, спереди на нём висит огромная сумка, а сзади - да, грёбаный парашют. Они и правда подготовились на все случаи жизни, и даже, наверное, если за Радугой действительно скрывается преисподняя, Савамура сможет там выжить. Конечно, если только его не расщепит на атомы. И всё же... - Зачем всё это? Просто... Я не понимаю, - мотая головой, говорит Курамочи. Зачем бежать из Города, из этого мира в какую-то радужную неизвестность? Они ведь даже не самые несчастные на этом свете - у них есть благословение в лице Миюки, с ним они забыли о голоде и страхе, смогли найти свой путь в жизни. Поддерживать порядок на своей территории, бороться с несправедливостью улиц и Правительства, помогать совсем отчаявшимся - Миюки всем им дал эту жизнь, пусть не самую сладкую, но наполненную смыслом. Так почему же Савамура решил всё это бросить?! Звонок по видеофону раздаётся как гром среди ясного неба. Курамочи вздрагивает, а на экране вместо записи появляется лицо Фуруи крупным планом. - Как он нас нашёл? - удивлённо спрашивает Миюки. - Чёртов гений. Пойду, встречу. Курамочи только кивает и снова смотрит в КПК, где Савамура снимает блестящую круглую маску, а Фуруя тянется к его лицу, наклоняется низко-низко, и... Невозможно разобрать, что именно происходит, но от догадки у Курамочи теплеют щёки, и он отводит взгляд в сторону коридора. Где как раз раздаётся хлопок двери, а после - звонкой пощёчины. Фуруя проходит в кухню, держась ладонью за покрасневший след на лице, и Курамочи с удовольствием бы тоже влепил ему по морде, но как-нибудь в другой раз. Сначала надо разобраться, что же там произошло. Фуруя молча кивает ему в знак приветствия, садится за стол и без стеснения придвигает к себе тарелку Курамочи. Только тогда Курамочи замечает, что серьги в его ухе больше нет. Миюки молча входит следом, атмосфера накаляется, это чувствуется почти физически, и Курамочи не смеет вякнуть ни слова. Только Фуруе, кажется, всё равно - он спокойненько жрёт, не поднимая глаз от тарелки, тихо благодарит за еду и достаёт из кармана собственный КПК. - Можно я подключусь к твоему компьютеру? Моя система координат наверняка не столь обширна, - говорит он Миюки, и тот кивает, тоже садясь за стол. Курамочи оказывается в середине между ними, Фуруя что-то быстро набирает длинными пальцами на сенсорных экранах, и вскоре над столом разворачивается миниатюрная объёмная модель Города со всеми канализационными системами, небоскрёбами, какими-то цифрами и разноцветными огоньками, раскиданными по всей голограмме. - Мы сейчас здесь, - объявляет Фуруя, тыкая пальцем в зелёную точку, в которой Курамочи признаёт свой маячок из серьги. - А Савамура... - дальше Фуруя будто обхватывает ладонями голограмму и сжимает её, словно комкая клочок бумаги, после чего над столом появляется синяя точка. - Он вот здесь. - Это твой идентификатор, - замечает Миюки. - У Савамуры был красный. - Да, как мы и предполагали, передатчики перестают работать в поле Радуги, поэтому я отдал ему свою серьгу в защитном чехле. Адамантий влетел нам в копеечку, но стоил затраченных средств. Если сигнал прошёл, значит, Савамура достал серьгу из чехла, а поскольку координаты сигнала меняются, можно предположить, что Савамура передвигается. Так что могу сказать с уверенностью: он жив, но находится за пределами нашей солнечной системы. - Я нифига не понял, - признаётся Курамочи. - Но то, что балбес живой, уже хорошо. Фуруя только кивает и продолжает: - Поскольку радужная трещина является неким разрывом в пространстве, Савамура сможет связаться с нами без учёта расстояния в реальной системе координат. - Думаешь, сигнал пройдёт прямо через Радугу? - уточняет Миюки. - Он уже проходит, но лишь в одну сторону. У Савамуры есть с собой все необходимые инструменты и материалы, а запасов провизии и системы жизнеобеспечения ему хватит как минимум на месяц. За это время мы успеем наладить двустороннюю связь и, имея его разведданные, сможем максимально эффективно подготовиться к переходу за Радугу. - Э? Стоп-стоп, Фуруя, ты что, собираешься за ним следом сигануть?! Это безумие! - взрывается Курамочи, хлопая руками по столу. Миюки с Фуруей переглядываются, и это совсем не нравится Курамочи, потому он приводит последний разумный довод: - Если бы за Радугу и правда можно было спокойно уйти, разве Правительство уже не послало бы туда экспедицию? - Вот он, живой образец правительственной пропаганды, - снисходительно улыбается Миюки. - Последние официальные исследования Радуги проводились около двадцати пяти лет назад, за это время уровень электронных технологий вырос до небывалых высот. Конечно, Правительство не сидело сложа руки, вот только даже если за Радугой тот самый зелёный мир, полный органических ресурсов, Правительству невыгодно его использовать. Из-за дефицита натуральных продуктов и монополизации их производства они могут контролировать весь мир, и менять такой уклад жизни им незачем. - Но... Почему тогда они не упрятали Радугу от чужих глаз? Она же посреди Города сияет, огороженная хлипкой сеткой, в ней столько народа сгинуло! - Статистика преувеличена, люди же не лемминги, бездумно с обрыва прыгать. И слышал, может, такую поговорку: хочешь что-то спрятать - положи на самое видное место? Правительство годами наращивало слухи вокруг этой аномалии, чтобы люди были уверены, что соваться за Радугу - самоубийство. Тебе бы ведь тоже не пришло в голову туда лезть, правда? Остальные также не понимают Радугу и боятся её. Даже если кто-то узнает правду, то либо не сможет уже никому рассказать о ней, либо ему просто-напросто не поверят. Удобно, да? Вера людей всегда была мощнейшим политическим инструментом. Миюки замолкает, глядя в окно, и отпивает из своей чашки, а Курамочи сидит будто громом поражённый и пытается разложить всю свалившуюся на него информацию по полочкам. И это чертовски сложно, когда весь твой мир только что перетряхнули с ног на голову. - И что же... Ты теперь тоже уйдёшь за Радугу? - спрашивает он, поднимая на Миюки потерянный взгляд. От одной мысли, что Миюки может больше не быть рядом, делается тошно, а кончики пальцев леденеют. - Да, - просто отвечает тот. Курамочи даже не замечает, когда его нейро-очки из прозрачных становятся зеркальными. - Но у тебя ещё есть время чтобы решить, хочешь ли ты пойти со мной. От этих слов Курамочи теряет дар речи и даже возможность дышать. Уйти за Радугу? В неизвестность, в ад, в открытый космос? Или в зелёный райский мир? Но... Какая разница, если вместе с Миюки? Не так давно Курамочи был готов сдохнуть в грязной подворотне, так отчего же сейчас так страшно? Или это не страх? Что это за чувство, поднимающееся дрожью по телу от самых кончиков пальцев ног и до макушки? Почему сердце стучит так громко, что аж в голове пульсирует? И почему в носу так щиплет, а глаза жжёт от подступающих слёз? Он ведь всё уже давно для себя решил: за Миюки - хоть на край света, хоть в другую галактику, хоть в саму преисподнюю. - Времени не так уж и много, - говорит вдруг Фуруя. - Эй, Фуруя, смотри! Это настоящий банан! Живой! Тьфу, в смысле, растительный! Ну ты понял, с куста! Они, оказывается, нифига не на пальмах растут! - доносится чуть искажённый помехами голос Савамуры из динамика КПК. И Курамочи впервые в своей жизни видит на красивом бесстрастном лице Фуруи такую тёплую и искреннюю улыбку.