Не на всех ошибках учатся

      Сумрак сгущался, и над поместьем висела жуткая тьма, сопровождаемая глухой тишиной. Жизнь будто замерла. Коннор брёл домой пешком. В этот вечер его потянуло выпить — он давно этого не делал. Какое-то странное предчувствие теснило грудь, Радунхагейду никак не мог переключиться, и даже бутылка виски оказалась не способна заглушить этот хаос. Мерзкое состояние, когда тебя приводит в отчаяние что-то, чего ты даже не понимаешь. Да и не хочешь понять, потому что мысли об этом до боли неприятны. И стоит отвлечься от дел, остаться в одиночестве, как все стены, ограждающие тебя от призраков прошлого, безропотно рушатся, оставшись без опоры. Больше не можешь искать отговорки, и воспоминания нападают, как стая волков. И они не выпустят тебя, пока не убьют, или не будут убиты.       Одиночество. Оно сломало многих. Оно ранит, даже если ты смирился. Даже если находишь в нем пользу, а, общаясь с людьми, не можешь скрыть презрения. Это чувство съедает тебя изнутри долгими ночами, когда ты беззащитен и особенно раним. Оно всегда находит путь, будто кислотой прожигая нутро от конца до края. Потом всё снова в порядке, но ты знаешь — ещё вернётся. Всегда возвращается. Вдруг тусклый свет старого фонаря заслонил силуэт. Знакомые черты. Хэйтем. Какого черта ему опять нужно? — Бродить пьяным среди ночи — не самая лучшая идея, места тут опасные, – иронично сказал он в своей привычной манере. — Не твоё дело, — буркнул Кенуэй-младший. «Он что, следил за мной?» — пронеслось в голове.       Хэйтем подошёл вплотную. Коннор слегка напрягся, это нарушало его зону комфорта. Тамплиер слегка подался вперед и навалился на Коннора, вжав его в холодную кирпичную стену. Он привел его в смятение, и теперь надо добить, пока тот растерян и не успел ещё закрыться окончательно. Его бледные губы коснулись пухлых губ ассасина. Коннор не сразу сообразил, что происходит, и на немой вопрос в его глазах Хэйтем не ответил. Кенуэй-старший провел тыльной стороной ладони по смуглой щеке. — Что? Какого черта? — Коннор тут же резким движением убрал её от себя.       Но тамплиер отказов принимать не привык. Он медленно, как подкрадывается хищник к жертве, наклонился к Радунхагейду и поцеловал его, уже дольше и настойчивее. Коннора пробрала дрожь. Людей, однако, он убивал чаще, чем целовался, и новые ощущения от телесного контакта отдались неловким румянцем на тёмных щеках. После этого Кенуэй-старший отстранился. Всё это было невероятно странно, но Хэйтем вёл себя так уверенно, что Коннор замешкался.       — Тьфу, теперь тамплиеры так развлекаются? Что на тебя нашло? Мало того, что я мужчина, так еще и твой сын, как бы ты ни хотел об этом забыть! — Коннор разозлился, но не дал тамплиеру затрещину, как, по идее, должно было случится. Вроде как, проигнорировал. Сам не знал, почему. Не хотел его прерывать. Коннор многое повидал, удивить его достаточно трудно, а Хэйтему удалось. Пусть это имело скорее негативную окраску, однако, тамплиер заставил Коннора испытать хоть какие-то новые ощущения. То, что Радунхагейду слепо желал последнее время и уже отчаялся найти.       Он не знавал девушек, как и мужчин, однако семейный быт, как у Уоррена и Пруденс, никогда не привлекал его. Коннор также не был загнан стереотипами, так что мог позволить себе небольшое приключение. Он вообще не думал об отношениях как о том, что может с ним когда-нибудь случиться. Подхода к дамам он не знал, в их компании чувствовал себя немного неловко, а тут к нему подошли сами, да еще и целуют, ни о чем не спрашивая. Правда, его собственный отец.       А Хэйтем спокойно стоял, не произнося ни слова, растянув губы в легкой надменной улыбке. Он-то умеет оценивать ситуацию. Строптивый характер Коннора трудно обуздать, он не любит переговоров и, допусти Хэйтем грубую ошибку, тот давно бы послал его ко всем чертям. Сейчас всё идет так, как должно идти.       Но ассасин, все же, возмутился. Вроде как, для приличия. Он не ждал ответов, объяснения — не в стиле Хэйтема. Хотя Коннор не мог сказать, что хорошо его знает.       — Ты ещё и улыбаешься, что вообще происходит? То ты вдруг ни с того ни с сего приходишь ко мне и заявляешь, что знаешь о том, что я твой сын, и хочешь сотрудничать, то кричишь на меня и отчитываешь, как мальчишку, то вообще целуешь! — на негодование Коннора Хэйтем никак не отвечал. Только спокойно смотрел в темные глаза загадочным взглядом.       Радунхагейду чувствовал себя неловко, как будто его вынуждают играть по правилам, которых он не знает. Но они оба понимали происходящее. Происходящее сейчас. О взаимоотношениях в целом можно поговорить и в более подходящее время. Хэйтем взглянул ассасину в глаза, всё ещё не говоря ни слова. Индеец прочел в этом взгляде сомнение, словно тот оценивал его. Тамплиер знал, что Коннор своенравный. Дерзкий. Это его и привлекало.       Хэйтем не скрывал свою бессердечность и расчётливость, как не скрывал и то, что ему нравится разгадывать людей, как головоломки. Узнавать их слабости, а затем подчинять. Все в его услужении боялись проронить лишнее слово или неаккуратный взгляд, что уж говорить об обсуждении его поступков. Хэйтем, конечно, был далеко не глуп и понимал, что тиранией долго никого не удержишь, поэтому создавал иллюзию равенства с некоторыми товарищами. Но интуитивно все знали, кто тут главный. И Хэйтем знал, и пользовался этим. Кенуэй-старший был уверен, что покорить можно любого человека. Просто нужно знать подход.       И строптивый характер метиса тут же привлек его внимание, словно ассасин бросал Хэйтему вызов каждым своим движением, каждым действием и фразой, ухмылкой, упреком, даже губы его всегда замирали в дерзком положении, а взгляд исподлобья особенно раздражал тамплиера. А ещё их вечные словесные перепалки и колкости в адрес друг друга. Ведь тамплиер привык, что все, с кем он общается, смотрят на него либо с почтением и уважением, либо со страхом, либо и с тем и с другим вперемешку. А тут какой-то мальчишка-полукровка грубит и подкалывает его при каждом удобном случае. Эту дерзость он полюбил в Дзио, и за неё был готов прикончить Коннора.       Даже его существование было определенным вызовом. Такие люди, как Радунхагейду, особенно раздражали Кенуэя-старшего. Они не ломались в самом низком положении. Как ни унижай, ни бей, что ни делай — они останутся гордыми до последней минуты, пока свет не померкнет в их глазах. По крайней мере, так ему казалось. Казалось, что если сейчас Хэйтем скрутит индейцу руки, опрокинет куда придётся и будет жестко трахать, пока искры не посыплются у того из глаз, или засунет ему свой член по самые гланды, вбиваясь как можно глубже, а потом заставит проглотить всё семя до последней капли, Коннор всё равно оскалится и продолжит смотреть на тамплиера своим надменным взглядом. И от этого Хэйтему хотелось его ещё сильнее. Хотелось добиться того, чтобы этот огонёк потух. Добиться очередной цели. Он всегда был таким, с самого детства. Акула. Вижу цель — не вижу препятствий.       Но ведь Коннор его сын. А что, если об этом узнают? Многие тайны неожиданно всплывают на поверхность тогда, когда тебе этого совсем не нужно. Да что с того. Плевать на косые взгляды. Плевать на общественное мнение. Никто не посмеет сказать ничего ему в лицо. Да и сам он знает множество позорных, грязных секретов. Как там говорится? Держи друзей при себе, а врагов ещё ближе? Хэйтем всех держал на удобном ему расстоянии.       А сейчас он хотел держать член над губами собственного сына, изливаясь на красивое смуглое лицо с очерченными скулами. А мог ли Хэйтем признать Коннора, считать своим сыном? Лишь факты обязывали его к этому. Для него не был родным этот строптивый индеец с вечно горящими глазами и наивными речами. Он не относился к нему как к своему ребенку. Хэйтем любил Дзио, а метис был ему абсолютно чужим, незнакомым человеком, и, называя его сыном, Хэйтем просто констатировал этот факт, не вкладывая в туда ни капли тепла или любви, да даже банальной привязанности.       Коннор понимал это. Хотя в глубине души, конечно, он все-таки рассчитывал на то, что тамплиер хоть немного относится к нему, как к своему. Ведь тот часто пытался это подчеркнуть, скорее всего, втирался в доверие, но вдруг.… Вдруг в нём всё же проснулась совесть? Если таковая до сих пор имеется. Честь и совесть — понятия разные.       Радунхагейду не нужны были подачки, но ему хотелось поддержки, отеческого взгляда и благосклонного мнения, которого так не хватало всю жизнь. Как же ему нужен был человек с опытом, учащий основам. Ведь мать может дать далеко не всё. Быть может, неудачи Коннора с противоположным полом именно из-за того, что отца не было с ним рядом? Никто не научил его этому. И, возможно, по этой же причине он сейчас до сих пор стоит здесь. Хочет поддержки, любви, пускай и в не совсем ожидаемой форме… Лучше, чем ничего. Как ему не хватало сильного плеча рядом. В Конноре всегда была эта наивность, даже пройдя через все, что с ним было, он не утратил веру в людей, и малюсенькая частичка него верила в сладкую сказку. Хотя горький опыт и ошибки, кровь родных и друзей безжалостно рушили все мечты об утопии, а разум понимал, что всё – фальшь, но ему так отчаянно хотелось верить. Опять хвататься за малюсенькую надежду, за клочок, ставить его выше очевидных фактов, чтобы потом неминуемо разбиться о нахлынувшую реальность. Тогда, когда будет слишком поздно что-то менять. Поставить всё и снова проиграть. В этом весь он, но что поделать?.. Не на всех ошибках учатся.       Обычно при имени Хэйтема в душе у Коннора играли обида и злость, презрение. Но сейчас ему жутко хотелось его внимания. Так глупо и безрассудно.       Ведь все говорило, что Хэйтем использует Коннора. Безжалостно. Хладнокровно. Как многих до этого. Слово «сын» — пустой звук. Просто плод нахлынувшей внезапно любви. Хэйтем позволил себе потерять контроль и теперь вынужден наблюдать перед собой последствия. Разве может благородный Хэйтем Кенуэй признать своим сыном какого-то дикаря, росшего в деревне среди таких же зверьков, как он сам?       Это была его ошибка, как бы тамплиеру не хотелось это отрицать. Больше он такого не допустит. А с результатом прошлой придётся разобраться.       — Сколько тебе лет? А ты же никогда не знал ласки, ведь так? Я могу подарить ее тебе. Могу сделать тебя мужчиной. — Хэйтем шептал эти слова, снова подойдя к сыну вплотную и положив руку ему на плечо. — Никто не узнает, даю слово. Все, что от тебя требуется — делать, как я скажу, и не задавать вопросов.       — Идет. — Коннор сказал это так быстро, что сам немного опешил.       Что это? Виски или желание знать, как далеко Хэйтем сможет зайти? Но Радунхагейду всё ещё не воспринимал происходящее всерьёз. Алкоголь затуманил его рассудок, ведь опыта тут у Коннора было немногим больше, чем в любовных утехах. А может быть ему самому хотелось, и что останавливало? Уж кому-кому, а Коннору всегда было плевать и на мнение окружающих, и на предрассудки.       — Хорошо. — Хэйтем загадочно улыбнулся и пошел внутрь. Радунхагейду ничего не оставалось, как последовать за ним.       Как только индеец вошел, Хэйтем накрыл его горячим поцелуем. Тамплиер, не давая Коннору собраться с мыслями и чувствами, пустил в ход язык. Коннора жгли смешанные чувства, но события сменяли друг друга быстрее, чем он успевал обдумать ситуацию, и ассасин решил, что будет лучше отключить мозги и сосредоточиться на ощущениях.       Мгновение — и он уже в комнате, на столе, а над ним склонился отец, раздетый по пояс и ловко справляющийся с застежками на его костюме. Когда Хэйтем швырнул Коннора на стол, куча каких-то предметов с дребезгом полетели на пол, а что-то довольно острое впилось ему в поясницу, но все это было неважно сейчас. Коннор откинул голову назад, открыв шею, и тамплиер тут же вцепился в нее, целуя и закусывая темную кожу. Как он был хорош в этом мягком сумраке, слегка разбавленном бликами потрескивающих свечей и лунным светом. Широкие плечи, мускулы, словно выточенные из камня, лоснящиеся темные волосы, покрытая шрамами смуглая кожа… Глаза, как у обиженного олененка. Да, он был красив, Хэйтем и не собирался этого отрицать. Он спустился ниже и уже водил языком по торсу метиса. Радунхагейду почувствовал приятную тягу внизу. Возбуждение нарастало. Подумать только, у него встал на Хэйтема! Коннор, опять же, предпочёл не думать, а дать всему идти своим чередом. Тамплиер и здесь нисколько не менялся, был таким же уверенным и сосредотачивался лишь на собственных ощущениях, лаская и подготавливая Коннора ровно настолько, насколько это потребуется для него самого.       Через мгновение Радунхагейду совершенно нагой, как и Хэйтем, нависающий над ним. Непривычно видеть его в таком положении. Да и вся эта ситуация такая странная, как будто просто дурной сон, посланный затуманенным алкоголем сознанием.       — Ну, так и будешь смотреть, или наконец откроешь рот, как послушный мальчик? — Хэйтем стоял. Коннор сполз со стола и опустился на колени. Кенуэй-старший схватил его за волосы и наклонил к своему члену. Коннор послушался. Не то чтобы он четко знал, что делать. Коннор взял член Хэйтема где-то до середины. Тут тамплиер дал ему привыкнуть. Вкус чужой плоти во рту, запах чужого тела. Мерзко, но, что уж лукавить, чертовски возбуждающе. «Гадость, и что я творю?» — пронеслось в мыслях. Однако возбуждение и не думало спадать.       Хэйтему надоело ждать и он, потянув сына за волосы, с силой насадил его на член, войдя на полную и немного задержав Коннора в этом положении. Через несколько мгновений он отпустил ассасина, который тут же отстранился и закашлялся. Дыхание сбилось. Метис еле справлялся с рвотными позывами, и Хэйтем дал ему немного времени, сгорая от желания выдрать этого дерзкого мальчишку в рот как можно жестче. Усмирить, показать, кто тут главный.       Да и ведь никто не обещал, что ему понравится.       Хэйтем взглядом указал Коннору на стол, тот послушно взобрался. Тамплиер водрузил его ноги себе на плечи. Затем он просунул в рот сына два пальца, дал ему их облизать и по одному вставил, пытаясь не торопиться. Тот зашипел и выругался от новых и далеко не приятных ощущений.       — Расслабься, ты сжат плотнее, чем бедра монашки в воскресенье! Или будет хуже. Хэйтем подождал несколько минут и начал плавно двигать пальцы туда-сюда, то почти полностью вытаскивая, то просовывая до конца. Он внимательно наблюдал за реакцией Коннора. Хэйтему нравилось чувствовать власть.       — Аккуратнее, ау, аккуратнее! — Зашипел ассасин, когда Хэйтем добавил ещё один палец. Тамплиер довольно улыбнулся.       Хэйтем не мог больше ждать. Его тело устало терпеть. Коннор ощутил, как что-то неимоверно большое вторглось в его тело, отдаваясь необычной болью, такой, какую он ни разу не ощущал. До этого дня. А уж он повидал многое.       Ему хотелось остановить это. Но Хэйтем останавливаться не собирался. Коннор был такой узкий, что тамплиер еле одолевал желание сделать несколько резких толчков и, наконец, кончить. Он подался вперёд, ассасин чуть не взвизгнул.       — Не так быстро.… Эй, не так быстро! — Коннор откинул голову назад и зашипел, но его злость только раззадоривала отца. Хэйтем толкнулся еще раз и теперь вошел полностью.       — Ау! Господи, все, довольно, хватит! — Радунхагейду вскрикнул, еле сдерживая всхлип, так больно и стыдно ему не было ещё никогда. Но Хэйтем останавливаться не собирался. Теперь он начал двигаться, постепенно наращивая темп, невзирая на все всхлипы, вздохи, крики и просьбы. Коннор впился ногтями в древесину, покрытую слегка растрескавшимся лаком. Он не успевал привыкнуть к ощущениям от одного толчка, как тут же шёл следующий. Терпеть не было сил. Через несколько движений Хэйтем с глухим стоном излился. Коннор жмурил глаза и периодически издавал какие-то звуки в попытке заглушить боль. Каким же жалким он сейчас выглядел. Хэйтем был более чем доволен. Но он всё-таки сжалился над метисом. В конце концов, несправедливо, если удовольствие получит только он один.       Кенуэй-старший обхватил член Коннора и стал водить по нему, но без особого интереса к процессу. Всё, что хотел, он уже получил.       Неожиданное удовольствие, частично перебивающее фоновый дискомфорт – взрывное сочетание. Через несколько нехитрых фикций Коннор кончил, излился в руку собственному отцу. За это время он ни разу не посмотрел ему в глаза, но теперь бросил озлобленный взгляд. На красивое лицо уже немолодого мужчины падали блики тающих свечей. Хэйтем довольно улыбнулся и, кое-как натянув одежду, удалился в коридор, оставив Коннора разбираться в ощущениях. Больше он его не интересовал.       Радунхагейду лежал, смотрел в потолок, пытаясь отогнать мысли о том, что случилось буквально пару минут назад. Пик эмоций прошел, реальность растаскивала последние кусочки забытья. В голове звенело, а затем резко ударила боль. Когда сознание окончательно прояснилось, Кенуэй-младший открыл глаза, поднялся со стола и начал одеваться.       — Это что, всё, зачем ты пришел? — раздраженно рявкнул он.       Ответа не последовало.       Коннор медленно прошел в коридор и поднялся наверх.       — Хэй, ты в прятки решил поиграть?... Извини, как-то поздновато. Лет на пятнадцать.       Опять тишина. Дом был пуст. По полу несло прохладным воздухом из настежь распахнутого окна. Коннор прошел в комнату и закрыл его. Затем опустился в кресло. И рассмеялся. Рассмеялся не так, как смеются от неловкости, но так, как смеется человек на грани безумия. Голову словно сжимало пульсирующее кольцо, он уже не был уверен, происходило ли это все на самом деле. Может это галлюцинация, может он просто все это время лежал на полу, сломленный и обессиленный последствиями очередного боя? Так было уже не один раз.       Перед глазами все плыло. Что это там на полу? Красное пятно, контрастирующее с обстановкой, как лезвием полоснуло взгляд. Его тут быть не должно. Коннор подошел ближе и поднял с пола красную ленту. Что это, издевка? Напоминание? Случайность? О нет, точно не последнее.       «Идиот. Ты сам позволил ему все это. А чего ждал?».       Коннор прошел в спальню и опустился на кровать. Он надеялся забыть всё, словно ночной кошмар. Но не мог. Странное чувство, будто им воспользовались, никак не покидало. Ему было не столько больно или обидно, скорее, он чувствовал себя очень глупо. Проигравшим. Да, Коннор, со своим максимализмом, ненавидел это ощущение. Он пролежал с час, практически не двигаясь. А сон всё не приходил, не хотел забирать от надоевших мыслей и захлёстывающих эмоций. В руке Радунхагейду сжимал красную ленту. Ненавистный цвет и ещё один шрам на истерзанной душе.       Ночь подходила к концу.