Ночь на двоих

      Здесь холодно, сыро, уныло. Пахнет ржавчиной, прелой древесиной и пылью. Стены обшарпаны, в корявых выбоинах, осыпавшейся штукатурке лет сто уже, наверное. Любой шорох резким эхом вмиг проносится по помещениям, обгоняя сквозняки. Полуразобранные допотопные станки корявыми скелетами беспорядочно маячат вокруг, жалкие остатки полусгнившего оборудования кривыми трубами расползаются по грязным стенам. Покосившиеся, едва не падающие, облупившиеся столы гордо носят звание единственной мебели на умирающем заброшенном заводе. Идеально. В ближайших окрестностях многолюдного современного Берлина лучшего места для желающих исчезнуть, пожалуй, нет. Особенно, если дело касается таких приметных личностей, как те, что затаились здесь.       Упрямые спецслужбы не сдаются, настойчиво продолжают обшаривать каждый сектор поиска, заодно просматривая местность с военных вертолётов, чей назойливый рокот отражают каменные стены. Розыск сбежавших кипит вовсю, но территория бывшей промышленной зоны слишком велика, так что потребуется время. И сейчас оно играет против парней, скрывшихся в едва живом здании.       Один из них троих подозрительно смахивает на киборга, которого словно бы не успели закончить клепать до разрушения завода. Его стальная левая рука намертво стиснута уродливо скрюченным огромным набалдашником фрезеровочного станка, а обладатель странной конечности тоскливо поглядывает исподлобья на остальных, и в его глазах явственно читаются досада и чувство вины.       – Всё, Сэм, убираем с его руки этот хлам, – сказал Роджерс своему приятелю-мулату. – Хватит уже.       И кивнул на парня, зажатого в импровизированном капкане.       – Стив, ты уверен? Ну, в смысле, что его не переклинит по новой? – тихо уточнил Сэм. – Если что, я больше эту чугунную рухлядь поднять не смогу, даже вместе с тобой. Сам понимаешь.       – Порядок, я ручаюсь, – подтвердил Роджерс. – Это Баки, больше сомнений нет. А он может быть опасен разве что для тех, кто рискнёт стрелять в меня, к примеру.       Стив старался не слишком откровенно смотреть на мрачного пленника, чья металлическая рука всё ещё была закушена ржавой станочной челюстью. Сердце бруклинского бойца горело, но пока его следовало придержать. Насколько получится. Ведь они с Баки не одни.       Наконец, корявый набалдашник старого станка откинули в сторону, не задев Барнса. А после его рассказ о тайном отряде из пяти супер-киллеров, спрятанных в далёкой Сибири до поры до времени, поднял целые полчища тревожных мыслей.       – Кто они? – начал Роджерс.       – Элитный эскадрон смерти, – объяснил Барнс. – Отборнейшие головорезы ГИДРЫ. И это – до сыворотки.       – То есть, они вроде тебя? – уточнил Сэм.       – Хуже, – кажется, даже говорить об этом больно. И без того смуглый Баки потемнел ещё больше.       – И у каждого – железная рука? – спросил Уилсон. – Без обид, просто нужно знать, с кем придётся иметь дело.       – Нет, такая – только у меня, – спокойно ответил Барнс и кивнул, мол, всё понимаю.       – Этот фальшивый "доктор" сказал, что хочет "обрушить империю", – вспомнил Роджерс. – Он сможет контролировать их?       – Да запросто, – Баки был так расстроен, будто он собственноручно вручил ключи от тайного сейфа лже-доктору, час назад превратившему его в Зимнего Солдата ради своей наглой игры чужими жизнями. – Каждый из этих бойцов владеет тридцатью языками, их не распознать, не вычислить. Растворяются в толпе, внедряются, ликвидируют, дестабилизируют. Такие за одну ночь устроят государственный переворот, и не поймёшь, откуда прилетело.       Сэм подошёл поближе к Роджерсу и, покосившись на совершенно разобранного Барнса, тихо сказал:       – А ведь неделю назад было бы куда проще. Но теперь Тони отпадает – из-за договора, мать его.       – Выходит, нас только трое, – хмуро заметил Роджерс.       – Не совсем, – вдруг заявил Сэм. – Я кое с кем созвонюсь. Нужно немного времени.       – Помощь понадобится?       – Не мне. Скорее, ему, – Уилсон кивнул на Барнса.       Даже Сэму было тяжко смотреть на бывшую марионетку ГИДРЫ – настолько очевидно тот терзался из-за своей невольной вины, хоть и пытался как-то скрывать это. Впустую.       – Тогда ты сам, а я... – Стив отвечал Сэму, но уже не сводил глаз с Баки, – попытаюсь сделать, что смогу.       – Только ты и сможешь, – без тени улыбки заметил Уилсон, ещё раз настороженно глянув на Барнса.       Через минуту он покинул старое ветхое здание, передвигаясь настолько бесшумно и незаметно, насколько был способен.

***

      Уныло повесив голову, опустив плечи, Баки Барнс растерянно потирал стальную ладонь о живую, переплетал пальцы своих разных рук, не смея поднять глаза. Роджерс подошёл ближе, остановился рядом с ним, не зная толком, что сказать. У Стива нет и не было никого дороже него, истерзанного десятилетиями неприкрытой жестокости и безмолвного пустого одиночества в ледяном плену. Болезненный озноб волной пронёсся по плечам Роджерса, сердце словно споткнулось и потеряло ритм, запуталось, пытаясь вспомнить.       Стив осторожно касается стального плеча. Горло сдавливает подступивший ком, и Стив почти шепчет:       – Баки...       Тот не отвечает, только вяло качает головой “нет”. Тёмные, почти чёрные волосы скрывают лицо, но Стиву не нужно видеть глаза человека, которого он любит, чтобы знать, насколько ему больно. Беззвучные самобичевания Баки он чувствует нутром. Это сбивает с толку, путает мысли, и без того накрепко увязшие в противоречиях. Сейчас во всём мире для Стива Роджерса существует только Баки, со всеми его проблемами, и каждый новый неровный удар сердца умножает эту боль.       Она отнимает слишком много сил, изматывает Баки, а значит, и Стива тоже. Нельзя позволить ей расти дальше. И, возможно, есть шанс остановить её, как раз потому, что они остались вдвоём.       Сейчас у них с Баки есть то, о чём Роджерс уже давно не мог и мечтать – время. Немецкий спецназ явно потерял их след, даже гул вертолётных винтов всё глуше – они отдаляются. Сэм отправился за помощью, это надолго.       Они одни. Наконец-то. Впервые за семьдесят лет у них есть не жалкие минуты, а несколько часов.       Наедине.       Слишком мало после всего, что вынес Баки. Слишком много, если помнить, что они – вне закона.       Стив опускается прямо на пыльный цементный пол и смотрит снизу вверх, пытаясь разглядеть сквозь завесу тёмных волос любимые глаза. Их пропитали горечь, разочарование, растерянность. А самое жестокое для него – чувство вины. Оно жжёт душу Баки Барнса так явно, что в чёрных зрачках можно разглядеть отблески этого пламени.       Такой огонь не бодрит. Он уничтожает.       – Баки, посмотри на меня.       Беглый взгляд в ответ, мимолётный, будто испуганный. Нет, не Стива боится Баки, а засевшего внутри демона, который разбил вдребезги его жизнь и отнял немало других.       Стив приподнимается, опираясь ладонью на колено Баки Барнса, который едва заметно вздрагивает от прикосновения, но по-прежнему молчит. Стив тянется к нему. Вот уже тёмные пряди волос касаются лица Стива.       – Баки, пожалуйста, – чуть слышно просит он.       Впервые за эти чёртовы семьдесят лет его губы близко. Так близко, что холодеют пальцы, колени и запястья начинают мелко дрожать, могучие мускулы сводит, как от судороги. Баки не отворачивается, не пытается встать... он отклоняется, заставляя Стива тянуться к нему ещё. Но тот решает иначе – обхватывает Баки ладонью за шею и притягивает к себе, почти не ощущая сопротивления.       Между их губами – всего ничего, зыбкая грань воздуха. Но за миг до прикосновения Баки горько шепчет:       – Стив... я не могу.       Они замирают на несколько мгновений, которых достаточно, чтобы притяжение перешагнуло боль. Стив целует его губы легко, осторожно; нежно касается их языком, изо всех сил сопротивляясь заполошному ритму сердца, которое беспорядочной барабанной дробью бьётся прямо в виски – только бы он не отшатнулся. И Баки не выдерживает, поддаётся. Слишком много между ними особенного, личного; слишком прочно связаны две души, слишком долго этого не хватало, слишком болезненна эта необходимость – стать единым целым. Губы Баки приоткрываются, языки касаются друг друга, сплетаются мягко, сильно и нежно, ласкают друг друга медленно и глубоко.       Это слишком для них. Оба дрожат от переизбытка ощущений, так давно забытых, так мучительно нужных. Поцелуй без слов всё сказал за них – и о потерях, и о тоске, и о разбитом сердце, и об одиночестве. И о любви. Каждый из них двоих успел поверить, что это уже не вернётся. Сейчас реальность больше походила на сон, а сны склонны к жестокости – любят обрываться в самый неподходящий момент.       Баки всё-таки отклонился. Не смея поднять глаза, прошептал:       – Не могу.       Тепло его поцелуя печатью горело на губах Стива. Борясь с собственным смятением, он тихо спросил, едва сдерживая неуместную до нелепости улыбку:       – Баки, ну что ты?       Как ни пытался отвернуться Баки, Стив всё равно ловил его взгляд. Оставалось только признаться:       – Стив, я больше не тот Баки, который был твоим. После всего... я не заслужил тебя.       – Замолчи, – тихо и мягко, но уверенно перебил его Стив. – Не смей так думать. Всё, что было – не твоя вина. Тебе больно за то, что они сделали с тобой, но ты им больше не достанешься, пока я жив. Я люблю тебя любого. Что бы ни было. Всегда. Только ты, Баки.       Измученный и растерянный, Баки глянул на него, попытался что-то прошептать, но не смог. Просто склонился навстречу Стиву, чтобы в поцелуе забыть обо всём. Хотя бы на время.       Больше не было ничего – ни прошлого, в котором ГИДРА играла его разумом и волей, ни настоящего, в котором его разыскивали спецслужбы, ни будущего, где маячили бои, и каждый мог стать последним.       Были только эти мгновения, каждое из них, как вечность. Только уверенная нежность губ Стива, медленно перемещающихся по телу, только его сильные руки, постепенно обнажающие всё больше, только жар его кожи и биение его сердца прямо в грудь Баки. Горячее дыхание Стива отпечатывалось на каждом миллиметре тела, его губы ласкали везде, заставляя дрожать от собственных чувств, внезапно получивших свободу, от вольностей, отключивших тормоза, от неверия в реальность происходящего, от запретного удовольствия, растекающегося по телу мучительно-сладкой волной.       Стив осторожно уложил его на спину, и Баки позволил ему вести, просто отзывался, чувствуя, как их взаимное тепло по крупицам собирает разрушенное чувство веры в собственную нужность. Пусть только ему, Стиву – это уже много. Баки закрыл глаза, растворяясь в ощущениях, беспорядочно лаская губами в ответ, скользя живыми пальцами по самым чувствительным точкам тела Стива. Тихие стоны метались между стен заброшенного помещения, воздух вокруг раскалялся, вбирая жар двух тел. Сталь левой руки впитала общее тепло так быстро, что её прикосновения уже почти ничем не отличались, а непривычную гладкость металла оба парня просто перестали замечать. Всё это исчезло где-то во тьме ночи, растаяло, испарилось, перестало быть важным. Всё, кроме абсолютной близости, открытости и бесконечно острого наслаждения, накрывшего обоих мощной волной, которая вышибла из мозгов последние проблески мыслей, заменив их чувствами.

***

      Когда Стив проснулся, было ещё темно. Рокот винтов патрульных вертолётов был едва уловим даже для чуткого капитанского слуха. Тихий свист сквозняков, мечущихся по помещениям, и тот слышался явственнее.       Баки спал, прижавшись к груди Стива спиной. Укрытый мускулистой рукой Капитана и его бедром поверх своего обнажённого тела, Баки грелся его жаром. Здесь было холодно и сыро, но не для них. Стив даже не попытался удержать улыбку. Он чуть потянулся вперёд, коснулся губами тёмных волос на макушке и подумал, не решившись произнести: "Я с тобой – куда угодно, Баки. До конца".       Он и не заметил, как провалился в сон, будто в непроглядную тьму, без сновидений.       Завтра на них свалится вся суровая беспощадность реального мира, который с ехидной усмешкой напомнит, что один из них – беглый убийца, а второй, забыв о своём статусе образца мужества, чести и достоинства, прячет его от властей.       Завтра.       Сегодня они принадлежат только друг другу, каждое мгновение этой ночи – первой за семьдесят лет, последней перед сражениями. Она снова соединила судьбы парней из Бруклина, окутала их своим сумраком, спрятала от всего мира, помогла набраться сил.       Такую ночь, одну на двоих, забыть невозможно.