Ангел дня

«День выдался морозным». Эта мысль была единственной, которая осталась у тебя в голове. Остальные покинули ее минут пять назад. Когда человек, которого ты считал своим единственным другом, вдруг объявил, что не желает знать такую голубую блядь, как ты. О том, что он сам представляет из себя, речь не шла. Разговор вообще шел на повышенных тонах посреди белого дня на не самой пустой улице города. И пусть тебе всегда было плевать на чужое мнение, в ту минуту косые взгляды почему-то били сильнее его слов. Хорошо хоть, что не влюбился. Сейчас чувствовал бы себя не в пример дерьмовее. А так… Жить можно. Пара дней в компании с чем-нибудь алкогольным, чтобы последние мозги вынесло, пара-тройка пьяных истерик, и ты снова будешь, как огурчик. Маринованный, но это уже другой вопрос. Черт, и почему вдруг ноги дрожат? Чувствуя, что еще немного и свалишься на грязный снег, оглядываешься в поисках хоть какой-нибудь опоры, до которой не придется ползти больше трех метров. Другое расстояние для тебя сейчас равносильно полету в космос. На твое счастье искомое обнаруживается как раз в трех метрах. Проблема в том, что это чудом выжившее здесь дерево торчит как раз посреди сугроба. А, плевать… Снег под ногами рассыпается, словно сахар. Хотя… Может, теперь улицы сахаром посыпают? Господи, что ты несешь… Ствол дерева сухой и почему-то теплый. По нему так приятно сползти, а потом прислониться, утопая в сугробе. Холодно? Да нет вроде. Так, руки пощипывает. Пачка сигарет в кармане естественно смялась, но пара этих курительных палочек, на твое счастье, испытание выдержала. Теперь бы зажигалку найти. Странно, но руки совсем не дрожат. Это хорошо. Вдыхаешь сигаретный дым и закрываешь глаза. Шум улицы как-то отступает на задний план, становится приглушенным. Нормальных мыслей в голове еще нет, так, хрень какая-то крутится типа того, что сессия скоро, а у тебя еще и конь не валялся. Хотя… Ты же лучший, может, так прокатит. Глазки а-ля Кот из «Шрека», немного дрожащий голос… Главное, не переиграть. В конце концов, не в простом ВУЗе учишься. Там каждый второй актер. Не говоря уж о каждом первом. И учителя таких красавцев, как ты, за свою жизнь перевидали… Эх, придется, похоже, браться за учебу, а то тот самый конь обнаглел, наверное, уже. Черт, похоже, у тебя истерика, милый. Хотя… Имеешь право: не каждый день лучший друг тебя на три советских посылает при всем честном народе. — Замерзнешь, — мягкий голос с ноткой беспокойства заставляет тебя только передернуть плечом. Молча. Надеешься, что неведомый обладатель красивого, в общем-то голоса, поймет твое нежелание общаться и просто оставит тебя в покое. — Вставай, на улице не май месяц. Надежда умирает последней. Да и про «май» тоже глупо прозвучало в середине декабря. И кто же тебе такой настырный попался? Поднимаешь ресницы и первое, что видишь — голубые, кажущиеся бездонными глаза. В них беспокойство, какой-то совсем детский интерес, искренняя тревога напополам с не менее искренним желанием помочь. И что-то еще. Что-то, что не оставляет тебе даже шанса послать его подальше вместе с его заботой. А потом взгляд выхватывает длинные ресницы, нежную кожу щек почти ангельского лица, выбившиеся из капюшона вьющиеся пряди… Мда, только тебе могло так повезти — встретить этого почти ребенка через пару десятков минут после того, как другой ребенок тебя послал. Жизнь издевается, не иначе. Хотя теперь уже бывший друг на «ребенка» тянул только с пивом. Не внешне и не по паспорту, конечно, а по общему отношению к жизни. А этот… Совсем другой. Ты видишь цепочки его следов на снегу и невольно подмечаешь, что размер его ноги по сравнению с твоей и рядом не стоял. Или это твой рядом с его? А к черту, какая разница. А этот… Смотрит, не отрываясь. И хочется, чтобы он отвел взгляд и чтобы не смел этого делать. Пальцы обжигает, и ты автоматически опускаешь глаза. Ну да, забытая тобой сигарета приказала долго жить, отомстив напоследок за свою убиенную душу легкой болью. Поймав себя на этой мысли, усмехаешься, а потом качаешь головой. Истерика почти достигла своего пика. Скоро со светофорами разговаривать будешь. Как? Ну, например, так: многоуважаемый светофор, не могли бы вы сделать милость и переключить зеленый побыстрее. А то я тороплюсь очень. В очередной раз проспал и теперь опаздываю на лекцию. Ты тихо фыркаешь, и это словно служит для него каким-то сигналом. Не для светофора, а для этого обладателя ног сорок четвертого размера. Он молча выпрямляется, нависая над тобой, и ты уже привычно гасишь в зародыше не менее привычную зависть. Может, рост — единственное, чем природа этого ребенка наградила. А этот «ребенок» уже протягивает тебе руку с явным намерением помочь тебе подняться. Открываешь рот, чтобы съязвить что-нибудь по поводу того, что ты не старый дед и сил встать самому у тебя пока хватает, а потом понимаешь, что вот их-то как раз и нет. Закрываешь рот и, тихо матеря город, снег, дерево и этого мальчика в придачу, вкладываешь свои пальцы в его ладонь, морально готовясь к рывку, который выдернет тебя из сугроба, как пробку из шампанского, но этот малыш удивляет тебя. Его сила почти нежна и ты оказываешься на ногах, не прикусив себе язык. Забытая сигарета вылетает из пальцев, но ты этого не замечаешь, борясь с враз навалившимися ощущениями. Холодно, мокро и просто противно. И снова эти взгляды вокруг. Невольно ежишься под ними и неизвестно откуда взявшимся ветром. Успеваешь поймать взглядом движение и тут же шипишь, сам себе напоминая рассерженную кошку: — Даже не думай. Все равно не надену. Его рука застывает возле воротника, а потом медленно опускается: — Тогда пойдем в какое-нибудь в кафе. А то у тебя даже губы синие. Прячешь усмешку за волосами. Ребенок, он просто ребенок. Несмотря на то, что ты ему хорошо если не в грудь дышишь и по паспорту ему явно больше восемнадцати. Сопротивляться ставшей вдруг такой приятной и неожиданной заботе нет ни сил, ни желания. Кафе, так кафе. Слабо киваешь головой, надеясь, что это сойдет за положительный ответ. В этот раз надежда помилована. Кафе находится как-то уж подозрительно быстро. Почти как рояль в кустах. И это при том, что ты ходил этой дорогой весь последний месяц и мог поклясться, что никакого кафе в этом районе не было. Странно, но абсолютно не интересно. В конце концов, когда-то твоя невнимательность и временами просыпающийся топографический кретинизм были твоей «гордостью». В классе этак четвертом-пятом. С тех пор воды много утекло, а вот «гордость», похоже, осталась. Кафе маленькое, светлое и очень уютное. А главное — теплое. Оглядываешься по сторонам, пока он снимает верхнюю одежду. Столиков всего-то штук пять и два из них заняты. За одним устроилась парочка, которая ничего вокруг не видит. А за другим дремлет старичок весьма благообразного вида, которого хоть сейчас в кино снимай в роли царя-батюшки. — Раздевайся, твое пальто хоть немного высохнуть должно, — тот, который привел тебя сюда и о котором ты чуть не забыл, тянет тебя за рукав, и ты послушно позволяешь ему стянуть с себя зимнее пальто. Чувствуешь себя семиклассницей на свидании. Почему семиклассницей? А потому что, как правило, девушек постарше на свидание приглашают на более позднее время. Ну, там всякие кино, клубы, рестораны. А семиклассницам домой надо, уроки делать, с братьями-сестрами заниматься, сериалы смотреть да носом хлюпать над чей-нибудь несчастной любовью. Хотя какие сейчас школьницы пошли… — Пойдем, — он мягко и почти невесомо касается твоего плеча, направляя и подталкивая. И ты идешь в угол. Туда, где столик только на двоих. Отстраненно удивляешься своей покорности, а потом решаешь, что просто еще не отмерз да и мозг явно нуждается в перезагрузке после того, как его качественно отформатировали не так давно. Господи, и где таких слов-то набрался? Стул под тобой не пластиковый и холодом не обжигает, чему ты несказанно рад — оказывается, сидение в снегу для твоего тощего зада даром не прошло. Хорошо хоть, что не девчонкой родился. Хотя… — Что будешь? — ангельское недоразумение, которому, похоже, заняться сегодня больше нечем, как всяких придурков из сугробов вытаскивать да по кафе их потом водить, устроилось напротив и деловито принялось за изучение тонюсенького меню, которое лежало прямо на столике. — Чай, — бросаешь ты, а потом вспоминаешь, что в кафе кружки особым размером не отличаются, добавляешь: — Можно два. — И все? — брови этого чуда взлетают в искреннем удивлении, и ты со вздохом отводишь глаза. Вот только этого тебе сейчас не хватало. — Все. Он только качает головой, а ты снова начинаешь разглядывать его. На этот раз почти украдкой, пользуясь тем, что он разговаривает с официанткой. Красивый, сволочь. Истинно мужская фигура — широкие плечи, рельефная грудь, и наверняка тонкая талия и плоский живот, которые под теплым свитером не разглядеть. И это не считая того, что рост у него… И все это прикладывается к наивным и чистым глазам, вьющимся волосам и невинному взгляду. Мда… Жизнь не справедлива — это факт. Разговор с официанткой заканчивается, и она испаряется, оставляя вас одних. И ты вдруг понимаешь, что тебе хорошо. Тепло, как-то мягко, и обидные, резкие слова уже где-то в прошлой жизни. — А меня сегодня друг бросил… — неожиданно даже для самого себя произносишь ты и только потом понимаешь, что фразу сказал несколько… двусмысленную. Но тебе все равно. Почему-то знаешь, что он поймет все правильно. — Значит, он не был твоим другом. Настоящий друг никогда бы не сделал такого, — ответ следует мгновенно. И ты вдруг понимаешь, что он прав. Но природное ехидство, упрямство и чем там тебя еще любимые предки наградили, мгновенно заявляют о себе. Черт, а ты-то уже почти начал надеяться, что их отморозило напрочь. Очередная надежда в очередной раз приказала долго жить. — А если бы этот друг узнал, что ты с «отливом»? — ловишь его недоумевающий взгляд и объясняешь: — Ну, работаешь на два лагеря. Объяснил, называется. Но кудрявое чудо понимает. Глаза распахиваются широко, разом отнимая от его возраста лет пять. Ты кривишь губы и отворачиваешься. Сейчас он встанет и уйдет, сказав напоследок пару «ласковых». Или промолчит. Но свой чай ты будешь пить в одиночестве. Вопрос о том, зачем ты вообще сказал это, будешь задавать себе потом. Когда выйдешь из запоя. Нет, свидания с бутылкой точно не избежать. — Это не повод… Тебе послышалось или он действительно что-то сказал? Ты поворачиваешься, с опаской смотря на него. Губы упрямо сжаты, на щеках горит легкий румянец, но глаза смотрят прямо и с вызовом. Вот значит, как… Тоже упрямый. Или правда так думает? — Забудь об этом… — выдыхаешь ты. Он пожимает плечами и в этот момент подходит официантка. Перед тобой приземляются две чашки с восхитительно горячим и вкусно пахнущим чаем. Перед ним чашка кофе. На середину стола водружается тарелка с пирожными. И жизнь вдруг перестает казаться таким уж дерьмом, каким была еще полчаса назад. Как там?.. Либо жизнь прекрасна, либо я мазохист? Ладно, будешь мазохистом. В конце концов, пора уже начать получать удовольствие от того, что с тобой происходит. Можно прямо с этой минуты. Обхватываешь чашку ледяными пальцами и невольно тихо стонешь от смеси удовольствия и боли. Ловишь его взгляд и улыбаешься. Голубые глаза наполняются восхищением, пониманием и чем-то еще. Подождите-ка… Восхищением? С чего вдруг? Ах, да… Ты же улыбнулся в первый раз с момента вашего «знакомства». А так как для разнообразия решил не превращать сегодняшний день в театр одного актера, то и улыбка получилась… твоя. Выкидываешь из головы мысли и под его почему-то ставшим теплым взглядом тянешься за пирожным. Плевать, что ты их не просил и не заказывал, потом все сам оплатишь, ты просто замечаешь в горке сладостей заветное «Птичье молоко». Аккуратно забираешь с тарелки, откусываешь кусочек, запиваешь все это горячим чаем. Все… Теперь и умирать не страшно. Хотя нет, не дождутся. Ты еще их всех похоронишь. И правых и виноватых. — Твое любимое? — в голосе твоего сегодняшнего ангела улыбка. Ты только киваешь, и он подается вперед, что-то высматривая на тарелке. А потом вдруг перед тобой оказываются еще две «птички», вытащенные и аккуратно положенные на твое блюдце этим голубоглазым ребенком. На глаза наворачиваются слезы, и ты резко отворачиваешься, успев прошептать пока еще не дрогнувшим голосом тихое «спасибо». Это слишком… Черт, это уже действительно слишком для одного тебя и сегодняшнего дня. — Все в порядке? — а он словно издевается. Сжимает твою безвольно лежащую рядом с почти уже пустой чашкой лапку, и она просто тонет в его широкой ладони. Сердце щемит, все инстинкты орут о том, что надо бы отодвинуться, что пора бы «включать актера», но ты не можешь. Под его взглядом не можешь. Сегодня ты настоящий. — Нет, — чистая правда в ответ. — Но скоро будет. Просто… сегодня явно не мой день. Он молчит, не убирая своей руки, а потом вдруг ты слышишь тихое, очень тихое почти на грани слышимости: — Мне уйти? И тут же разворачиваешься к нему: — Нет! — почти кричишь и резко сдаешь назад: — Если ты уйдешь, все будет только хуже… Он улыбается одними кончиками губ, и отпускает твою руку: — Пей чай, а то остынет. Но тебе уже не хочется ничего. Только бы он снова прикоснулся. Быстрым движением вытираешь несуществующие мокрые дорожки со щек и возвращаешься к прерванному чаепитию. Странно, ты никогда не любил тишину, но сейчас почему-то она кажется уютной и совсем не пустой. Да вам и нечего сказать друг другу. Ты просто подыхал в том сугробе, сам не осознавая этого, а он тебя спас. И теперь отпаивает тебя чаем, потому что считает, что спасение нужно довести до логического конца. Твой личный ангел дня, который забудет о тебе, как только за спиной захлопнется дверь этого кафе. Не самый плохой выход. Пока ты не узнал все недостатки, слабости и грязные стороны его сущности, можно будет любить его так, как любят солнце. Оно есть, оно греет, светит, но требовать от него взаимности глупо. Лелеять его образ где-то глубоко внутри и мечтать о том, что вы когда-нибудь снова встретитесь, и ты сможешь, наконец, сказать ему «спасибо». Действительно, не самый плохой выход. Хотя… Ты сказал «любить»? Да-а-а, похоже, мозг у тебя все же находится в филейной части, ибо его явно отморозило. Сердцу, этому сволочному комочку мышц, конечно, не прикажешь, но в этот раз уже явный перебор. Во-первых, он явно младше тебя, во-вторых, слишком чист и невинен, а в-третьих, мечтать не вредно. Да и вообще… Ты увидел его только час назад и даже не знаешь, как его зовут. Откуда-то доносится мелодия. Ты замираешь, прислушиваясь, а он отрывается от своего кофе и начинает шарить по карманам. Наконец вытаскивает телефон, смотрит на тебя с извиняющей улыбкой, встает и отходит к окну. Ты с пару секунд любуешься его рассыпанными по плечам волосами, ласкаешь взглядом всю его фигуру, а потом тоже встаешь. Бросаешь пару купюр на стол, надеясь, что этого хватит и тихо, как можешь только ты, идешь к вешалке. Снимаешь с нее пальто и, пользуясь тем, что дверь за его спиной, выскальзываешь на улицу, радуясь отсутствию колокольчика. На ходу надеваешь пальто и быстрым шагом идешь по дорожке, отчаянно желая затеряться среди толпы до того, как он обнаружит твое отсутствие. Невежливо, грубо. Ну и черт с ним. Так просто лучше. Чай бы закончился, пирожное тоже, а прощания ты бы не выдержал. Прости, ангел. Я не хотел тебя обидеть. А теперь… Все же бутылка. Но не до сопливого состояния и последующего обнимания с фаянсовым другом. До легкого головокружения и слегка размытых границ реальности. Чтобы молча радоваться появившемуся на час в твоей жизни Солнцу. И не думать о том, что сделал самую большую в своей жизни ошибку.

июнь, 2008