В ночи

Утро было самым обычным — точно таким, какое было вчера и, вероятнее всего, будет завтра, одно из тысяч одинаковых тихих утр на побережье неподалеку от Пляжного Города. Жемчуг отстраненно протирала пыль и напевала под нос какую-то мелодию. Аметист доедала третью пачку старых сырных чипсов и, свесившись с дивана вниз головой, демонстративно скучала. За окном ненавязчиво шумел прибой. Закончив с уборкой, Жемчуг тяжело вздохнула и, отерев пот со лба, раздвинула жалюзи. В комнату ворвался свет теплого розового солнца. Утро в Пляжном Городе было самым приятным временем: не душил раскаленный воздух, и ярким светом не слепило глаза. Можно неспешно пройтись по берегу, ступая по прохладному мягкому песку, можно сесть у самой кромки океана и следить за рассветом — а потом, когда солнце войдет в зенит и начнет парить настолько, что песок будет жечься, как раскаленная печка, — потом можно будет сбежать в тень и без конца пить свежий лимонад со льдом или есть ванильное мороженое. Жемчуг не ест мороженое и не любит пить лимонад. Жемчуг несколько секунд осуждающе смотрит на Аметист, поджав губы, а потом выходит из дома. Снаружи тепло — буквально через полчаса уже станет жарко. Жемчуга не слишком-то чувствительны к изменениям температуры, как, в общем-то, и аметисты, и гранаты, и кто угодно еще. Любые из самоцветов не слишком чувствительны к изменениям температуры — по крайней мере, в тех амплитудах, которые распространены на планете Земля. Слабо пахнет рыбой и горькими океаническими водорослями. Ветер приносит с собой свежесть и мелкие прозрачные брызги, которые успел сорвать с редких пенящихся гребешков — волны совсем мелкие, почти штиль. Когда короткая стрелка часов переваливает за двенадцать, Жемчуг окидывает горизонт долгим взглядом и уходит с террасы. Жемчуг все равно, когда температура воздуха поднимается от плюс двадцати двух градусов по Цельсию до плюс тридцати восьми; ей не нравится слишком яркий свет. Лицо Грэга Юниверса сияет не хуже начищенной монеты. Жемчуг хмурится. Грэг забывает закрыть за собой дверь и какое-то время неловко мнется на пороге. Жемчуг считает, что Роза несколько заигралась в свои человеческие игры, и собирается аккуратно намекнуть на это в ближайшее время. Но ее почему-то нет. Жемчуг очень удивляется, потому что еще восемь дней назад, когда Грэг взял Розу за руку и, хохоча, они выбежали из дома, а вскоре скрылись за высокой скалой, — еще тогда она решила, что все это время Роза Кварц и ее любимый человек непременно проведут вместе. Но Грэг вернулся один. Он принес странный сверток из белой простыни и, очевидно, важную новость. Даже спустя долгие пять тысяч лет Жемчуг продолжает относиться к людям с открытым недоверием и скептицизмом; даже учитывая то, что Грэг Юниверс — не просто один обыкновенный человек из семи миллиардов других таких же, Жемчуг продолжает относиться к нему с открытым недоверием, скептицизмом и особой личностной неприязнью. Жемчуг уверенно продолжает считать его не более чем интересной игрушкой. Жемчуг, конечно же, не собирается ему верить. Жемчуг убеждена, что это шутка. Однозначно, это очередная раздражающая, идиотская, совершенно не смешная человеческая шутка, которые Грэг любит травить при любом удобном случае. Иногда Жемчуг думает, что у него на редкость отвратительное чувство юмора. Где-то сзади с характерным шумом отворяются двери храма, и в комнату вбегает Гранат. Она выглядит взволнованной. Жемчуг вспоминает, что за всю свою жизнь ей удавалось видеть Гранат взволнованной всего несколько раз, взволнованной настолько — еще никогда прежде. Секунд пятнадцать назад их молчание успело стать ужасно неловким; когда Жемчуг замечает это, она прочищает горло и многозначительно смотрит на Грэга, который до сих пор заливается румянцем и теребит пальцами уголок простыни, торчащий из свертка. Гранат внимательно слушает пересказ той истории о выборе Розы Кварц, которую уже успели озвучить двумя минутами ранее, и в конце прерывистой тирады Грэга Жемчуг не сдерживает ироничного смешка, потому что считает ее чистым бредом. Она остается убежденной в этом даже тогда, когда Грэг разворачивает сверток. Внутри оказывается маленький-маленький человек — очень пухлый и совсем некрасивый, весь сморщенный, как переспевший на дереве плод. Жемчуг внимательно рассматривает его. Грэг говорит, что его зовут Стивен. Жемчуг неуверенно тянет к Стивену бледные тонкие пальцы и никак не может стереть кривую улыбку со своего лица. Идеально ограненный кристалл розового кварца в животе этого существа говорит сам за себя, но ведь это просто немыслимо. Это невероятно. Это чистейший абсурд. Глупая-глупая-глупая шутка. Гранат говорит: «Мне было сложно понять выбор Розы, но раз она решила так поступить, значит, это было правильно. Я видела, к чему это могло привести». Судя по мученической гримасе Грэга, он ищет оправдания, но Гранат убеждает: «Они неуместны». Грэг облегченно улыбается. В носу Жемчуг начинает щипать. Она сжимает одну свою ладонь в другой, потому что чувствует, как дрожат пальцы. Жемчуг надеется из последних сил, что всё — ложь. Не произнося ни слова, она только продолжает неискренне улыбаться, кивая каким-то своим мыслям, а потом разворачивается на деревянных ногах и уходит. Жемчуг запирается в своей комнате. Она не выходит оттуда ни этим вечером, ни следующим, ни вечером следующего понедельника и даже четверга. Она предпочитает прятать свои душевные терзания и красные от непрекращающихся рыданий глаза за закрытой дверью. Когда у Жемчуг — что совершенно удивительно — заканчиваются слезы, приходит злость. Вспоминая о Розе, Жемчуг берет в руки длинную острую шпагу и отдается безумному танцу, отчаянно и исступленно кромсая один за другим несуществующих голографических противников. В лучах призрачного света мелькает сталь. Летят брызги. «Бой окончен, соперник одержал победу», — многотысячным эхом отражается металлический голос, и очередная поверженная псевдо-Жемчуг со звоном рассыпается на мелкие частички и тает в воздухе. Эта фраза прицепилась к Жемчуг не хуже тех бессмысленных песен, которые обычно крутят по утреннему радио каждый божий день; она впилась в душу противной колючкой репейника, и все нутро ныло и зудело при любом неловком движении. Жемчуг твердили, что она одержала победу в каждом из этих боев — но вот войну безвозвратно проиграла. Жемчуг чувствовала себя брошенной и преданной. Будто она — маленькая собачонка, которую хозяева, вдоволь наигравшись, без сожалений выбросили под дождь на обочину пустой дороги. Жемчуг стояла посреди кристально чистого озера и боялась закрыть глаза: она знала, что с наступлением темноты ее неминуемо затянет по самое горло в топкую угольно-черную грязь, и некому будет ее вытащить. Жемчуг безвозвратно тонет в болоте собственной ярости. Жемчуг не зовет на помощь. Голоса из темноты тихо шепчут: «Это все Грэг. Он надоумил ее, подтолкнул к этому совершенному безумию». «Роза Кварц никогда бы не приняла такое глупое решение самостоятельно». «Роза Кварц никогда бы не бросила тебя». Жемчуг безжизненно тянет: «Розы Кварц больше нет». Ее глаза стеклянные, и взгляд устремлен в никуда. Есть только Стивен. Стивен Юниверс. Странное маленькое существо, ради которого ее любимая, ее обожаемая Роза добровольно отдала свою жизнь. Жемчуг захлебывается.

***

Пройдет некоторое (очень большое) количество времени, прежде чем Жемчуг осознает, что вечное сидение взаперти никак не поможет справиться с болью, и тогда задумается: а что же дальше? Внутри каменных стен храма время умерло. Одинаково серые безжизненные дни смешались в одну нескончаемую вечность. Течение настолько медленное, что кажется застоявшимся болотом. Здесь не будет «дальше» и никогда не было «раньше». Жемчуг — насекомое, застывшее в янтарной смоле. Она начинает размышлять о том, что там, снаружи, мир продолжает жить. Там — за тяжелыми закрытыми дверьми — день продолжает сменять ночь, по-прежнему шумит океан и все так же кричат чайки. Жемчуг вспоминает о жизни как о когда-то просмотренных фильмах со старых кассет: кажется, тогда они безумно нравились, а сейчас, с высоты приобретенного опыта, оказываются обычными пустышками. Безыдейные и бессмысленные. Жемчуг делает огромное усилие над собой, чтобы натянуть на свое мертвенно-бледное лицо улыбку подобродушнее и заставить всех поверить в то, что разбитую вазу еще можно склеить. Жемчуг ловит на себе взгляды, которые интерпретирует как «понимающие и искренне сочувствующие», и тщательно избегает любого зрительного контакта. За всю первую неделю никто ни разу не заговаривает о произошедшем. Это кажется подозрительно странным, пока однажды периферическим зрением Жемчуг не замечает, как Гранат закрывает Аметист рот ладонью, покачивая головой в ответ на негодующие взгляды. «Видимо, я ужасно неубедительно улыбалась», — думает тогда Жемчуг, хотя на самом деле ничуть не удивляется; она знает, что ее прочли уже давным-давно, словно открытую книжку «по слогам» для маленьких детишек. Гранат очень умна и тактична; Жемчуг просто сильно устала.

***

Ночью прошлого воскресенья лев впервые влез на лицо Стивену в присутствии Жемчуг. Она в мельчайших деталях запомнила его широко распахнутые от ужаса глаза, рот — Стивен часто-часто дышал, не закрывая его, словно выброшенная на берег рыба, — и сжатые в кулак пальцы, которыми он в приступе паники сжимал одеяло. Мысли Жемчуг приняли совершенно безумный оборот, и она, испугавшись, поспешила отогнать их прочь. Жемчуг старалась делать медленные глубокие вдохи и успокаивала себя: «Как бы плохо, как бы больно мне ни было, я никогда не смогла бы на это решиться». Наутро Жемчуг задумывается, стоя напротив стола, и проливает кофе — для Стивена — куда-то мимо чашки. Она расплескивает его себе на ноги двумя минутами позже, спотыкаясь о порог входной двери, и слышит обеспокоенный голос Аметист: «Что-то случилось, Жем?» Дежурная улыбка: «Нет-нет, все в порядке. Наверное, просто устала», — и поспешный уход от разговора. Всё совершенно, катастрофически не в порядке, но Жемчуг не собирается это обсуждать. Она решает, что, вероятно, сходит с ума. Стивен продолжает задыхаться каждую ночь.

***

Позапрошлым вечером Жемчуг пришла к нему снова. Усевшись на привычное место на мягком ковре, она сложила руки в замок и склонила голову, погружаясь в свои мысли. Навязчивые идеи который день не давали ей покоя. Незаметно для себя Жемчуг потеряла счет времени — а потом вдруг очнулась, обнаружив свои пальцы крепко сжатыми на чужом горле. В голове бегущей строкой мысль: «Я делаю все правильно». Волной накрывает паника. Жемчуг в ужасе отдергивает ладони, прижимает их к груди и сбегает из дома как можно быстрее, надеясь и молясь, чтобы никто — главное: чтобы Стивен — ее не заметил. Стараясь восстановить сбившееся дыхание, вылетает на террасу. Неосторожно хлопает дверью. С океана веет терпкой солью и холодом. Сердце стучит где-то в самом горле. Жемчуг проводит кончиками ровно подстриженных ногтей по своей шее вдоль линии челюсти и вздрагивает. «Действительно ли для успокоения моей больной души мне… нужна его смерть?» Она не хочет верить в то, что давно определилась с ответом.

***

Жемчуг не знает, где ее совесть. Жемчуг вновь и вновь приходит к Стивену по ночам и подолгу стоит над его кроватью — в абсолютной темноте, в абсолютной тишине, с абсолютной пустотой в мыслях. Способна ли она на это? Стивен, бедный малыш Стивен, заслужил ли ты расплачиваться жизнью за чужой выбор? Жемчуг не задает себе этот вопрос. Она не спеша скользит взглядом по лицу безмятежно спящего Стивена и ждет, что человеколюбие и сострадание пробудятся, наконец, и образумят ее, но этого не происходит. На круглом мальчишеском лице нет ни единой морщинки, на гладких щеках розовеет едва заметный румянец. Жемчуг протягивает руку и аккуратно откидывает со лба прядь черных крупных кудрей. «Волосы Стивена такие же пышные, как и Розы», — думает Жемчуг. Жемчуг не любит Стивена и полюбить никогда не сможет. Жемчуг не ненавидит Стивена. Он практически синоним слова «боль» в ее жизни, он — причина, по которой эта самая жизнь утратила всякий смысл, но ненавидеть его жарко и искренне — как следовало бы — Жемчуг не в силах. Злоба, словно пламя свечи на ветру, трепещет и временами гаснет. Сегодня утром Жемчуг задумывалась над тем, что Стивену следовало бы лучше поработать над скоростью реакции, и тогда в бою он будет просто прекрасно орудовать своим щитом; сегодня после обеда, во втором часу, Жемчуг споласкивала последнюю тарелку и размышляла о том, что, в общем-то, Стивен милый ребенок и хороший друг; сегодня вечером, когда розовый остывающий диск солнца окончательно скрылся за выступами горы Самоцветов, Жемчуг желала Стивену «сладких снов» и тушила свет. Но когда на Пляжный Город опускается теплая летняя ночь, в ее душе разгорается дикий пожар.

***

Жемчуг с твердой уверенностью взбирается в полночь по лестнице. Она слегка тормозит на последних ступеньках — пробуждается нерешительность, — но Жемчуг отгоняет от себя сомнения и в два шага оказывается возле кровати. Когда она в тысячный раз глядит на его лицо, то невольно улыбается. Жемчуг думает, что, наверное, успела привыкнуть к Стивену за эти годы. Нет-нет, конечно, не «привязаться» — просто привыкнуть, как привыкаешь к приятному океаническому бризу ранним утром, как привыкаешь к вкусным тостам на завтрак или к походам в кино по выходным. Жемчуг очень боится признаться себе, что, возможно, она успела Стивена полюбить. Неожиданно Жемчуг осознает: по щекам катятся горячие, обжигающие слезы. Снова одолевают противоречивые чувства. Снова сомнения, неопределенность, иррациональный страх. Жемчуг уже проходила это; четырнадцать мучительных лет она живет болью собственных старых ран и никак не может собраться с силами, чтобы вытащить из-под кожи глубоко засевшую занозу. Ладони мокрые. Холодно — весь лоб покрылся испариной, а из открытого окна дует сырой ночной ветер. У Жемчуг из рук вон плохо выходит себя мотивировать, и с каждым словом она только сильнее разуверяется в своей затее: «Это ради Розы, все ради Розы. Когда не будет Стивена — Роза вновь вернется. Нужно всего-то избавиться от Стивена». Жемчуг достает оружие и бесшумно взмахивает им в темноте; из-за скользких ладоней не получается удобно перехватить копье. Жемчуг делает шаг. Жемчуг замахивается. «Одно движение — и Роза наконец-таки снова будет со мной». Жемчуг прикусывает нижнюю губу и сильно зажмуривается, безвольно роняя копье себе на плечо. «Я не могу. Не могу-не могу-не могу». «Я должна». Жемчуг заставляет себя разозлиться. Она выуживает из памяти самые болезненные воспоминания, в мельчайших подробностях прокручивая их перед внутренним взором по нескольку раз — надеется пробудить ненависть. Жемчуг стискивает зубы и замахивается во второй раз. А потом резко опускает копье. — Остановись, Жемчуг! От неожиданности все ее тело ведет в сторону, и лезвие вонзается Стивену в левую руку. Пространство разрывает напополам нечеловеческим воплем ужаса. Жемчуг чувствует, как огромная, неподъемная ноша грузно сваливается с ее плеч, наконец-то позволяя свободно вдохнуть воздуха. Колени вдруг предательски подгибаются, и Жемчуг падает на пол. Сквозь густую вату успевает услышать надрывный плач, топот, пару обеспокоенных голосов — а потом проваливается во тьму. Жемчуг больше не тонет, не сгорает, не умирает тысячи тысяч раз. Жемчуг летит.

***

Когда эйфория, заставляющая руки трястись и сердце биться в совершенно неконтролируемом темпе, наконец, отошла на второй план — грянул гром. Жемчуг думала, что, должно быть, именно так чувствуют себя пилоты, внезапно утратившие контроль над кораблем на той высоте, на которой выше тебя — только космос, а все облака широким пушистым ковром расстилаются внизу. Судьба взяла штурвал в свои руки, оставив тебе только одно — молиться. Жемчуг не молится, потому что не верит ни в одного из богов и считает, что судьбу и люди, и самоцветы создают себе сами. Она в полной мере осознает, что вдруг оказалась совершенно беспомощна, потому что сама купила билет в один конец. Так просто: Гранат все видела. Так просто и так ужасно глупо — Жемчуг элеменарно забыла об этом ее чертовом даре видеть всех и вся в этой вселенной; план изначально был обречен на крах. Стивен, конечно, был смертным человеком — намного более уязвимым, чем обычные Самоцветы, — но Роза позаботилась о его сохранности, наделив редким целительным даром. Стивен поправится в считанные недели. Доверие не восстановится никогда. Жемчуг, конечно, никто не отчитывал, никто не устраивал феерических скандалов и не учил ее правильно жить; никто в этом доме больше знать о ней не хотел. Невероятно отчетливо сейчас Жемчуг видела, как путь, по которому она шла всю свою долгую жизнь, обрывается. Табличка «стоп». Тупик. Хода дальше нет. Она больше никому не нужна. Её больше совершенно ничего не держит. Жемчуг не боится, не сомневается и не надеется на всепрощение: знает, что за такие вещи невозможно простить. Ей просто очень тоскливо. Быть может, ей даже жаль. А утром — самым обычным, одним из тысячи одинаковых тихих утр на побережье неподалеку от Пляжного Города, — на пол с тихим звоном упадет жемчужина.