Идентификация Пави

      В комнате Эмбер столько всякого барахла — чёрт ногу сломит!       Пави проскальзывает в щель между створками шкафа и зарывается лицом в коконы одежды, пропитанные дурманящим винным запахом с резкой ноткой женского пота. Повернув голову направо, он натыкается на какие-то ремни, позвякивающие колокольцы, царапает щёку остриём булавки, тотчас нырнувшей обратно в ворох свистящих тканей. Глубокий вдох, и нёбо начинает гореть от смеси веществ, которыми Эмбер любит услаждать себя по вечерам в компании безмолвных, манекеноподобных существ — Дитера и Дерека.       Что тут у нас? Ладан, кожа, мускус, сладковатая вонь тлеющих проводов… Подобно дневниковым записям запахи раскрывают жизнь сестрёнки, её порочные тайны, подковёрные игры, подлые секретики — все эти проклятые женские ухищрения, которыми Пави желал бы овладеть.       Как суетливый, но целеустремленный смерч он проносится по комнате, почти не нанося разрушений. Ему хочется внюхаться в каждый флакончик, попробовать языком помады, муссы, кремы в заманчивых лаковых тюбиках, повозить пальцами в палетках теней и румян.       Там-       пабам-       пам-       пам.       Намажем тут.       Намажем там…       Увлёкшись, он забывает про время, но оно само напоминает о себе. Дверь отлетает, и возникшая в проёме яростная Золушка вцепляется ему в жилет.       — Какого чёрта ты здесь делаешь?!       — Эй! Я просто…       — Просто суешь нос, куда не следует? Ищешь сокровища? Роешься в грязном белье?       Она взбешена, и Пави догадывается, по какой причине. Возлагая избыточные надежды на Папино терпение, рискуешь остаться в канаве с ободранным задом. Бесстыжим задом. Бесстыжий зад облегают бесстыжие латексные шортики, от вида которых в паху у Пави начинает свербить. Эмбер перехватывает его взгляд и ещё сильнее прогибается в поясе.       — Увидал что-то зелёное?       Её зрачки расширены, из-за чего глаза кажутся стеклянными. Плохая девочка. Туго натянутый латекс скрывает следы уколов, едва заметные, медленно рассасывающиеся бугорки.       — Я ничего не взял, сестрица.       — Но ведь зачем-то же ты приходил? — шепчет она, обдавая его ароматом перебродивших винных ягод. — Что ты искал, братец, роясь в моих вещах?       — Я искал то, что делает тебя женщиной, — так же интимно отвечает он, перебирая пряди её глянцевых волос. — Мне нужна твоя помощь, сестрёнка!       Она вздыхает и улыбается.       — Бедный Пави.       — Да, — признается он, обводя пальцем полукружия призывно раскрытых губ. — Бедный Пави.       — Красивый Пави. Или, может быть… красивая?       — Я не знаю, — шепчет он. — Расскажи мне. Кто я? Какой я?       — Ты красивый, — смеётся она. — Все тебя любят. И мальчики, и девочки. Кто ты, мальчик или девочка, братец? Хочешь быть девочкой?       — Да, — выдыхает он. — Хочу. Научи меня, сестрёнка!       — О, Пави-Пави…       Она прижимается к нему, возбуждённая и почти не опасная. Кто-то уже выпил её, высосал досуха, оставив ему прекрасную, обезвреженную оболочку. Добрая сестрёнка Кармела искренне хочет помочь непутёвому брату. Он чувствует влагу в уголках глаз и моргает в попытках вернуть ясность.       — Девочки — это маленькие женщины, Пави. Хочешь быть женщиной?       — Я уже сказал, что хочу. Моё лицо… тебе нравится моё лицо?       — Оно прекрасно, — говорит Эмбер, прикасаясь к его переносице. — Почти приросло к тебе.       Это лицо — одно из лучших. Он ведёт учёт всем смазливым личикам в гентерн-корпусе, но это — совершенство из совершенств. Пави уверен, когда-нибудь красота спасёт мир, но прежде она спасёт его самого. Это лицо, да оно просто создано прикрыть ущерб. Исправить ошибки — нет, досадные описки природы. Неточности, не способные исказить суть.       — Я — женщина.       — Но кое-что мешает, — сожалеет Эмбер. — Пустяковина, никчёмная деталь, однако она всё портит.       — Что?       — Твоя маленькая штучка между ног, милый!       Он отшатывается, но она цепко схватывает его за промежность и хохочет:       — Маленькая никчёмная штучка. Она всё портит, Пави. Ты не женщина, ты — карикатура на неё. Отрежь свою маленькую пустяковину, она всё равно тебе не нужна! Отрежь её, Пави, ну же, отрежь!       — Чокнутая наркоманка! Сука!       Пави отшвыривает её от себя и бежит из комнаты. Вслед ему доносится хриплый смех и выкрики: «Отрежь, отрежь!»       Оказавшись на лестнице, он впивается ногтями в щёки, рвёт и, наконец, срывает с себя лицо, которое считал одним из самых удачных. Из многочисленных ранок, оставшихся на месте выдернутых скоб, сочится кровь, но эта боль гораздо слабее той, что выжигает его грудную клетку и выворачивает наизнанку пищевод. В какой-то момент ему кажется, что он выблюет собственный желудок.       — Сука! Сука! Сука!       Он молотит по перилам, гулким пустотелым плитам, выстилающим стены, и когда на шум начинают выглядывать слуги, сбегает вниз и толкает тяжелую дверь.       Он невероятно, просто сокрушительно несчастлив.       Он хочет умереть.       Помещения в отделе конфискации вылизаны до блеска. Чистота и белизна — аж скулы сводит!       За каждым поворотом бесконечного коридора Пави встречает младших техников, дезинфекторов, подметальщиков. Они спешат убраться с дороги, но это совсем не удивительно. Удивительнее другое — эта дорога всё же куда-то приводит.       Главный конфискатор, Нейтан Уоллес, стоит у входа в оперблок. Его собеседник, молодой рипо в стандартной серой униформе, что-то объясняет, скупо жестикулируя и поминутно разворачивая лист изъятия. Пави останавливается поодаль, продолжая следить за разговором.       Любопытно, по каким критериям Нейтан отбирает себе сотрудников? Все рипо похожи друг на друга — не как родственники, но как люди, пережившие нечто, заставившее их оборачиваться на звук шагов и здороваться первыми. Нейтан задаёт вопрос, молодой рипо удручённо кивает. У него высокий, интеллигентный лоб и внимательный взгляд. Наверное, способный ученик. Пави чувствует, что начинает его ненавидеть.       Наконец, беседа подходит к концу. Способный ученик улыбается уголками рта, благодарит начальника и торопливо удаляется, прижимая к груди объёмную папку.       — Нейтан…       Конфискатор оглядывается через плечо. Конечно, появление гостя не стало для него откровением. У всех рипо превосходный слух. Должно быть, это тоже важный критерий отбора.       — Тяжёлый день?       — Очень тяжёлый, — вздыхает Пави. — На редкость мудацкий денёк.       Нейтан морщится.       — Сегодня я хочу поработать с тобой, — поспешно говорит Пави.       — Ни в коем случае, — отвечает Конфискатор и скрывается за дверью с надписью «Зона ограниченного режима».       Боже, ну до чего ж мудацкий денёк!       Пави заставляет себя выждать несколько бесконечных минут, а потом вынимает карту-эмулятор, универсальный золотой ключик, открывающий все замки в этом королевстве отпиленных конечностей.       На этот раз он следит за временем.       Тик-так. Как же так?       Мгновением раньше, мгновением позже…       Он попадает идеально.       Конфискатор, пока ещё без маски, но уже облачённый в прорезиненный костюм и перчатки, смотрит через порог операционной на человека, привязанного к стенду. Вторжение младшего Ларго приводит его в ярость.       — Неужели я не ясно выразился? Выйди отсюда немедленно! Здесь чистая зона!       Пави поднимает руки в попытке его успокоить.       — Я переоденусь, Нейтан. И потом — разве это важно? Это же серия GenCopy.       GenCopy — органы многоразовой пересадки. «Оптимальный вариант для тех, кто хочет сэкономить». Вряд ли человек на стенде сэкономил слишком много, а даже если и так — деньги не принесли ему удачи. Возможно, если бы их было больше…       — Загрязнение сокращает срок эксплуатации. И тебе это прекрасно известно.       — Конечно-конечно, — говорит Пави. — Не волнуйся так. Просто отправь эти запчасти в мусорный бак. Я хочу присутствовать на изъятии. Позволишь полюбоваться на твою работу?       — Это что, проверка?       — Да нет же. Я просто…       — Ты просто… — Нейтан останавливается, но видно, каких усилий ему это стоит. — Подожди!       Он подходит к перегородке, разделяющей операционную и «предбанник», чтобы проверить самочувствие донора. Человек на стенде приглушенно стонет. Его глаза готовы вылезти из орбит, тело сотрясает крупная дрожь. «Извините» — сухо говорит Нейтан, задвигая перегородку.       — Гентерны называют их «полуфабрикатами», — говорит Пави. — Это же просто набор запчастей, Нейтан. Перед чем ты извиняешься?       — Это донор. Такой же, как ты. Такой же, как я.       — До тех пор, пока ты не надел маску.       Человек в прорезиненном костюме отвечает ему рассеянным, усталым взглядом, в котором, впрочем, угадывается и замешательство. Пави улыбается.       — Правда, что ты не рассматриваешь кандидатов Корпоративного ген-колледжа? Только выпускников классического меда? Почему?       — Не люблю дилетантов.       — У меня корочки КДК, «Нейромедико» и сертификат по пластической хирургии.       — Похвально, — говорит Нейтан. — Пошёл вон.       Сзади из коридора доносятся приглушенные, о чём-то спорящие голоса. Проезжает тележка, шурша резиновыми колесами по рифлёному покрытию. Пави слышит затихающее позвякивание, а потом опять становится тихо, если не считать оглушительного биения сердца.       — У тебя в отделе только мужчины?       — Преимущественно.       Преимущество самого Нейтана — в том, что он не задаёт лишних вопросов. И не препятствует давать ответы на те вопросы, которых не задавал. Пави облизывает пересохшие губы. Здесь довольно-таки свежо, работает кондиционер, но яркие лампы создают ощущение палящего зноя. Интересно, что чувствует полуфабрикат...       донор...       когда впервые оказывается под направленным светом хирургического прожектора?       Из операционной доносится стон, переходящий в тонкое предсмертное поскуливание. Уголок рта Нейтана подёргивается.       — Мне пора. Выйди, пожалуйста. Ты немного мешаешь.       — Конечно-конечно, — кивает Пави. — Твой полуфабрикат.       — Донор!       — Донор.       Пави осторожно трогает своё лицо — те места, где жжет, щиплет, стреляет, стягивает будто эластичными бинтами. Ещё утром он очаровывал, приковывал взгляды, был идеалом красоты, пускай и несколько бесполой. А что теперь?       — Теперь я урод и ты меня выгоняешь. Знаешь, Кармела тоже отказалась от меня. А еще раньше от меня отказался отец.       — Душераздирающая история, — говорит Нейтан. — Мне кажется, я уже слышал выдержки из неё. Вы пишете всей семьёй: одну главу — ты, другую — твоя сестра. Можно я подожду, когда Луиджи поставит точку? Терпеть не могу незавершённых произведений.       — Я мог бы стать кем-то другим. Например, врачом. Или рипо. Твоим рипо.       — Сомневаюсь.       — Раньше ты допускал такую возможность.       Неподдельное удивление на лице Нейтана дорогого стоит, но Пави захвачен воспоминаниями. Перед его мысленным взором вращается калейдоскоп образов, звуков, впечатлений немыслимой яркости, и каждое стёклышко обладает ценностью бриллианта. Вот оперный зал, разрастающийся вширь и улетающий ввысь, туда, где сотни сверкающих огней образуют виноградную гроздь. Смеющийся папа, такой важный и гордый в слишком тесном для себя пиджаке. Звон бокалов, смех и возгласы «Браво!» Прохладная ладонь гладит его по щеке. «Ты устал, милый?» Кто-то даёт ему апельсин, и надутый, выряженный клоуном Луиджи с завистью смотрит, как он вгрызается в сочную, лопающуюся пузырьками цитрусовую мякоть…       — Папа сказал: «К сожалению, он пошёл в не в меня. Слишком слабенький, тонкая кость». А ты взял меня за руку и сказал: «Смотри, Ротти, у него пальцы хирурга».       — Не помню, — говорит Нейтан.       Но, конечно, он кривит душой, и это ясно им обоим. Прошлое присутствует здесь так полно и так зримо, что стоны человека-полуфабриката перестают казаться чем-то существенным.       — Надевай костюм и обработай руки, — говорит Нейтан. — Будешь ассистировать.       — Конечно-конечно.       Он почти не ощущает боли, когда срывает с себя кружевной галстук-удавку, жилет, шёлковую рубашку, все эти никчёмные, изнеженные, надушенные тряпки, чтобы заменить их на строгую серую униформу и тяжёлый плащ, похожий на доспехи. Он надевает маску конфискатора на своё обезображенное лицо и чувствует запах резины, запах антисептика, запах чужого пота — пота мужчин, надевавших эту маску, чтобы сделать настоящую мужскую работу.       В этот момент Пави искренне и беспредельно счастлив.