…There are things we can do But from the things that work there are only two And from the two that we choose to do Peace will win and fear will lose. Thereʼs faith and thereʼs sleep We need to pick one please because Faith is to be awake And to be awake is for us to think And for us to think is to be alive And I will try with every rhyme To come across like I am dying To let you know you need to try to think… Twenty one pilots — Car radio.
Сегодня воскресенье. Прекрасный солнечный день. Солнце так и норовило врезаться в душу и сжечь там все к чертовой матери, испепеляя и уничтожая, оставляя только черные обугленные колья, что раньше были поддержкой и опорой, что раньше звались Верой и Состраданием. Тайлер сидел в гостиной, полузадушенный застегнутым на все пуговицы воротником белой, просто белоснежной рубашки, и откинув голову на спинку дивана, сквозь полуопущенные ресницы наблюдал за своей семьей. Они собирались в церковь. Ведь сегодня воскресенье. Прекрасный солнечный день… Его мать стояла у окна и наблюдала за тем, как ребятишки из отряда скаутов собираются на очередной слет. Она надела свое светло-голубое платье с белым воротничком и широкополую шляпу… Она всегда надевала ее в церковь. Отец чистил черные ботинки, натирая их до блеска. Слишком приторно. Слишком правильно. Слишком. Все слишком. Если честно, то Тайлер просто устал. Устал от того, во что медленно превращалась его жизнь. Его собственная цепь, звенья которой сложены из ненависти, противоречий и сомнений, душила его так, что хотелось кричать. Сжать кулаки и орать, орать, орать, повторяя одно и то же: разве ВЫ не видите, на кого вы все похожи?! Ебаные лицемеры! Ебаные чертовы лицемеры! — Тайлер, мы готовы, — голос матери выдернул его из раздумий. — Угу, — пробубнил он себе под нос. — Что «угу»? — тут же напустилась на него Келли. — Вставай и идем, мы можем опоздать! — Угу, — снова протянул парень, неохотно поднимаясь с дивана и устремляя безразличный, полупустой взгляд куда-то вперед. Он быстро вышел на улицу, попутно расстегивая верхнюю пуговицу воротника… Почему-то становилось тяжело дышать… И, засунув руки в карманы черных брюк, решительно зашагал вперед. — Подожди! — снова за спиной раздался требовательный голос Келли. — Тайлер Роберт Джозеф! Я сказала, подожди! Куда ты помчался?! — она орала на всю улицу, и парень, судорожно выдохнув, прикрывая глаза (только бы не психануть, только бы сдержаться), медленно обернулся. Он ненавидел эту показуху всем своим сердцем: степенная чета в окружении своих чад направлялась в церковь. Каждое воскресенье. Каждое Божье воскресенье, как говорила его мать. Они ходили туда пешком, они ходили туда, чтобы замаливать свои грехи, на самом деле просто притворяясь слишком набожными… И Тайлер ненавидел все это. Цепь душила все сильнее. Казалось, вот-вот потянешь и вздернешься на ней, и Тайлер почти хотел этого. Рукой он касался своего горла, растирая его так, словно на нем только что была веревка: кожа воспалена и гудит, ее хочется охладить… Они уселись в церкви на свое место, в третьем ряду, туда, где сидели всегда, и молитвенно сложили руки… — Не теряйте веры, дети мои, — начал проповедник. — Не теряйте веры! Тайлер вскинул на него полные беспомощной ярости глаза. Что он знает о вере?! Что он знает?! Он сложил руки, крепко сцепляя пальцы в замок, и прикрыл глаза, повторяя: «Отец наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» Виски начинали тукать, и от этого становилось страшно. Тайлер все быстрее и быстрее повторял одно и то же, как скороговорку, бормоча себе под нос: «Отец наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…». Дыхание было сбивчивым и сиплым, он то хрипел, то задыхался… — Прими мою веру, прими мою веру, прими мою веру… — повторял он, и его почти вырвало, когда он пробубнил последнее слово. Боль начинала подбираться выше, заполняя левую часть головы. Тайлер зажмурился, стискивая челюсти так, что зубы заскрипели и еще чуть-чуть и раскрошились бы, а пальцы скрючились, будто у него была судорога. «Твоя вера никому не нужна!» — раздался в мозгу противный голос, и Тайлер с силой ударил себя по виску, содрогаясь всем телом. — Прими мою веру… — прошептал он, чувствуя, как дрожь овладевает им, не позволяя соображать. Просто нужно выпить таблетку… И все пройдет. — Прими мою веру… — снова прошептал парень, складывая руки перед собой и опуская голову. — Прими мою веру…***
…Why wonʼt you speak? Where I happen to be, Silent in the trees Standing cowardly. I can feel your breath, I can feel my death, I want to know you, I want to see, I want to say Hello… Twenty one pilots — Trees.
На самом деле ненавидеть себя очень просто. Тайлер чувствовал себя ужасно грязным. Хотелось отмыться. А еще лучше содрать кожу. Да, да, именно так, потому что она была слишком грязной. Грязной. Чересчур грязной. Разорвать до мяса, расцарапать, ломая ногти, только бы избавиться от этой грязи внутри. Выдернуть ЕГО из себя. Чернота, которую ОН распространял там, поглощала, душила, давила, убивала… Он ненавидел тишину, почти так же как ненавидел себя. Сидя на полу в своей комнате, он раскачивался из стороны в сторону, скребя пальцами деревянный пол. Он ненавидел тишину, почти так же, как… В тишине смерть дышит тебе в спину, ты слышишь ее дыхание. Пока он бежал из церкви по знакомой дороге, зажимал уши руками, чувствуя, что если надавить еще немного, то череп треснет — так сильно он пытался добиться тишины, которую ненавидел. В комнате было темно. Так темно, как ему хотелось. Время тянулось медленно, и Тайлер с ужасом представлял, что будет, когда вернутся остальные. Проще сдохнуть… Он медленно встал и подошел к закупоренному окну, осторожно отодвигая занавеску и выглядывая на улицу, на освещенную солнечным светом улицу, и зажмурился, плотно-плотно смыкая веки. Он ненавидел тишину. Но голос в голове, что разрезал эту тишину, он ненавидел еще больше. А цепь душила, все сильнее сковывая движения. Он надевал наушники и на полную мощность врубал музыку, высасывая битами всю подзарядку. Он доставал старенький синтезатор из гаража и играл так громко, как только мог, все, что приходило в голову. Он бренчал на гитаре и орал все, что только мог вспомнить, любое, что-нибудь, что угодно, что взбредало на ум… Только бы не слышать тишину. Только бы не слышать ненавистный голос. Когда он вернулся, он не помнил. Не помнил даже, как он добрался до дома. Он не помнил, что сказал, когда уходил из церкви. Он не помнил ничего. Он пришел в себя в ванной комнате, лежа на полу лицом вниз. В руке он сжимал банку с обезболивающими, половина из которых была рассыпана по холодному кафелю. Он медленно сел, испуганно озираясь по сторонам, как загнанный в ловушку зверь, чувствуя на языке горечь от не до конца растворившейся таблетки. Он сглотнул и облизал пересохшие, потрескавшиеся губы, хватаясь за голову, он опустил лицо вниз. Он мог сидеть так часами, пока в ушах не переставало шуметь. Он собирал таблетки, так бережно складывая их назад. Они были его спасением и его гибелью. Сегодня он принял семь штук подряд. Хотя допустимая доза при приступе — одна-две капсулы. Он знал, что каждая последующая может стать последней. Самой последней. Но он знал, что меньше уже не поможет. Меньше уже бессмысленно. Здесь нужно было идти только вперед, не останавливаться. Ведь остановка — это верная смерть. «Тук-тук!» — раздалось в голове… Кто там? «Это Блёрри стучится в дверь!» Тайлер вскинул красные воспаленные глаза в зеркало: ярость на его лице обжигала. «Тук-тук!» — повторилось снова. Кто там? «Я испорчу тебе жизнь!» Тайлер намочил волосы холодной водой, подставив голову под кран. Просто не слушай его, парень. Просто не слушай. «Тук-тук!» Кто там? «Посмотри на меня!» Тайлер отрицательно замотал головой, нет. Нет… Приятель, просто не ведись. Просто не реагируй. ЕГО не существует. НЕ СУЩЕСТВУЕТ. «Посмотри, это не страшно,» — прошептал голос. Да, ты прав, умирать не страшно… «Это не больно,» — снова отголоском эха отозвался голос. Да, ты прав, умирать не больно… И Тайлер медленно, словно в замедленной съемке выпрямил спину, он долго не решался поднять глаза, но, поколебавшись, все же вскинул взгляд. «Что ты видишь? Ты видишь меня?» Тайлер прищурился, отрицательно качая головой: он видел только себя. А голос отозвался: «О, нет, Тайлер, ты ВИДИШЬ меня. Потому что мы — одно целое. Потому что ты — это я.»***
…As a walking denial My trial was filed as a crazy Suicidal head case But you specialize in dying You hear me screaming Father, And Iʼm lying here just crying So wash me with your water… Twenty one pilots — Addict with a pen.
— Тайлер! — Келли кричала, высовываясь из кухни и вытирая руки о передник. — Тайлер! Живо иди сюда! Я знаю, что ты дома! Парень, понуро опустив голову, вошел в кухню, а мать сразу произнесла: — Натри мне моркови, вон на той терке! — кивком головы она указала в сторону кухонного стола. — Но там два ведра, мам… — попытался возмутиться Тайлер, но Келли была непреклонна: — Мне необходимо испечь шесть морковных пирогов ко Дню благодарения для всех соседей, и ты мне в этом поможешь, — сказала она. — Так что перестань упираться и быстро займись делом. Тайлер взял в руки терку… Как нарочно она выбрала для него самую мелкую. Почему бы все это не перемолоть в кухонном комбайне? Шик-шик… — Побыстрее! — грозно нависла над ним женщина. — Прекрати летать в облаках! Шир-шир… И так несколько часов. Одна за другой, одна за другой. Он уже стер себе пальцы почти до мяса, с надеждой в глазах бросая на мать несчастные взгляды, но Келли лишь невозмутимо мешала тесто венчиком в большой миске, не обращая на него ни малейшего внимания. Когда он закончил, мышцы на руках нещадно ныли, а свезенные пальцы кровоточили. И когда он собрался уйти, Келли заорала ему вслед: — Ну, и куда ты направляешься? — он развернулся, ссутулив плечи, а она добавила: — Там еще целая гора немытой посуды в раковине! — потом она всплеснула руками, закатывая глаза. — Ну почему ты не хочешь помочь матери?! Почему я все время должна тебя упрашивать?! На глаза Тайлера навернулись слезы. Он знал, что кроме него в этом доме родителям больше никто не помогает. Зак слишком занят школой, и его нельзя отвлекать от учебы. Мэдисон — скаут, и у нее масса дел, а Джей еще слишком маленький… Тайлер знал, что несмотря на все это, никто и никогда не замечает того, что делает он. Непроизвольно шмыгнув, парень подошел к раковине, и когда посуда была вымыта, он обернулся и увидел перед собой отца, сидящего за столом. — Эй, приятель, — позвал его Крис. — Как ты? Ты сегодня отлично поработал… — но Тайлер помотал головой: — Мама недовольна… — О, — покачал головой отец. — Конечно, она довольна… — Нет, пап, — отрицательно бросил Тайлер. — Она мной никогда не довольна… — он сглотнул и, понурив голову, пробубнил: — Она меня не любит… — Сынок, — начал отец, вставая, он подошел к нему и приобнял за плечи. — Она любит тебя так, как никто другой… — Но почему? Почему она так относится ко мне? — он непонимающе уставился на отца, сморщив лоб, он попытался убрать его руку со своего плеча. — Мне кажется, что я ей не нужен… — О, Тайлер, — отец снова обнял его. — Ты — наш сын. Ты тот, кем мы гордимся, кого мы любим и всегда будем любить — и я, и мама, не сомневайся в этом. Просто иногда ты сам должен проявить понимание. Тайлер кивнул. Конечно. Безусловно. Понимание — это так важно. Но кто? Кто когда-нибудь проявит понимание к нему?***
…My bad behavior but I bet I could have been a better man Copy and paste caught me, And copy, better rhymes bother me The better the rhythm the badder I am But I bet Iʼll battle with 'em battle Better I am, gambling man, better bet I am a gambling man, I am? Twenty one pilots — Kitchen sink.
— Что вы тут третесь? — голос какого-то мужика прорезал тишину, и Тайлер с Джошем обернулись. — Проваливайте! — снова гаркнул он, но парни не обратили на него никакого внимания. Нервно переминаясь с ноги на ногу, они стояли за углом одного из домов в самом центре, в какой-то подворотне, где воняло мочой и помойкой. Джош был в кепке, а Тайлер — в черной толстовке, накинув на голову капюшон. Он то и дело приплясывал от волнения, пожевывая, мусоля травинку и все время сплевывая, когда от нее отрывались кусочки. — Он не придет… — сказал Тайлер, выглядывая из-за угла на проезжую часть, и ударил кулаком в стену. — Придет, — заверил его Джош, кивнув. Тайлер закусил губу, вытянув изо рта соломинку, и побарабанил пальцами по какому-то кирпичному выступу, поставив ногу на край одного из мусорных баков. — Эй! Псс, — кто-то крикнул, присвистывая, и парни резко оглянулись. Это был Наче. Мексиканец высунулся из-за соседнего угла и поманил их к себе рукой. Джош пошел первым, а Тайлер, нахлобучивая поглубже капюшон и засунув руки в карманы, крутанулся на месте, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто за ними, но никого не было, и он юркнул в подворотню, следом за Джошем. Мексиканец стоял чуть в стороне, тихо говоря: — Вот, — он протянул каждому из них по два пакетика, добавляя: — Все, что останется, можете забрать себе, но завтра в шесть Пит будет ждать бабки: два куска, с каждого по одному, все ясно? Джош кивнул, но Тайлер лишь округлил глаза: — А если мы не успеем?.. — начал было он, но Джош толкнул его в спину, уверенно смотря на Наче, и сказал, обращаясь к Тайлеру: — Успеем, пошли… — и поволок его за собой. Они вернулись на старое место, и Тайлер произнес: — Черт, Джош, мы не успеем, два куска… Мы не продадим все… — Успокойся, — отрезал Джош. — Я знаю одно место… Там все расходится, как по маслу, чувак. Так что брось. Если хочешь, чтобы у нас было чем закинуться, просто делай, как они говорят. Тайлер сжал кулаки. Выхода не было. Сначала все шло отлично. И Пит давал кое-что почти бесплатно. Но теперь что-то с ним произошло, и он уперся. Тайлер спросил, смотря на Джоша: — Что там? — и головой указал на пакетики. Джош опустил глаза: — Это мет, приятель, — только и успел пробормотать он, как вдруг над их головами снова раздалось: — Какого хера вы тут все еще третесь? — Эй, бро, остынь… Чем мы тебе мешаем? — начал было Джош, смотря на толстого мужика, который вышел к ним на улицу и стоял теперь совсем рядом. — Сука, если вы сейчас же не уйдете, — угрожающе гаркнул тот, — я вам башки поотрываю! — и он сильно толкнул Тайлера в плечо так, что тот отлетел к стене и… Этого было достаточно. Резко развернувшись, парень в два прыжка оказался рядом с мужиком. Несмотря на разные весовые категории, молодость и ожесточенность взяли свое: он тут же повалил его на землю, подскакивая к нему, и начал пинать его изо всех сил, куда попадало: в голову, лицо, живот, спину… Тот орал и пытался уворачиваться, прося не бить его, но Тайлер не мог остановиться, он бил и бил, готовый размозжить череп жирного недоумка в кашу. — Эй! — крикнул Джош, пытаясь оттащить друга от валяющего и орущего толстяка. — Хватит! Ты его убьешь! Хватит, Тайлер! Но Тайлер только вырывался и рычал, как бешеный хищник, почуявший кровь. Как вдруг Джош накинулся на него и, скрутив руки, снова заорал: — Перестань! Успокойся! ВСЕ! Валим, валим! — он толкнул его в спину, таща за собой, и парни помчались прочь от этого места. …С тех пор Тайлер начал красить руки черной краской, в знак того, что он делает плохие вещи. Он давно уже не слышал Блёрри в своей голове. Просто потому что знал, что Блёрри не существует. Блёрри — это не голос, и не сущность, и даже не кто-то, кто управляет им. Блёрри — это сам Тайлер. Его темное Я.